Чтение 26–й страницы книги ~Затеси~

Может, ты впустишь меня в дом и побалуешь сладким?

-- Ты смеешься надо мной! -- Она тут же встрепенулась, забегала по
комнате, хлопая в ладоши: -- Он был мальчишкой! Он любил варенье! -- И
приостановилась в недоумении: -- Вот уж никогда не думала! В голову даже не
приходило.

Она принесла до блеска начищенный кувшин, полный горячего варенья,
поставила его перед исхудавшим, усталым генералом, глаза которого оживились
радостью, редкой уже теперь радостью.

-- Ешь! Ешь, сколько хочешь! -- Она дала ему самую большую ложку. Потом
так же стремительно и со смехом вскочила, взяла салфетку и повязала ее на
груди генерала, и попыталась сделать лицо строгим и суровым. -- Дорогой
Симонсито! -- назидательно проговорила она. -- Когда кушаешь варенье, будь
аккуратен, не испачкай платья.

-- Хорошо, моя нянечка! -- смиренно опустил глаза генерал. -- Я
постараюсь быть аккуратным. Но кувшин такой огромный. Симонсито так мал, ему
ни за что не осилить одному.

-- А зачем же существует девушка из Лимы? Чтобы всегда и во всем
помогать бедному маленькому генералу.

Они ели ложками варенье из светлого кувшина, играли в детей, а возле
стены дома слышал их и улыбался старый слуга генерала, который помнил его с
годовалого возраста, но никогда не замечал, чтобы генерал уж очень любил
сладкое.

-- Если бы нянечка дала еще чашечку кофе, то малыш Симонсито
всегда-всегда слушался бы ее, -- заканчивая игру, смиренно сказал генерал.

Нянечка упорхнула на кухню заваривать кофе, генерал оглядел ее бедное
жилище. "Я совсем не заботился о ней. Она не хотела связывать меня детьми.
Она все делала, чтобы я служил людям, весь отдавался борьбе. Ей доставались
маленькие крошечки радости. Эта женщина достойна жить во дворце, быть
матерью... -- Коротко вздохнул: -- Но она никогда уж не будет матерью..."

У входа в дом послышалась возня, затем крик Санто: "Мой господин,
бегите!" И вслед за этим выстрел, звон шпаг, голос девушки из Лимы:
"Проклятые изменщики!" И снова выстрел. "Санто, я не пущу их. Спасай своего
господина!"

Генерал бросился на помощь своим верным друзьям, но в это время в
комнату прыгнула и захлопнула дверь девушка из Лимы.

-- Спасайся! -- крикнула она. -- Там, -- показала на заднюю стену дома,
-- потайная дверь...

Генерал был безоружен. Он попытался вырвать у нее шпагу, но она с
мольбой взглянула на него:

-- Ты нужен родине!

Он стоял в нерешительности.

-- Я... Я прошу! Ты... Ты мне нужен...

Он толкнул дверцу, скрытую вьющейся зеленью, и, перед тем как упасть со
стены в густые заросли, обернулся -- и она унесла его взгляд в вечность --
так много любви, страдания, детской беспомощности было в его прекрасных,
темных, всегда печальных глазах креола. И только сейчас, вот в это
мгновение, она наконец-то поверила, что он был и остается для нее и, может
быть, еще для Санто, ребенком. Санто и подхватил его, как ребенка, обернул
плащом и унес в темноту. В доме раздавались шум, грохот, крики и выстрелы.

Девушка из Лимы сражалась за своего генерала.

Им удалось встретиться еще раз.

Поздней ночью, всегда напряженный, всегда ждущий слух девушки из Лимы
уловил едва слышный стук в потайную дверь. Она выскочила в томный и
прохладный сад. "Где ты, дорогой?" -- позвала она чуть слышно. "Он ждет вас,
сеньора", -- ответил выступивший из темноты Санто и подвел к ней оседланного
коня.

И вот они уже за городом. Она горячила коня. Санто едва успевал за нею.
В ущелье, освещенном луной, глядя в кипящую воду горного ручья, сидел
генерал. Сидел неподвижный, одинокий, словно бы окаменел и слился с этими
горами, с этой неприветливой землей, и лишь рвущаяся тень его металась,
крутилась в потоке.

Она угадала: разлука -- может быть, вечная. Хотела замедлить,
остановить минуты прощания, навсегда отпечатать их в своем сердце.

Молча они взялись за руки и долго-долго поднимались в горы. Поднялись
так высоко, что казалось, протяни руку, и ногтем позвонишь в серебряное дно
луны.

Генерал тяжело, с хрипом дышал, но она не слышала этого, не замечала,
она была рядом с ним и в каком-то бесчувственном отдалении. Только когда они
остановились и генерал обессиленно упал на обожженную траву, она опомнилась,
вытерла ладонью пот с его лица, осыпала его седую голову поцелуями, без
конца повторяя: "Прости! Прости меня!"

-- Не надо, -- тихо прошептал он. -- Нe надо на это тратить наше время.
У нас его мало. Послушаем нашу землю...

Они оба были метисы, кровь инков говорила сейчас в них, земля слышала
молчаливый крик и мольбу о спасении, но ничем не могла им помочь.

-- Я сделал все, что мог, -- спокойно и отрешенно сказал он. -- Отдал
все, что имел.

Он долго глядел и слушал горы. Она не мешала ему. Потом он взял в
ладони ее лицо и пристально глядел ей в глаза. Лик древней, мирной родины
искал, угадывал в ее лице и запоминал его.

Она не дышала, не шевелилась, и только слезы катились и катились по ее
лицу да ветром, даже не ветром, а почти неощутимым дыханием земли, ослабшим
в высях, шевелило ее волосы, остужало кожу на гибкой шее. Генерал
распластался на земле, прикрыл ее своим исхудалым, догорающим телом.

-- Плачь, родина, плачь! -- чуть слышно произнес он.

Ей хотелось закричать на всю эту спящую, равнодушную землю так, чтобы
болью отозвалась и ее боль и каждом уголко, в каждом сердце, цветке и
травинке.

Случилось то, что и предвидел Освободитель. Война закончилась. Солдаты
ждали награды за свой подвиг и за свои долголетние страдания. Наградой этой
могла быть только земля и воля, которую он им обещал. Он всегда выполнял
свои обещания и поэтому стал неугоден властелинам и владельцам земель. Они
устроили заговор, обвинили генерала в измене, что это не они, а он обманул
свой народ, пообещал им невозможное.

Уже смертельно больной, он подал в отставку и перестал быть президентом
своей страны и главнокомандующим армии.

Но Освободитель, даже больной, даже не у власти, был опасен. Солдаты,
его сподвижники и патриоты, не верили наветам, любили, как и прежде, своего
генерала, верили ему. И тогда с генералом сделали самое страшное -- у него
решили отнять родину. Враги знали, что Освободитель не переживет всего
этого, а он не хотел, чтоб началась гражданская война, новое кровопролитие
-- народ устал от войн.

Луна уже скрылась. За дальнею грядою гор ярким тюльпаном стала набухать
утренняя заря, и по ущельям потянулись белые жилы тумана. Молча и низко
пролетела над вершиной сова с ночной охоты и скрылась в камнях. Все унялось,
все затихло перед рассветом. Земля политая кровью и слезами, отдыхала. И
Освободитель лежал, обняв эту до стона, до слез любимую землю, такую
безбрежную, необъятную. Но не было места ему на ней.

Цветок, лишь на рассвете проклюнувшийся из земли, алел у лица генерала;
крупная капля росы дрожала в яркоротом бутончике. Он неотрывно смотрел на
этот цветок, на эту каплю, вобравшую в себя все бури земли, всю кровь, все
громы, войны, и, кажется, начинал понимать высший смысл своей жизни.

Амапола -- цветок любви прекрасный,

Амапола -- цветок любви моей...