Чтение 26–й страницы книги ~На испытаниях~

- Это рикошеты, - сказала Лида.

Постников глядел сквозь нее.

- Сколько лишних?

- Девять процентов во втором поясе.

Лида вся вспыхнула, глаза и все.

- Слышали, Павел Сергеевич? Так и по расчету получается: от восьми до
десяти процентов! Значит, я права!

"Как идет счастье человеку, - думал Скворцов. - Как она сейчас хороша".
Для Постникова она по-прежнему не существовала.

- А и в самом деле похоже на рикошеты, - сказал Скворцов.

Постников был непробиваем.

- Валы откапывали согласно инструкции.

- Это сабанеевская инструкция, - светясь, возразила Лида. - Так она же
для наших мест, для тяжелого, влажного грунта, а здесь у вас грунт мягкий,
пылевой, совсем другая консистенция! Объясните ему, Павел Сергеевич, он
меня не слушает.

- Слушай конструктора, капитан.

Постников неохотно оборотился. Лида горячо стала объяснять ему схему
рикошета, тыча карандашом в блокнот. Скворцов не слушал, что она говорит,
он просто следил, как менялось у Постникова выражение лица, переходя от
презрительного к почтительному.

- Сечешь, капитан? - спросил Скворцов.

- Секу.

- А валы придется перекопать, - заключила Лида. - Сделаете новые, по
такому вот профилю. - Она вырвала листок из блокнота.

- Есть перекопать, товарищ конструктор.

Скворцов и Лида уходили к своей машине, а Постников смотрел им вслед.
Они уезжали, а он оставался. Потом они улетят в Москву, всякие там свои
диссертации писать, а он опять останется. В степи, в жаре, в мошке. Жара
не жара - вкалывай. И всегда так. Приедут, поглядят, покритикуют - и снова
к себе, на север. Дождь у них идет. Мостовые блестят, девушки в
разноцветных плащах, как розы. Москвичи, сукины дети. Впрочем, она ничего
баба. Раздражал его, собственно. Скворцов - болтун, пустопляс. Смеется,
зуб стальной. И чего она в нем нашла?

Машина была горячая, как сковорода.

- Игорь, домой.

Тюменцев включил двигатель. Газик затрясся.

- Между прочим, Игорь, - заметил Скворцов, - вот что мне в голову
пришло, пока я там сидел: почему ты не взял высокое напряжение прямо с
трамблера на корпус?

- Такой вариант я рассматривал, он для меня не годится. Этот вариант
работает только при включенном моторе. Я тогда на случай не должен мотор
выключать. А за пережог горючего тоже не похвалят.

- Эх, - вздохнул Скворцов, - если бы меня так девушки любили, я бы их
пугать не стал. Идите ко мне, милые, сказал бы я на твоем месте.

Тюменцев нажал стартер. "ГАЗ-69" забормотал и тронулся в путь. Дорога
уходила в степь. Скворцов сказал наконец вслух то, что думал про себя
целый день:

- Степь чем далее, тем становилась прекраснее.

17

Еще один день прошел, жаркий и необычайно тяжелый. К вечеру легче не
стало. В небе, затянутом плотной дымкой, медленно опускалось тусклое
красное солнце с резко обведенным круглым контуром. Воздух не шевелился,
скованный неопределенным ожиданием.

В каменной гостинице, раздевшись до трусов, лежали на кроватях
Чехардин, Скворцов и Манин. Вернувшись с поля, они не пошли даже купаться,
а сразу же полегли. В номере было сверхъестественно душно. Накалившиеся за
день стены немилосердно излучали жар. Чехардин и Скворцов курили, дым
неподвижно висел над каждой кроватью, не смешиваясь с окружающим воздухом.
Мании был некурящий и обычно любил постращать своих сожителей раком, и не
каким-нибудь, а нижней губы. Но сегодня он так истомился, что даже о раке
забыл.

- Хочу холодного пива, - сказал Чехардин, - чтобы в большой тяжелой
кружке, чтобы вся запотела и капельки на боках... Вульгарная московская
кружка пива.

- Разговор о пиве в настоящих условиях приравнивается к идеологической
диверсии, - отвечал Скворцов.

- Айв самом деле, - невинно сказал Манин, - почему это здешняя торговая
сеть не продает прохладительных напитков?

- Эх, Ваня-Маня, святая простота.

- А я и правда не вижу причин.

- Их более чем достаточно, - сказал Чехардин. - Организовать продажу
прохладительных напитков в здешних условиях - дело нелегкое. Нужна тара,
бочки, емкости, лед, пятое-десятое, вода, наконец. А чего ради они будут
стараться? Какие рычаги приведут в действие всю эту махину?

- Забота о живом человеке, - ответил Манин и сам застеснялся.

- Вот-вот, - усмехнулся Чехардин. - Очень типично. На словах -
марксист, а чуть до дела дойдет - типичный идеалист. Сознание первично,
материя вторична, так, что ли?

- Я этого не говорил.

- Простите, я только довел вашу мысль до логического завершения. Забота
о живом человеке! Вещь, конечно, полезная, но утверждать, что таким
рычагом вы сдвинете проблему снабжения, - значит быть идеалистом. Помимо
заботы о живом человеке нужны другие, экономические рычаги. Нужно
поставить торговую сеть в такие условия, чтобы ей было не только
душеспасительно, но и выгодно заботиться о живом человеке. Как говорил
один мой приятель: "У всякого есть совесть, но надо создать такие условия,
чтобы хочешь не хочешь, а она проявлялась".

- Это не наша, это капиталистическая мораль, - искренне страдая, сказал
Манин.

- Так я и знал, что вы пустите в ход какой-нибудь жупел. Известный
прием: подобрать подходящее к случаю бранное слово - и спор кончен. Нет,
вы попробуйте подумать, ей-богу, неплохо иногда подумать.

- Я и думаю, но не вразрез с основными принципами. А вы... ошибаетесь.

- Вполне возможно. Думающий человек не застрахован от ошибок. Это знает
каждый, кто когда-нибудь пробовал думать сам.

- Я с вами согласен, - сказал Скворцов. - Рычаги нужны. Помните, я вам
рассказывал про ту бабищу из "Лихрайпотребсоюза"? Ее бы каким-нибудь
рычагом... Сидит, как царица, и на лице - глубочайшее презрение ко мне,
живому человеку...

- Естественное презрение владельца к неимущему.

- Чем же она владеет?

- Как чем? Информацией! Пока существуют дефицитные товары, существуют и
владельцы информации. Информации о том, где, какой и в каком количестве
появится товар. Эту информацию можно продать, купить, обменять (ты - мне,
я - тебе). А власть! Возьмите хотя бы Ноя! Завези в Лихаревку вдоволь
напитков - и лопнет ваш Ной как мыльный пузырь.

- А я люблю Ноя, - вступился Скворцов. - Что-то есть в нем широкое.
Этакая бескорыстная, я бы сказал, любовь к материальным благам. Он ведь не
для себя - ему угощать надо.

- Дефицит, - сказал Манин, - явление временное. Конечно, есть еще
некоторые трудности, но это болезни роста. Когда мы добьемся подлинного
изобилия, небывало высокого уровня производства на душу населения,
дефицита не будет.

Чехардин выслушал и сказал задумчиво:

- У буддийских народов есть весьма остроумное устройство - молитвенное
колесо. Когда верующему приходит в голову помолиться, ему даже не надо
произносить слов, достаточно повертеть колесо.

- А что, я что-нибудь не то сказал? - обеспокоился Манин.

- Наоборот, даже слишком то. То, да не то. Наш дефицит в большинстве
случаев обусловлен не бедностью. Мы достаточно богаты для того, чтобы
выбрасывать на ветер, уничтожать, гноить огромные материальные ценности.
Представьте себе все это в масштабе страны! Несобранные урожаи; зараженные
сорняками, гибнущие поля; в огромных количествах производимый никому не
нужный ширпотреб... Это все - чистые издержки. А ведь общие принципы
разумного управления известны. Экономическая система, как и техническая,
должна основываться на принципе обратной связи. В технике мы признаем
обратную связь, а в экономике упорно ее отрицаем!

Манин покраснел чуть не до слез и сказал дрожащим голосом:

- Ну уж это... Это я не знаю что... Это какая-то кибернетика.

- Еще один жупел. Сейчас вы обзовете меня апологетом буржуазной
лженауки. Слово-то какое: "апологет"...

- А есть еще хуже: "молодчик", - сказал Скворцов.

- Одно другого стоит.

На этом месте разговор прервался, потому что вошел Теткин, очень
веселый, и заорал:

- Ужинать, братцы! Скорей в портки и ужинать! Я по такой жаре
ненормально жрать хочу!

Он схватил со стола графин с водой, желтой, как чай, и горячей почти
как чай, хлебнул из горлышка, сморщился, сплюнул, уронил пепельницу,
захохотал и удалился, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.

- Это он всегда такой жизнерадостный? - осведомился Чехардин.