какого-то из своих рабов двумя-тремя словами, другому помахав рукой,
благосклонный, величественный монсеньер шествует по всем залам вплоть до
самой последней. Переступив круг Истины, он поворачивается и идет обратно в
свои покои. Шоколадозаклинатели закрывают за ним двери, и больше его уже
никто не увидит.
драгоценные бубенчики со звоном устремляются вниз, и вскоре от всей толпы
остается только один человек; зажав шляпу под мышкой, с табакеркой в руке,
он медленно проходит по залам, отражаясь в зеркалах.
таким видом, как если бы отрясал прах от ног своих, и медленно спускается по
лестнице к выходу.
лицом - точно великолепная маска. Лицо это поражало восковой бледностью,
точеными чертами и каким-то застывшим выражением; тонкие ноздри красивого
носа с обеих сторон были словно чуть-чуть вдавлены. И уловить какое-нибудь
движение на этом лице только и можно было по этим едва заметным впадинкам.
Они иногда слегка темнели и потом тут же бледнели, иногда раздувались и
сокращались, точно в них пульсировала кровь; и они придавали этому лицу
что-то жестокое и предательское. Если вглядеться внимательно, то выражение
жестокости усиливалось и линией рта и чересчур узким и прямым разрезом глаз;
но, в общем, это было, несомненно, красивое лицо, лицо, которое невольно
обращало на себя внимание.
Очень немногие на этом приеме вступали с ним в разговор. Он оказался как-то
в стороне ото всех, и монсеньер отнесся к нему более чем прохладно. Быть
может, поэтому ему сейчас и доставляло удовольствие смотреть, как люди,
увидев его карету, бросались прочь с дороги, едва увертываясь от копыт его
лошадей. Кучер гнал во весь опор, словно преследуя врага, но эта бешеная
езда не вызывала ни гнева, ни беспокойства у его господина. Время от времени
даже и в те бессловесные дни в этом глухом ко всему городе раздавались
жалобы, что у знатных людей вошло в привычку мчаться сломя голову в каретах
по узким улицам, где некуда и сойти с мостовой, и что они бесчеловечно давят
и калечат простой народ. Но на эти жалобы мало кто обращал внимание, о них
на другой же день забывали; в этом, как и во всем остальном, простым людям
предоставлялось самим выпутываться из своих затруднений, кто как умеет.
карета с шумом и грохотом мчалась по улицам, не замедляя скашивала углы,
стремительно вылетала на поворотах; женщины с воплями бросались в стороны,
мужчины хватали и оттаскивали друг друга, выхватывали детей из-под копыт. Но
вот на каком-то крутом повороте, у фонтана, карета, вылетев из-за угла, на
что-то наскочила колесом, раздались отчаянные вопли, лошади шарахнулись и
взвились на дыбы.
бывали нередко, и обычно карета катила вперед, оставив изувеченную жертву на
мостовой - а собственно, что тут такого? Ничего особенного! Но тут лакей,
струхнув, соскочил с запяток, - два десятка рук схватили лошадей под уздцы.
бесформенный ком, положил его на парапет водоема и, упав на колени в грязь,
завыл словно дикий зверь.
какой-то оборванец, - ребенок!
ребенок.
поодаль, на маленькой, шагов в двенадцать, площади. Когда долговязый человек
в колпаке, внезапно поднявшись с колен, бросился к карете, маркиз невольно
схватился за эфес шпаги.
руки и уставившись на маркиза.
глазах нельзя было прочесть ничего кроме ожидания и любопытства; в них не
было ни угрозы, ни гнева. Все молчали. Вопль ужаса вырвался у них лишь в
момент катастрофы, а теперь они стояли, молча столпившись вокруг кареты.
Голос оборванца, осмелившегося заговорить с маркизом, звучал робко и
смиренно, с полной покорностью. Господин маркиз медленно окинул взглядом
столпившихся у кареты людей, как если бы это были крысы, повылезавшие из
своих нор. Достал из кармана кошелек.
себя, ни своих детей. Вечно кто-нибудь из вас путается под ногами. И я еще
не знаю, может быть вы испортили мне лошадей. Вот, - отдай ему это.
вытянув головы, следила глазами за катившейся по земле монетой. А долговязый
снова завопил не своим голосом:
пробирался к нему. Несчастный отец, увидев его, бросился ему на грудь и, не
в силах говорить, обливаясь слезами, рыдая, показывал рукой на водоем, где
несколько женщин, нагнувшись над безжизненным комочком, бережно прибирали
его. Они тоже хранили полное молчание, как и все в толпе.
малыша такая смерть лучше жизни. Он умер сразу, без мучений. А выпал бы на
его долю хоть один час легкой жизни, без всяких мучений?
имя?
швырнув ему еще одну золотую монету, - можете распорядиться этим по
собственному усмотрению. Ну, как там лошади? В порядке?
подушки кареты и бросил: "Пошел!" - с невозмутимым видом человека, который
сломал нечаянно какую-то грошовую безделушку, уплатил за нее и вполне может
позволить себе заплатить за такой пустяк. Но едва только карета тронулась,
его невозмутимое спокойствие было внезапно нарушено: в окно экипажа влетела
золотая монета и, зазвенев, упала к его ногам.
Дефарж; но сейчас на этом месте лежал, уткнувшись лицом в землю, несчастный
отец, а около него стояла статная темноволосая женщина с вязаньем в руках.
дрогнула в его лице, кроме тех маленьких впадинок на крыльях носа. - С
радостью передавил бы вас всех, чтоб и следа вашего не осталось на земле!
Знал бы я, кто из этих негодяев осмелился швырять в мою карсту, он бы от
меня не ушел, я бы его растоптал на месте!
опытом, как может поступить с ними такой человек - и по закону и помимо
всякого закона, - что ни один из них не подал голоса, никто не осмелился не
только рукой двинуть, но даже и глаза поднять. Никто из мужчин. Но женщина,
которая не переставала вязать, стояла, подняв глаза, и смотрела маркизу
прямо в лицо. Маркиз не обратил на это внимания, это было бы ниже его
достоинства; окинув презрительным взглядом и ее и всех этих крыс, он снова
откинулся на подушки и крикнул кучеру: "Пошел!"
карет - министры, прожектеры, откупщики, доктора, блюстители закона, столпы
церкви, светила Оперы и Комедии, словом, весь блистательный шумный карнавал,
- катила непрерывным потоком; крысы повылезали из своих нор и часами глазели
на великолепное зрелище; шеренги солдат и полиции выстраивались иногда между
ними и блестящей процессией, отгораживая их как бы стеной, из-за которой они
выглядывали украдкой. Несчастный отец уже давно забрал свой страшный комочек
и скрылся, а женщины, которые нянчились с комочком, когда он лежал на
парапете, сидели у фонтана и смотрели, как струится вода, как мчится веселый
карнавал; и только одна женщина, которая стояла и вязала, так и продолжала
вязать, невозмутимая, словно сама судьба. Точится вода в водоеме, течет
быстроводная река, день истекает, приходит вечер; жизнь человеческая
протекает, и что ни день, в городе кого-то уносит смерть; время и течение
жизни не ждут человека; уснули крысы, скучившись в своих темных норах; а
карнавал шумел, сияя огнями, там шел веселый ужин, все текло, как
полагается, своим предначертанным путем.
обильный. Небольшие поля чахлой ржи, полоски бобов да гороха, грубые
кормовые травы вместо пшеницы. Как в этих неодушевленных злаках, так и в
мужчинах и женщинах, работающих в поле, чувствуется, что им опротивело это
прозябанье, что нет у них уже ни сил, ни охоты цепляться за жизнь и они
вот-вот поникнут и увянут.
грузной), запряженной четверкой почтовых лошадей, с двумя форейторами,
медленно поднимается по крутому склону. Лицо маркиза пылает, но эта краска
не порочит его высокое происхождение; она вызвана не какой-нибудь тайной
причиной, а чисто внешней, которая даже и не зависит от господина маркиза -