Что ж мы теперь будем делать с тобой, Бася?.. - И Петр вновь тяжко
вздохнул.
привели сюда? В подвале были, наверно, и еще места - где-то поблизости
сидели женщины, - почему же девочку подсадили к мужчинам? Какой в этом
смысл?
дело все равно конченое, а про других молчи. Если и бить будут. Или тебя
уже били?
сдавленный, болезненный плач. Он был коротеньким, но столько неподдельного
детского отчаяния выплеснулось с ним, что всем в этой камере сделалось не
по себе. Сотников на соломе, слышно было, осторожно задержал дыхание.
подле стенки держись.
направилась к старику. Тот подвинулся, освобождая ей место рядом.
постанывал Сотников. Они ждали. Все их внимание было приковано к
ступенькам - оттуда являлась беда.
менее обозленное в ответ: "Чтоб тебя так и в пекло гнали, негодник!" - "А
ну шевелись, не то как двину!" - прорычал мужской голос. На ступеньках
затопали, заматерились - сомнений не было: это возвращали с допроса
Демчиху.
остановились возле их двери, загремели засовом, и тот самый, хорошо
знакомый им Стась сильно толкнул Демчиху через порог. Женщина споткнулась,
упала на Рыбаковы ноги и громко запричитала в темноте:
перебудешь.
намек в словах полицая.
Но страшный смысл этого короткого слова был слишком отчетлив, чтобы долго
сомневаться в нем. И эта его отчетливость ударила как оглоблей по голове.
у порога женщине, которая все всхлипывала, сморкалась, потом начала
вздыхать - успокаиваться. Минуту они все молчали, затем Петр в своем углу
сказал рассудительно:
женщина?
стал прислушиваться к Демчихе. Ему не хотелось обнаруживать себя
разговором, тем более что Демчиха, возможно, не узнала его в темноте. Они
уже познакомились с ее сварливым характером, и теперь, оказавшись в таком
положении, Рыбак думал, что эта женщина очень просто может закатить им
скандал - было за что. Но она мало-помалу успокоилась, еще раз
высморкалась. Голос ее понемногу ровнел, становился обычным, таким, каким
она разговаривала с ними в деревне.
Забрали вот! Деток на кого покинули? И как они там без меня? Ой, деточки
мои родненькие...
утешал, не успокаивал - было не до того. В камере продолжали звучать
зловещие слова Стася, они подавляли, тревожили, заставляли мучительно
переживать всех, за исключением разве что старосты, остававшегося
по-прежнему внешне спокойным и рассудительным. Между тем Демчиха как-то
неожиданно, будто все выплакав, вздохнула и спокойнее уже заметила:
выучился. Евонная матка на хуторе жила, так каждое лето на молочко да на
яблочки приезжал. Нагляделась. Такой ласковый был, "добрый день" все
раздавал, с мужчинами за ручку здоровался.
деревням агитировал. Да так складно...
первые дни, как началось. И что выделывать стал - страх! В местечке все
над евреями измывался. Убивал, говорили. Добра натаскал - божечка мой! Всю
хату завалил. А теперь вот и до нас, хрищеных, добрался.
кончат.
Известно, фашисты, чужие люди, чего уж от них ждать. Ну а наши, которые с
ними? Как их вот понимать? Жил, ел который, людям в глаза глядел, а теперь
заимел винтовку и уже застрелить норовит. И стреляют! Сколько перебили
уже...
Любителей поразбойничать. Что ж, теперь им раздолье, - глухим басом
степенно рассуждал лесиновский староста.
им всем передохнуть, гадовью этому!
идущим вопросом. Наконец Петр, что-то преодолев в себе, заговорил вдруг
дрогнувшим голосом:
теперь... Отбрыкивался, как мог. В район не являлся. Разве я дурак, не
понимаю, что ли. Да вот этак ночью однажды - стук-стук в окно. Открыл,
гляжу, наш бывший секретарь из района, начальник милиции и еще двое, при
оружии. А секретарь меня знал - как-то в коллективизацию отвозил его после
собрания. Ну, слово за слово, говорит: "Слышали, в старосты тебя метят,
так соглашайся. Не то Будилу назначат - совсем худо будет". Вот и
согласился. На свою голову.
делать? Придется погибнуть.
него разговор.
после допроса у Портнова Рыбак уже стал кое о чем догадываться. Но теперь
он был целиком поглощен своими заботами и больше всего опасался, как бы
некоторые из его высказанных здесь намерений не дошли до ушей полиции и не
оборвали последнюю ниточку его надежды.
вернулось к нему, но чувствовал он себя плохо: адски болела нога от стопы
до бедра, жгло пальцы на руках, в груди все горело. Он понимал, что
староста сказал правду, но от этой правды не становилось легче. Ощущение
какой-то нелепой оплошности по отношению к этому Петру вдруг навалилось на
Сотникова. Но кто в том повинен? Опять получалось как с Демчихой, которая
явилась перед ними живым укором их непростительной беспечности. С опаской
прислушиваясь теперь к словам женщины, Сотников ожидал, что та начнет
ругать их последними словами. Он не знал, чем бы тогда возразил ей. Но шло
время, а она весь свой гнев вымещала на полиции и немцах - их же с Рыбаком
даже и не вспомнила, будто они не имели ни малейшего касательства к ее