будем осторожны! Обезьянам нет никакой нужды понимать, что именно они
переписывают, чтобы составить на основе одной-единственной книги тысячи
новых томов. Это им не более необходимо, чем нам. Как и нам, им достаточно
просто повторять ранее услышанные фразы. А весь остальной литературный
процесс сводится к голой технике. И тут мнение отдельных физиологов
приобретает колоссальное значение: они утверждают, что никакие
анатомические особенности не мешают обезьянам заговорить - было бы только
желание! Но вполне можно допустить, что однажды такое желание у них
возникло, хотя бы в результате внезапной мутации.
уж неприемлемо. Предположим, что впоследствии несколько
обезьян-литераторов возвысились до настоящего понимания. Как говорит мой
ученый друг Корнелий, мысль воплощается в действии, в данном случае в
механизме слова, и таким образом в обезьяньем мире могли появиться
оригинальные идеи, хотя бы по одной в столетие, как у нас на Земле.
что хорошо выдрессированные животные точно так же могли бы создать картины
и скульптуры, которыми я любовался в столичных музеях, да и вообще
сделаться специалистами в любой сфере человеческого искусства, включая наш
театр и кино.
труда применил мою теорию к другим областям. Наша промышленность недолго
сопротивлялась моему анализу. Мне было совершенно очевидно, что для ее
поддержания во времени не требуется никакой личной инициативы. В основе ее
лежит труд работников, повторяющих одни и те же движения, на более высоких
уровнях, - труд служащих, составляющих одни и те же отчеты и произносящих
в одинаковых обстоятельствах одинаковые слова. И тех и других обезьяны
могли заменить без малейшего ущерба для дела - достаточно было выработать
соответствующие условные рефлексы. Что касается высших сфер управления и
администрации, то там обезьянничанье, как мне кажется, даже показано.
Чтобы руководить нашей системой, гориллам достаточно было выучить
несколько поз и речей, скопировав их с одного образца.
человеческой деятельности, представляя на месте людей обезьян. Я с
удовольствием предался игре воображения, не испытывая при этом никаких
духовных страданий. Так я представил себе все многочисленные политические
сборища, на которых присутствовал в качестве журналиста. Я вспомнил
банальные, штампованные речи и одинаковые ответы тех, у кого мне пришлось
брать интервью. Но особенно ярко запечатлелся в моей памяти нашумевший в
свое время судебный процесс, описанный мною за несколько лет до отлета.
сейчас он представлялся мне в виде гордого самца-гориллы, так же, впрочем,
как и не менее прославленный прокурор? Почему последовательность их речей
и жестов ассоциировалась у меня с условными рефлексами, установившимися в
результате длительной дрессировки? Почему председатель суда сливался в
моем сознании с важным орангутангом, который механически произносил
заученные наизусть фразы, рефлекторно реагируя на те или иные слова
свидетелей или ропот публики? Почему?
сопоставлений. Но когда я подумал о нашей финансовой и деловой верхушке,
передо мною предстало чисто обезьянье зрелище, одно из тех, что особенно
поразили меня на Сороре. Речь идет о бирже, куда кто-то из друзей Корнелия
обязательно хотел меня затащить, поскольку биржа считалась
достопримечательностью столицы. И вот что мне вспоминалось с яркостью
необычайной, пока самолет приближался к цели.
и неясный гул, который по мере приближения все усиливался, пока не
превратился в оглушительную какофонию. Мы вошли и сразу оказались в центре
свалки. Я спрятался за колонну. К отдельным обезьянам я уже привык, но в
их многочисленной толпе все еще терялся. А здесь была толпа, да еще какая!
По сравнению с ней даже сборище ученых обезьян на достопамятном заседании
конгресса показалось мне домашним и обыденным.
набитый обезьянами, орущими, жестикулирующими, охваченными истерией,
обезьянами, которые суетятся, мечутся, прыгают, сталкиваются и разбегаются
не только на полу, но и кишат на всех стенах до самого потолка. Ибо здесь
повсюду устроены лестницы, сетки, канаты и трапеции, чтобы обезьяны могли
перемещаться во всех трех измерениях и в любом направлении. Таким образом
этот обезьяний рой заполнял почти весь объем зала, напоминавшего
колоссальную клетку для показа четвероруких в некоем сумасшедшем зоопарке.
за что-нибудь уцепиться, когда падение казалось неминуемым. И все это
среди адского шума восклицаний, вопросов, ответов, криков и, наконец,
просто воплей, не имеющих ничего общего с разумной речью. Там были,
например, обезьяны, которые лаяли, да, да, именно лаяли без всякой видимой
причины, перелетая на конце веревки из одного угла зала в другой.
приятель Корнелия.
доброе, что я до сих пор узнал об обезьянах, чтобы по-прежнему относиться
к ним, как к разумным существам. Ибо любое мыслящее создание, попав в этот
цирк, неизбежно пришло бы к выводу, что присутствует на шабаше умалишенных
или взбесившихся зверей. Здесь все походили друг на друга и ни в ком не
было даже проблеска мысли. Все были одинаково одеты, и на всех мордах
застыла та же маска сумасшествия.
обратной связи, благодаря которой участники земных событий приобретали в
моем сознании внешность горилл или орангутангов, теперь эта обезумевшая
толпа обезьян представала передо мной в людском обличий. Это люди рычали,
лаяли и хватались за концы веревок, чтобы, раскачавшись, побыстрей
достигнуть другого конца зала. Все новые и новые сцены мелькали в моей
разгоряченной памяти. Помню, как после долгих наблюдений мне удалось
обнаружить некоторые детали, указывающие, что вся эта дикая кутерьма все
же имеет отдаленное отношение к более или менее разумной деятельности.
Среди звериного рычания и воя проскальзывали иногда понятные слова.
Самец-горилла, взгромоздившись на высоченный помост, не прерывая
истерической жестикуляции, время от времени хватал сильной ногой кусок
мела и писал на доске новую цифру, очевидно, имевшую какое-то значение. Но
и он тоже вспоминался мне теперь в человеческом облике.
воли вернулся к своей теории происхождения обезьяньего общества:
несомненное сходство между финансистами и дельцами Земли и Сороры только
подтверждало мою правоту.
меня в аэропорт. Еще издали я заметил ее студенческий, сдвинутый на ухо
колпачок и искренне обрадовался. И когда после всяких таможенных
формальностей она очутилась передо мной, я едва удержался, чтобы ее не
обнять.
5
заразившись чем-то на месте раскопок. Болезнь моя сопровождалась
неожиданными скачками температуры и походила на малярию. Я не ощущал
физической боли, однако разум мой был словно в огне: я без конца перебирал
в памяти все подробности, приоткрывшие передо мной завесу страшной тайны.
Не оставалось никаких сомнений, что задолго до обезьяньей эры на Сороре
существовала человеческая цивилизация, и эта мысль опьяняла и ужасала
меня.
этому факту, испытывая одновременно и гордость и глубочайшее унижение.
Гордость, потому что обезьяны все-таки ничего не изобрели и оказались в
конечном счете обыкновенными подражателями, а унижение - потому что те же
обезьяны сумели с такой удивительной легкостью усвоить человеческую
культуру.
вопросу. Разумеется, все цивилизации, да и наша тоже, не бессмертны, об
этом мы знаем давно, и все же столь полное и бесследное исчезновение
человеческой цивилизации на Сороре угнетает разум. Что было тому причиной?
Внезапная гибель? Катаклизм? Или медленная деградация людей и постепенное
развитие обезьян? Я склоняюсь к последней гипотезе, тем более что нахожу
чрезвычайно характерные признаки такой эволюции в современной жизни и
занятиях обезьян.
физиологическим исследованиям. Так вот, теперь я начинаю понимать! В
глубокой древности многие обезьяны служили человеку объектами для опытов в
различных лабораториях. И именно эти обезьяны должны были перенять
эстафету, именно им предстояло стать застрельщиками грядущей революции. И
они, естественно, начали с подражания своим хозяевам, имитируя их жесты и
поступки. А ведь их хозяевами были ученые: биологи, физиологи, медики или
санитары и сторожа. Отсюда это сохранившееся до сих пор необычайное
пристрастие к исследованиям в определенных областях.
товарищей по заключению, моих человеческих братьев. Сегодня я себя
Лондон Джек
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Муркок Майкл
Суворов Виктор