броне его всплескивали цапины, пестрая краска отваливалась лоскутьями,
свежий, сизый шов электросварки тянулся от переднего люка к поддону.
прячется, боков не подставляет. Такой танк за десяток машин наработает!..
цигарки, притоптал окурок. "Запыживай, паря!" - сказал себе и выпрыгнул из
окопа. Он подпустил машину так близко, что водитель отшатнулся, увидев в
открытый люк вынырнувшего из дыма и пыли человека. И старшина Мохнаков
увидел опаленное лицо водителя в детской розовой кожице - бровей и ресниц у
него не было. Горел водитель, и не раз горел.
ужасу, мелькнувшему в водянистых глазах водителя, не трудно догадаться было
- немец все понял: русский солдат с тяжелым, ссохшимся лицом идет на смерть.
вмяла его в прошлогоднюю запыленную стерню. От взрыва противотанковой мины
старая боевая машина треснула по недавно сделанному шву. Траки гусеницы
забросило аж в траншею.
испепеленной по краям землею и черными стерженьками стерни. Тело старшины,
пораженное заразной, неизлечимой в окопах болезнью, вместе с выгоревшим на
войне сердцем разнесло, разбросало по высотке, туманящейся с солнечного бока
зеленью.
приколотые к бязевой тряпочке, и записка командиру взвода. Просил его
старшина позаботиться о жeне и детях. Адрес: "Райцентр Мотыгино,
Красноярского края, улица, номер дома...
осколком мины. Он почти сутки еще просидел в земляной норке на изопревшей
соломе, баюкая прибинтованную к туловищу руку, налитую синенькой краской и
клейковато заблестевшую. Замениться некем: старшины не стало, младших
командиров выбило за весеннее наступление, Ланцова, Корнея Аркадьевича будто
бы в армейскую газету забрали, но солдаты поговаривали, что совсем его в
другое место забрали за чернокнижье, за приверженность к Богу и вредным
разговорам. Грешили на Пафнутьева - он, змeина, заложил человека. Из старых
солдат остались во взводе Малышев да Шкалик.
частью вернувшиеся из госпиталей или собранные по украинским селам, из-за
распутицы питающиеся чем попало, привычно и безропотно вели свои будничные
фронтовые дела, изредка заглядывая ко взводному в норку, не за
распоряжениями, нет, а просто узнать-не надо ли чего ему?
ржаную лепешку собственной выпечки. Борис прилепился к теплому ободку и
частыми глотками отхлебывал кипяток, заправленный лежалыми буряками. Лепешка
хрустели на зубах. Солдаты толкли прикладами прошлогоднее зерно и пекли
лепехи на саперных лопатках. Через силу домалывал Борис зубами затхловатое,
крупнодробленое, еле склеенное в лепешку зерно, заставляя себя изжевать ее
всю до крошечки - солдаты оторвали от себя последнее,- уважать фронтовое
братство он научился.
сырой щели. Трудился какой-то жук-землерой, обыгавший после холодов. Комочки
сыпались Борису на лицо, закатывались в ухо.
Филькин привел во взвод пополнение - человек пятнадцать солдатиков двадцать
пятого года рождения и с ними младшего лейтенанта, только что прибывшего из
уральского военного училища.
значком на гимнастерке долгой жизни и дружбы с солдатами.
Шкалик, отъевшийся в госпитале, очень всем довольный, особенно тем, что
сумели солдаты раздобыть повозку - выбросили пустые ящики, столкнули наземь
ездового и велели догонять раненого товарища командира.
пахнущую солому. Его подбрасывало на выбоинах, катало по повозке, когда она
заваливалась в глубокие, танками прорытые колдобины, но Борис все равно
дремал, отупев от боли и усталости.
рассказывал, как они ловко заполучили повозку, как повозочный хватался за
оружие, но потом, когда ему дали лепешек и чаю из буряков, а товарищ
командир роты угостил легким табаком, повозочный утешился.
Шкалику, да силенок и того и другого оказалось маловато. Шкалик крикнул: "Я
чичас, товарищ лейтенант!" - и прытко побежал вперед лошади, дергая ее за
узду.
кустами. Борис, уронив голову, сидел по другую сторону лога, навалившись на
ствол ветлы, изорванной колесами. Внезапно ударило пламя, развалило все
вокруг грохотом, заклубился кислый дым. Кашляя, давясь удушьем, взводный
слепо ринулся в лог. Перед ним, ломая чащу, упало и покатилось колесо от
телеги; из редеющего дыма выпадывало и шлепалось в грязь что-то мягкое,
ударяя в голову запахом парной крови и взрывчатки.
ванька-взводный, с собачьим уже чутьем, почему позволил себе расслабиться и
не почувствовал опасности? Вон же они рядом стоят - дощечки с намалеванным
черепом - ограждение минеров. Что это с ним? Почему отерпло и притупилось в
нем все, чем держится человек в этой жизни?
распухшие и зудящие веки. Не зная, что делать, постоял еще, оглядываясь по
сторонам, словно бы запоминая это безлюдное, неприметное место, истерзанное
колесами, воронками, и побрел лесом в санбат, надсаженный, полуглухой.
сердце не было. Привык. Ко всему привык. Притерпелся. Только там, в
выветренном, почти уже пустом нутре поднялось что-то, толкнулось в грудь и
оборвалось в устоявшуюся боль, дополнило ее свинцовой каплей.
вперед. Но Борис по окопной привычке везде быть с солдатами забрался в
очередь и все пропускал солдат, тех, которые казались ему тяжелее его
раненными.
рыжие бинты, отодрала их, будто фанеру, с плеча Бориса, промокнула тампоном
ударившую кровь из раны, дала ему таблетку, оглянулась воровато и сама съела
такую же. Бориса начало укутывать кудельно-волокнистым сном, у сестры тоже
затуманились глаза, губы ее сделались мокрые, сонно распяленные.
сердито мерцали влажные глаза, расшевелил Бориса, постукав его по плечу
кулаком, спросил, где отдается боль. Борис вяло сказал: "Не знаю",- потому
что боль отозвалась везде.
со стола. Ему сделали укол, потерли виски нашатырным спиртом и разрезали
плечо крест-накрест.
медсанбата,- он снова будет в строю. Что-то тут не так: ранение в плечо
простым не бывает, при нем ни тряхнуться, ни ворохнуться - болит все. Да
пусть - не все ли равно, где валяться, лишь бы покойно было. Борис не
горлопанил, не ругался, эвакуации не требовал, привыкнув к боли, лежал в
палатке или ехал в санбатовской машине, смотрел в небо, и жалостный,
устойчивый покой пеленал его младенческой полудремою.
еще серели обмылки сугробов,- талой водой и горьковато-медовым запахом
цветущей ивы, Борис выполз из палатки в бельишке, зашитом на животе, бросил
чиненое одеяло на землю, опустился на него. Он сидел, прислонившись к
чешуйчатому стволу дерева, названия которого не знал.
тянули пчелы, оседали на распустившийся ивняк. Ивы гудели, шевелились от
пчел, казалось, курились они, разбрасывая искры по сторонам.
под трещание аиста, который ходил по полю, пьяно качаясь, замирая на одной
ноге, пуская клювом очереди в небо, под умиротворенный весенний шум, совсем
не похожий на буйство вешней Сибири, Борис задремал.
сверху отмякшая земля, токи ее слышал, рост нарождающейся травы и в то же
время ровно бы ничего не слышал, ровно бы все, что происходило вокруг,
откликалось не в нем, а в другом каком-то человеке.
запястью ползла узорчатая бабочка и с серьезностью молодого фельдшера
ощупывала усиками зашелушившуюся от мыла кожу.
рукавах желтого платья, окно в морозных узорах...
цветка.
человеческую жилку, дышала крыльями, готовая вот-вот взлететь.
Ильин Андрей
Прозоров Александр
Березин Федор
Акунин Борис
Посняков Андрей
Курылев Олег