Дмитрий Анатольевич выписывал разные новые приборы: любил и умел их
устанавливать, разбирать, чинить. В далекой, ненужной комнате он даже
устроил себе механическую мастерскую, но уже с год ее гостям не показывал:
его пишущая машинка не подвигалась. ВсЈ в доме сверкало чистотой и, несмотря
на размеры комнат, вся квартира была уютной. Она была создана на заработки
Ласточкина, это особенно умиляло его жену. Говорила, что чувствует себя дома
"как за каменной стеной", -- "точно тебе в других местах грозит какая-то
опасность", -- недоумевала Нина.
закрывавшейся коробке был чай. Приказчик сообщил Ласточкину, что той же
самой смесью чаев всегда пользовались китайские богдыханы, -- Татьяна
Михайловна дразнила мужа этим чаем, и его самого называла богдыханом. Лежала
на столе и утренняя почта. Ласточкины получали московскую и петербургскую
газеты, а также те четыре толстых журнала, которые читали все образованные
люди в России. Получались и "сверх-естественные издания", как их называла
Татьяна Михайловна. Они выписывали "Орловский Вестник", потому что Дмитрий
Анатольевич был родом из Орла, "Харьковскую Речь", так как его жена родилась
в Харькове, "Фигаро", чтобы "следить за Парижем", международный
финансово-экономический журнал, -- полезно просматривать, -- и уж совершенно
ни для чего не нужные "Известия Московской Городской Думы" и "Земскую
Неделю". Второй год выписывали также "Правду". Этот ежемесячный журнал
"ставил себе задачей быть неизменным выразителем интересов рабочего класса и
проводником той его идеологии, которая во всех странах была ему всегда
надежным компасом и служила залогом побед". Ласточкин подписался потому, что
попросил Максим Горький:
русской литературы! -- сказал он с силой, увеличивавшейся от говорка на о.
Дмитрий Анатольевич, в отличие от всех недолюбливавший этого знаменитого
писателя, думал, что он говорит так нарочно, -- "мог бы давно отучиться!"
Удивляло его и то, что Горький говорил: "Бе'рлин", Жо'рес" с удареньями на
первом слоге.
всЈ это очень занятому человеку было почти невозможно; Дмитрий Анатольевич
стыдился, что покупает и не очень читает; так делали и чуть ли не все люди
его круга. Впрочем, Татьяна Михайловна читала почти всЈ. В отличие от мужа,
и разрезывала книги не без удовольствия. Они лежали в порядке на круглом
столе гостиной, пока не убирались в книжные шкапы и не заменялись другими.
хоть в первый свободный вечер (свободных вечеров у них было не более
одного-двух в неделю). На этот раз письма были либо печатные, разные
циркуляры банков и промышленных предприятий, либо не требовавшие ответа. Это
было приятно. Он развернул "Русские Ведомости". Особенно любил и уважал эту
газету, знал ее редакторов, они бывали у него, и он бывал у них. Но в
последнее время газета чуть его раздражала, -- не направлением, а
необыкновенным спокойствием (которое впрочем составляло часть направления);
это спокойствие в обществе называли "академическим" люди, не знавшие
академий. Сам Ласточкин, при страстности своего характера, и прежде, и
особенно теперь, никак спокойным быть не мог. Правда, и тон "Русских
Ведомостей" несколько изменился последнее время, однако меньше, чем тон
других газет: никогда они столь смелыми не были. Ясно было, что надвигаются
важные, а может быть грозные события. В разных местах России, особенно на
Кавказе, происходили беспорядки, убийства, грабежи. Их приписывали то
социалистам-революционерам, то анархистам, то, как писали газеты, "уголовным
элементам". Многие говорили и о работе новой партии или фракции 132
большевиков. Это слово было еще непривычно; москвичи думали, что так
называется революционная партия, которая требует еще больше, чем другие.
делам, другие считали их неизбежным последствием правительственной политики,
третьи просто разводили руками и своего мнения не высказывали. Обо многом
газеты еще писать не могли. В обществе сообщались невероятные слухи:
надвигается революция, царь должен будет отречься от престола в пользу
одного из великих князей (назывались разные имена) или же уйдет вся династия
Романовых, и на престол будет посажен князь Долгоруков. Этот либеральный
князь был москвич, слух был приятен московскому патриотизму, но вызывал у
некоторых и недоумение: "Как же так? Вчера был свой брат, пили чай у него на
Колымажной, а завтра называй его "ваше величество"! Да и почему он? Мало ли
в России князей?
нет. Он был и левее и правее своих друзей. Умеренные люди теперь возлагали
главную надежду на Витте: он один, при своем необыкновенном уме и
государственном опыте, может спасти Россию. Другие резко возражали: Витте
просто карьерист без убеждений, да и незачем спасать от революции: она стала
единственным выходом из трясины. К удивлению Дмитрия Анатольевича,
большинство его знакомых были или казались настроенными очень радостно, как
прежде давно не были. Он этого радостного оживления не чувствовал. Война,
падение Порт-Артура, Цусима, понемногу уменьшили то, что он сам шутливо
называл своим "неизлечимым оптимизмом". Он больше не говорил о сказочном
росте русской промышленности и о необычайном расцветании России.
Промышленность продолжала расти, -- быть может, из-за войны росла даже еще
быстрее, -- всЈ улучшались и его личные денежные дела, он стал членом
правления еще двух обществ. Татьяна Михайловна убеждала его этого не делать:
говорит доктор! 133
ему еще деньги, сказал: "В Америке говорят: "A little more to make enough".
А я хочу не только денег, -- смеясь, отвечал Дмитрий Анатольевич. Однако,
новая неожиданно ему открывшаяся противоположность между государственным
развалом и его личным благосостоянием была ему неприятна.
главных профессоров (университет преобладал в московской общественной
жизни), известнейших политических деятелей, а также наиболее шумевших
писателей. Знал их сложные личные и общественные отношения, это было важно.
Бывал с женой в московских либеральных салонах, преимущественно у людей из
делового мира, у "Варвары Алексеевны", у "Маргариты Кирилловны", -- этих
двух дам из Морозовской династии москвичи обычно и за глаза называли по
имени-отчеству, без фамилии. Дворцы промышленных династий удивляли его.
Иногда Дмитрий Анатольевич шутливо убеждал сестру не строить, когда она
станет знаменитым архитектором, ни венецианских, ни готических, ни других
замков: "строй простой дом". Был раз на приеме и в правом по направлению
салоне, -- туда Татьяна Михайловна пойти решительно отказалась, да и сам он
принял это приглашение неохотно; хозяин был с ним необычайно любезен и
осыпал его любезностями, -- как прежде Плеве говорил комплименты
Михайловскому или Милюкову. Бывал Ласточкин -- без жены -- на разных
политических совещаниях, у Новосильцевых, у Долгоруковых. Там ему стало
известно и о готовящемся важном событии.
принял во дворце делегацию общественных деятелей. Эта делегация была
задумана в Москве. Была выработана петиция на высочайшее имя. "Ваше
Императорское Величество, -- говорилось в ней, -- "В минуту величайшего
народного бедствия и великой опасности для России и самого престола Вашего
мы решаемся обратиться к вам, отложив всякую рознь и все различия, нас
разделяющие, движимые одной 134 пламенной любовью к отечеству. Государь,
преступным небрежением и злоупотреблениями Ваших советников Россия ввергнута
в гибельную войну. Наша армия не могла одолеть врага, наш флот уничтожен и,
грознее опасности внешней, разгорается внутренняя усобица. Увидав вместе со
всем народом Вашим все пороки ненавистного и пагубного приказного строя, Вы
положили изменить его и предначертали ряд мер, направленных к его
преобразованию. Но предначертания эти были искажены и ни в одной области не
получили надлежащего исполнения. Угнетение личности и общества, угнетение
слова и всякий произвол множатся и растут. Вместо предуказанной Вами отмены
усиленной охраны и административного произвола полицейская власть
усиливается и получает неограниченные полномочия, и подданным Вашим
преграждается путь, открытый Вами, дабы голос правды мог восходить до Вас.
Вы положили созвать народных представителей для совместного с Вами
строительства земли, и слово Ваше осталось без исполнения доныне, несмотря
на всЈ грозное величие совершающихся событий; а общество волнуют слухи о
проектах, в которых обещанное Вами народное представительство,
долженствовавшее уничтожить приказный строй, заменяется сословным
совещанием. Государь, пока не поздно, для спасения России, во утверждение
порядка и мира внутреннего, повелите без замедления созвать народных
представителей, избранных для сего равно и без различия всеми подданными
Вашими. Пусть решат они, в согласии с Вами, жизненный вопрос государства,
вопрос о войне и мире, пусть определят они условия мира, или, отвергнув его,
превратят эту войну в войну народную. Пусть явят они всем народам Россию не
разделенную более, не изнемогающую во внутренней борьбе, а исцеленную,
могущественную в своем возрождении и сплотившуюся вокруг единого стяга
народного, пусть установят они в согласии с Вами обновленный государственный
строй. Государь! В руках Ваших честь и могущество России, ее внутренний мир,
от которого зависит и внешний мир ее, в руках Ваших держава Ваша, Ваш
престол, 135 унаследованный от предков. Не медлите, Государь. В страшный час
испытания народного велика ответственность Ваша пред Богом и Россией".
большое участие: ее составляли люди гораздо более известные, чем он.
Ласточкин входил в московскую и даже во всероссийскую общественность,
однако, входил в нее преимущественно, как "представитель
торгово-промышленного класса", -- по неписанному рангу это было всЈ-таки
чуть ниже, чем профессор, публицист или общественный деятель просто. Он всей
душой сочувствовал петиции<,> но кое-что в ней ему не нравилось. Не нравился
слезливо-торжественный стиль: "Тот же казенный слог, только обратный". Не
нравилась некоторая неискренность: составители петиции, он знал, не думали,
Лукьяненко Сергей
Конан-Дойль Артур
Верещагин Олег
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Мурич Виктор