обладала. Тем не менее молодые люди договорились, что Кэтрин скажет отцу о
своей готовности послушно следовать за ним куда угодно и умолчит о том,
что любит Мориса Таунзенда пуще прежнего.
занялся необходимыми приготовлениями. Кэтрин прощалась со многими друзьями
и родственниками, но только двое из них имеют непосредственное отношение к
нашей истории. Миссис Пенимен с большим пониманием отнеслась к путешествию
племянницы: она считала вполне естественным, что нареченная мистера
Таунзенда хочет пополнить свое образование заграничным вояжем.
губами ее лба (миссис Пенимен любила целовать в лоб - этим она как бы
выражала симпатию к интеллекту). - Я буду часто видеться с ним. Я буду
весталкой, охраняющей священный огонь.
сказала Кэтрин, не смея углубиться в предложенное теткой сравнение.
грудь (лиф ее платья всегда издавал при этом металлический звон).
фразами.
Вопрос ее не был продиктован сомнениями.
входит в задачи нашего повествования. Он объехал всю Европу, путешествовал
с комфортом и (как и следовало ожидать от человека с таким развитым
вкусом) настолько увлекся современным и классическим искусством, что
пробыл за границей не шесть месяцев, а все двенадцать. Миссис Пенимен не
страдала от его отсутствия в доме на Вашингтонской площади. Ей нравилось
безраздельно господствовать в особняке, и она любила говорить себе, что
при ней дом стал гораздо более гостеприимным. По крайней мере у Мориса
Таунзенда были все основания признать, что дом на Вашингтонской площади
стал в высшей степени гостеприимен. Морис был в нем самым частым гостем -
миссис Пенимен с удовольствием приглашала его к чаю. Он сиживал в кресле -
очень удобном - возле камина в малой гостиной (когда были закрыты
внушительные раздвижные двери из красного дерева, с серебряными ручками и
петлями, которые вели в соседнее, более парадное помещение) и часто
выкуривал сигару-другую в докторском кабинете, где он проводил время,
рассматривая любопытные коллекции отсутствующего хозяина. Мы знаем, что
миссис Пенимен он считал простофилей; однако сам простофилей не был и при
своем вкусе к роскоши и при своей стесненности в средствах находил дом
доктора подлинным "замком безделья" (*11). Морис рассматривал его как
клуб, в котором он был единственным членом. Со своей сестрой миссис
Пенимен виделась теперь гораздо реже, чем при докторе, ибо та не скрывала,
что не одобряет ее отношений с мистером Таунзендом. По мнению миссис
Олмонд, Лавинии не следовало привечать молодого человека, о котором их
брат держался весьма низкого мнения; миссис Олмонд поражалась легкомыслию
своей сестры, способствовавшей этой весьма нежелательной помолвке.
мужем!
только в хороших мужей. Если они поженятся и Остин оставит Кэтрин свои
деньги, тогда еще куда ни шло. У нее будет ленивый, симпатичный,
эгоистичный и, наверное, очень добродушный муж. Но если он свяжет с Кэтрин
свою судьбу, а она не получит наследства - помилуй ее господи! Таунзенд ее
не помилует. Он возненавидит ее, он выместит на ней все свое
разочарование, безжалостно и жестоко. Горе тогда нашей Кэтрин! Советую
тебе поговорить с его сестрой; жаль, что Кэтрин не может жениться на ней!
Монтгомери, с которой она даже не сочла нужным знакомиться, и, выслушав
зловещие пророчества сестры, еще раз пожалела о том, что благородному
мистеру Таунзенду судьба уготовила столь горькое разочарование. Он создан
был для наслаждений, но если окажется, что наслаждаться нечем, как же ему
быть счастливым? И миссис Пенимен овладела навязчивая идея: деньги ее
брата должны достаться молодому человеку; проницательность подсказывала
ей, что сама она едва ли может рассчитывать на этот капитал.
мне, - говорила она.
24
с дочерью о предмете их разногласий, - таков был его план, да к тому же
мысли его были заняты другим. Бесполезно было бы пытаться понять чувства
Кэтрин, не задавая ей прямых вопросов: ее манер, которые и в привычной
обстановке родного дома не отличались выразительностью, не оживили ни
горные пейзажи Швейцарии, ни итальянские памятники старины. Спутница она
была благоразумная и послушная - на прогулках хранила почтительное
молчание, никогда не жаловалась на усталость, всегда с готовностью
продолжала путь в назначенное отцом время, не позволяла себе глупых
замечаний и не предавалась чрезмерным восторгам. "Ума в ней ровно столько,
сколько в узле с платками и шалями", - говорил себе доктор; главное
преимущество Кэтрин перед платками и шалями заключалось в том, что если
узел временами терялся или вываливался из коляски, то девушка всегда была
на месте и сидела прочно и надежно. Впрочем, отец не находил в поведении
дочери ничего неожиданного и не спешил объяснить узость ее интересов
расстроенными чувствами; она не выказывала ни малейших признаков
страданий, и за долгие месяцы заграничной жизни доктор ни разу не слышал,
чтобы его дочь вздохнула. Он полагал, что она переписывается с Морисом
Таунзендом, но держал свое мнение при себе: письма молодого человека ни
разу не попались доктору на глаза, а корреспонденцию девушки всегда
отправлял посыльный. Возлюбленный писал ей весьма регулярно, но свои
эпистолы вкладывал в послания миссис Пенимен, так что, подавая Кэтрин
пакет, надписанный рукой сестры, доктор каждый раз становился невольным
пособником любви, которую осуждал. Кэтрин думала об этом; еще полгода
назад она сочла бы своим долгом предупредить отца, но сейчас полагала, что
делать это не обязана. Сердце девушки хранило след раны, нанесенной отцом,
когда она заговорила с ним, как ей подсказывала совесть; теперь она уже не
станет так говорить с ним, хотя и постарается как можно меньше огорчать
его. Письма возлюбленного она читала тайком.
долине. Они долго поднимались на перевал - шли пешком и намного обогнали
свой экипаж. Доктор заметил тропу в боковой лощине, которая, по его
верному расчету, могла намного сократить подъем. Они пустились этой
извилистой тропой и в конце концов сбились с пути; лощина оказалась густо
заросшей и усеянной камнями; прогулка превратилась в трудный переход.
Впрочем, оба они были отважными ходоками, и приключение не раздосадовало
их. Время от времени они останавливались, чтобы Кэтрин могла отдохнуть.
Она присаживалась на какой-нибудь валун, глядела на суровые скалы, на
закатное небо. День клонился к вечеру; дело было в конце августа,
подступала ночная тьма, и уже стало прохладно - они достигли значительной
высоты. Западная часть небосклона полыхала холодным красным заревом,
придававшим склонам лощины еще более дикий и сумрачный вид. В одну из
таких передышек отец оставил Кэтрин и, отойдя, поднялся повыше, чтобы
оглядеться. Кэтрин потеряла его из виду; она одиноко сидела в тишине,
нарушаемой лишь журчанием горного ручья где-то неподалеку. Кэтрин думала о
Морисе Таунзенде - из этой пустынной, безлюдной лощины он казался
бесконечно далеким. Отца долго не было; она забеспокоилась. Наконец он
появился и стал приближаться к ней в прозрачных сумерках; Кэтрин
поднялась, собираясь снова пуститься в путь. Однако отец не показал
жестом, куда идти, а направился прямо к Кэтрин, словно хотел ей что-то
сказать; он подошел вплотную и устремил на нее взгляд, в котором еще
горели отблески снежных вершин. И вдруг, не повышая голоса, задал
неожиданный вопрос:
готова.
сказал:
Место было подходящее: в этом диком и сумрачном логе, полном вечерней
полутьмы, Кэтрин остро ощущала свое одиночество. Бросив взгляд кругом, она
похолодела; ужас объял ее душу. Она не нашла, что ответить, и смущенно
прошептала:
знать, человек недобрый. Со стороны можно подумать, что я бесстрастен; но
на самом деле душа моя кипит. И уверяло тебя, я умею быть жестоким.
задумал и специально завел ее сюда? Что же он мог задумать? Решил запугать
ее? Заставить отречься от Мориса, воспользовавшись ее страхом? Запугать...
чем? Природа здесь унылая и некрасивая, но что может ей сделать природа?
Сам доктор находился в опасном состоянии крайнего возбуждения,
соединенного с внешним спокойствием, но Кэтрин едва ли заподозрила, что он
Мережковский Дмитрий
Максимов Альберт
Куликов Роман
Роллинс Джеймс
Глуховский Дмитрий
Сертаков Виталий