Чтение 26–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

Он надевает на голову старика наушники, посылает в эфир позывные и,
установив связь, просит вызвать к микрофону проводников.

Улукиткан торжественно продувает нос, откашливается, скидывает, как
перед жаркой работой, с плеч телогрейку.

-- Кто там? -- пищит он не своим голосом в микрофон и пугливо смотрит
на нас.

-- Ты не бойся, говори громче и яснее, -- подбадривает его Геннадий.

-- Ты кто там? -- снова робко повторяет старик и замирает, испугавшись
разрядов, внезапно прорвавшихся в наушники. Но вот его лицо расширяется от
улыбки, становится еще более плоским. Услышав родную речь, старик смелеет и
начинает что-то рассказывать, энергично жестикулируя руками, как будто
собеседник его стоит прямо перед ним. Затем он терпеливо выслушивает длинные
ответы, кивает удовлетворенно головою в знак согласия. Можно подумать, что
не он инструктирует проводников, где нужно искать кокон, а они.

-- Кончил? -- спрашиваю я Улукиткана, когда он снял наушники.

-- Все говорил. Еще много новости есть. Нынче промысел там за хребтом
хороший был, охотники белки дивно добыли, сохатых, сокжоев...

-- а о пауке ты рассказал?

-- У-ю-ю... Забыл! Геннадий, зови его обратно, говорить буду. Старая
голова все равно что бэвун (*Бэвун -- решето), ничего не держит. Давнишний
привычка остался. Человека встретишь в тайге, надо послушать, какой новости
он несет издалека, и свои ему рассказать. Так раньше эвенки узнавали друг о
друге, о жизни людей, кто куда кочевал, кто умер, какое несчастье пережил
народ. Человек с большими новостями -- почетный гость. Ему лучшая кость за
обедом и самый крепкий чай. На хорошего гостя, говорят, даже собаки не лают.

-- Тебя, Улукиткан, слушают. Бери микрофон, -- перебивает его Геннадий.

Старик усаживается к трубке и долго говорит на своем языке.

Полночь. Все спят. В палатке горит свеча. Я просматриваю радиограммы,
накопившиеся за время моего отсутствия, пишу ответы, распоряжения. В
подразделениях экспедиции обстановка за эти дни мало изменилась. Работы
разворачиваются медленно, мешают дожди, половодья. Есть и неприятности. В
топографической партии на южном участке одно подразделение, пробираясь по
реке Удыхину, провалилось с нартами под лед. Оленей спасли, а имущество и
инструменты погибли. Нужно же было людям пройти длительный, тяжелый путь по
горам, почти добраться до места работы и попасть в ловушку!

Потерпевших подобрали геодезисты, случайно ехавшие по их следу. В
первый же день летной погоды этому подразделению сбросят с самолета
снаряжение, продовольствие и одежду.

-- Сколько времени? -- спрашивает, пробуждаясь, Василий Николаевич и,
не дожидаясь ответа, вылезает из спального мешка. -- Куда думаете направить
Трофима? -- вдруг задает он беспокоивший его даже и ночью вопрос.

-- В отпуск. Здоровье у него вообще неважное, после воспаления легких в
тайге долго ли простудиться. Да и Нина будет, наверное, обижена его отказом
приехать.

-- Не поедет он туда, зря хлопочете, -- возражает Василий Николаевич.

-- Это почему же?

-- Знаю, истосковался он по тайге, а вы ему навязываете отпуск. Нина
подождет. Не к спеху!

-- Не было бы, Василий, хуже -- он ведь слаб, долго ли простудиться.
Боюсь за него, мне все кажется, будто он еще мальчишка.

-- Ну, уж выдумали тоже, мальчишка! Смешно даже... У Трофима голова --
дай бог каждому. К тому же он ведь что наметит -- жилы порвет, не
отступится. Характер имеет, -- убежденно говорит Василий Николаевич.

Я достал радиограмму, адресованную Королеву, с предложением ехать в
отпуск и разорвал ее, но новой не написал, отложил до утра.

Мы решили задержаться, пока не будет решен вопрос с паутиной. В
подразделении Макаровой -- без перемен. Старые нити и после нагрева их
электрической лампочкой не натянулись. Кокона не нашли.

Неожиданно вспомнился Пашка, верткий, пронырливый, маленький таежник с
ястребиными глазами. Уж кому-кому, а Пашке, конечно, известны близ Зеи все
сосновые боры, лесные закоулки, старые дупла. Мне живо представилось, как он
бежит опрометью к зимовью, чтобы сообщить дедушке Гурьянычу, какое важное
дело доверила ему экспедиция, и как они вместе тотчас займутся поисками
пауков и кокона...

Вызываю по рации Плоткина. Поручаю организовать поиски кокона в городе:
на чердаках, в сараях, кладовых и в случае успеха подумать вместе с
летчиками о доставке кокона Макаровой. С Пашкой же решил говорить сам.
Плоткин обещал вызвать его вечером на рацию.

Сегодня, после полуторамесячного перерыва, я снова услышал голос
Трофима. Мы долго беседовали с ним по радио. По тому, как раздраженно он
отвечал на предложение ехать в отпуск, я понял, что уговорить его
невозможно, прав был Василий. Оказывается, Трофим уже договорился с Ниной.
Она приедет осенью на Зею.

-- Куда ты хочешь ехать? Только не на побережье,

-- Возьмите меня с собою радистом.

-- На это надо согласие Геннадия.

-- Мы договорились, он уступает мне свое место, переедет в партию
Лемеша.

-- Если так -- я согласен.

Геннадий кивает мне утвердительно головою. Кажется, все устраивается
как нельзя лучше, но неясная тревога не покидала меня, когда я подписывал
распоряжение об откомандировании Трофима в поле.

-- Когда же ты успел договориться с Трофимом? -- спрашиваю я радиста.

-- Вчера.

-- Надоело?

-- Ему с вами будет легче, а на постройке пунктов он сразу сорвется.
Мне же к осени в институт, далеко нельзя забираться.

На этом мы и закончили свой скучный день.

Вечером в эфире появился Пашка.

-- Здравствуйте, дядя Я пришел. Вы вызывали меня насчет арифметики? --
пищит он ломким голосом, явно лукавя.

-- Здравствуй, Пашка! С арифметикой ты наверняка справился! Или нет?

-- Нет. Дедушку научил, он за меня решает.

-- Ну, и хитрец! Беда, Пашка, случилась в эспедиции. У инженера вышел
из строя инструмент, работа приостановилась. Нужна твоя помощь. Найди в
тайге или в зимовье кокон паука-крестовика, в крайнем случае -- самого паука
в живом виде. Выручай! Здесь в тайге такой паук не живет.

-- А какой это кокон и где его искать?

-- Его плетет самка паука из тонкой паутины и откладывает в нем свои
яйца. В августе паучки выводятся и разбегаются, а кокон остается на месте.
Величиною он с воробьиное яйцо, ищи в сухих дуплах, под корою деревьев, под
крышей бань, на чердаках. Расспроси дедушку, он подскажет тебе, где скорее
найти. Если тебе нужно будет на день отлучиться, Плоткин договорится со
школой. Понял?

-- Понял. А если я паука не найду, тогда совсем приостановится работа?
-- вдруг спросил он.

Я догадываюсь, почему он об этом спрашивает: в случае удачи его
волей-неволей признают в штабе своим человеком, он будет знать все
экспедиционные новости. И тогда его авторитет среди мальчишек, конечно,
поднимется.

-- Да, работы остановятся, -- ответил я. -- Так уж ты не подведи меня,
постарайся... Что тебе для этого нужно?

Но вместо Пашкиного писка в трубке послышался знакомый голос штабного
радиста.

-- Пашка уже удрал. Передаю радиограмму: "Если будет найден кокон, его
доставит Шувалов. Летчика смущает высота Станового, возможно, У-2 ее не
преодолеет. Что посоветуете?"

Я предложил обойти приподнятую часть хребта Майской седловиной, по пути
сбросить нам почту, это ненамного удлинит путь.

Теперь дело за коконом и погодой.

Утром, после завтрака, каждый занялся своим делом. Я беру дневник, иду
на берег притока. Против меня галечный остров, отгороженный от большой воды
наносником у изголовья. Его середина занята переселенцами: березками да
тальничком, выбросившими раньше других нежную зелень листвы. А на краю, что
ближе ко мне, лежит мокрым пятном лед -- остаток зимней наледи. При моем
появлении с острова поднялись две желтые трясогузки. Покружились в воздухе,
попищали и снова уселись на колоде, рядом со льдом.

Казалось, ничего удивительного нет в том, что две трясогузки кормились
на острове или проводили "а нем свой досуг. Сколько птиц за день увидишь,
вспугнешь! Но тут я имел случай наблюдать интересное явление.

Часа два я сидел на берегу, склонившись над дневником. А взгляд нет-нет
да и задержится на колоде, где сидели трясогузки. "Почему они так
безразличны к окружающему миру?" -- думал я, все больше заинтересовываясь.

Всем птицам весна принесла массу хлопот. Кажется, и минуты у них нет
свободной: надо поправить гнезда, натаскать подстилки, разведать места
кормежки. А сколько времени отнимают любовные игры, да и песни -- без "их
тоже нельзя.

Вот и видишь, птицы весь день в суете.

Но эта пара, сидящая на колоде, словно не замечает весны, будто не
собирается обзаводиться потомством. Не перелетные ли это трясогузки? Тогда
их хлопоты где-то далеко впереди. Но ведь перелет уже закончился. Может
быть, это странствующие бездомники, -- тогда что их приковывает к этому
островку?

Я стал присматриваться. Пролетит ли близко шмель, вспорхнет ли бабочка,
пробежит ли по колоде букашка, кажется, ничего этого они не замечают. Только
изредка какая-нибудь из трясогузок качнет своим длинным хвостом, и все.

Вижу, к ним подсели две другие трясогузки. И сейчас же стали
быстро-быстро бегать по колоде, хватали насекомых на лету, на камнях, на
мелком наноснике и беспрерывно перекликались между собою тоненькими
голосами. Сколько поспешности в их движениях!