одной черепахой. Черепах-то должно было подойти целых четыре. И уверенно
можно сказать, что, подойди они, полковник Болботун вынужден был бы
удалиться с Печерска. Но они не подошли.
четырех превосходных машин, попал в качестве командира второй машины не
кто иной, как знаменитый прапорщик, лично получивший в мае 1917 года из
рук Александра Федоровича Керенского георгиевский крест, Михаил Семенович
Шполянский.
похожий на Евгения Онегина. Всему Городу Михаил Семенович стал известен
немедленно по приезде своем из города Санкт-Петербурга. Михаил Семенович
прославился как превосходный чтец в клубе "Прах" своих собственных стихов
"Капли Сатурна" и как отличнейший организатор поэтов и председатель
городского поэтического ордена "Магнитный Триолет". Кроме того, Михаил
Семенович не имел себе равных как оратор, кроме того, управлял машинами
как военными, так и типа гражданского, кроме того, содержал балерину
оперного театра Мусю Форд и еще одну даму, имени которой Михаил Семенович,
как джентльмен, никому не открывал, имел очень много денег и щедро
раздавал их взаймы членам "Магнитного Триолета";
из-за того, что Михаил Семенович второго декабря 1918 года вечером в
"Прахе" заявил Степанову, Шейеру, Слоных и Черемшину (головка "Магнитного
Триолета") следующее:
погромщик. Самое главное впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому что
я давно не бросал бомб.
Михаила Семеновича, одетого в дорогую шубу с бобровым воротником и
цилиндр, провожал весь "Магнитный Триолет" и пятый - некий пьяненький в
пальто с козьим мехом... О нем Шполянскому было известно немного:
во-первых, что он болен сифилисом, во-вторых, что он написал богоборческие
стихи, которые Михаил Семенович, имеющий большие литературные связи,
пристроил в один из московских сборников, и, в-третьих, что он - Русаков,
сын библиотекаря.
Крещатика и, впиваясь в бобровые манжеты Шполянского, говорил:
же, как и я. Ты так хорош, что тебе можно простить даже твое жуткое
сходство с Онегиным! Слушай, Шполянский... Это неприлично походить на
Онегина. Ты как-то слишком здоров... В тебе нет благородной червоточины,
которая могла бы сделать тебя действительно выдающимся человеком наших
дней... Вот я гнию и горжусь этим... Ты слишком здоров, но ты силен, как
винт, поэтому винтись туда!.. Винтись ввысь!.. Вот так...
действительно винтился возле него, став каким-то образом длинным и тонким,
как уж. Проходили проститутки мимо, в зеленых, красных, черных и белых
шапочках, красивые, как куклы, и весело бормотали винту:
Онегина под снегом, летящим в электрическом свете.
чтобы тот не кашлянул на него, - иди. - Он толкал концами пальцев козье
пальто в грудь. Черные лайковые перчатки касались вытертого шевиота, и
глаза у толкаемого были совершенно стеклянными. Разошлись. Михаил
Семенович подозвал извозчика, крикнул ему: "Мало-Провальная", - и уехал, а
козий мех, пошатываясь, пешком отправился к себе на Подол.
зажженную свечу в руке, стоял обнаженный до пояса владелец козьего меха.
Страх скакал в глазах у него, как черт, руки дрожали, и сифилитик говорил,
и губы у него прыгали, как у ребенка.
несчастлив. Ведь был же со мной и Шейер, и вот он здоров, он не заразился,
потому что он счастливый человек. Может быть, пойти и убить эту самую
Лельку? Но какой смысл? Кто мне объяснит, какой смысл? О, господи,
господи... Мне двадцать четыре года, и я мог бы, мог бы... Пройдет
пятнадцать лет, может быть, меньше, и вот разные зрачки, гнущиеся ноги,
потом безумные идиотские речи, а потом - я гнилой, мокрый труп.
нагорала в высоко поднятой руке, и на груди была видна нежная и тонкая
звездная сыпь. Слезы неудержимо текли по щекам больного, и тело его
тряслось и колыхалось.
бог, я буду лгать? К чему тебе я буду лгать, мое отражение?
отпечатанную на сквернейшей серой бумаге. На обложке ее было напечатано
красными буквами:
строки:
повторил он в неизбывной муке.
бросил книгу на пол, потом опустился на колени и, крестясь мелкими
дрожащими крестами, кланяясь и касаясь холодным лбом пыльного паркета,
стал молиться, возводя глаза к черному безотрадному окну:
слова. Но зачем же ты так жесток? Зачем? Я знаю, что ты меня наказал. О,
как страшно ты меня наказал! Посмотри, пожалуйста, на мою кожу. Клянусь
тебе всем святым, всем дорогим на свете, памятью мамы-покойницы - я
достаточно наказан. Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга.
Верю и прибегаю только к тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто
бы мог мне помочь. У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя.
Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что я
решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой
паршивой собакой без надежды. Но я человек и силен только потому, что ты
существуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о
помощи. И я верю, что ты услышишь мои мольбы, простишь меня и вылечишь.
Излечи меня, о господи, забудь о той гнусности, которую я написал в
припадке безумия, пьяный, под кокаином. Не дай мне сгнить, и я клянусь,
что я вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от кокаина,
избавь от слабости духа и избавь меня от Михаила Семеновича Шполянского!
мелкими пупырышками, и на душе у больного значительно полегчало.
улице в большой комнате с низким потолком и старым портретом, на котором
тускло глядели, тронутые временем, эполеты сороковых годов. Михаил
Семенович без пиджака, в одной белой зефирной сорочке, поверх которой
красовался черный с большим вырезом жилет, сидел на узенькой козетке и
говорил женщине с бледным и матовым лицом такие слова:
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Жюль Верн
Василенко Иван
Свержин Владимир
Сертаков Виталий