Новая война поставила артиллерии много новых задач. Она открыла в старом
наводчике Ковалеве качества, которые в прежней войне не могли проявиться в
полном блеске. Он не имел соперника в стрельбе прямой наводкой.
Вместе со своим расчетом он выкатил пушку на открытую позицию и под
градом пуль спокойно, точно и вместе с тем с необыкновенной быстротой бил
картечью по немецким цепям или бронебойными снарядами - по немецким танкам.
Здесь уже мало было одного искусства, как бы высоко оно ни стояло.
Здесь требовалось беззаветное мужество. И оно было. Несмотря на свою ничем
не замечательную гражданскую внешность, Ковалев был легендарно храбр.
В минуту опасности он преображался. В нем загорался холодный огонь
ярости. Он не отступал ни на шаг. Он стрелял из своего орудия до последнего
патрона. А выстрелив последний патрон, он ложился рядом со своим орудием и
продолжал стрелять из автомата. Расстреляв все диски, он спокойно
подтаскивал к себе ящики с ручными гранатами и, прищурившись, кидал их одну
за другой, пока немцы не отступали.
Среди людей часто попадаются храбрецы. Но только сознательная и
страстная любовь к родине может сделать из храбреца героя. Ковалев был
истинный герой. Он страстно, но очень спокойно любил родину и ненавидел всех
ее врагов. А с немцами у него были особые счеты. В шестнадцатом году они
отравили его удушливыми газами. И с тех пор Ковалев всегда немного
покашливал. О немецких вояках он говорил коротко:
- Я их хорошо знаю: это сволочи. С ними у нас может быть только один
разговор - беглым огнем. Другого они не понимают.
Трое его сыновей были в армии. Один из них уже был убит. Жена Ковалева,
по профессии врач, тоже была в армии. Дома никого не осталось. Его домом
была армия.
Несколько раз командование пыталось выдвинуть Ковалева на более высокую
должность. Но каждый раз Ковалев просил оставить его наводчиком и не
разлучать с орудием.
- Наводчик - это мое настоящее дело,- говорил Ковалев,- с другой
работой я так хорошо не справлюсь. Уж вы мне поверьте. За чинами я не
гонюсь. Тогда был наводчиком и теперь до конца войны хочу быть наводчиком. А
для командира я уже не гожусь. Стар. Надо молодым давать дорогу. Покорнейше
вас прошу.
В конце концов его оставили в покое. Впрочем, может быть, Ковалев был
прав: каждый человек хорош на своем месте. И, в конце концов, для пользы
службы лучше иметь выдающегося наводчика, чем посредственного командира
взвода.
Все это было Ване известно, и он с робостью и уважением смотрел на
знаменитого Ковалева.
Ковалев был высокий, худощавый человек в новом, но уже промасленном
орудийным салом ватнике, накинутом ,на плечи. Он был по-домашнему, без
головного убора. Его голова была наголо обрита, так, как иногда имеют
обыкновение брить голову мужчины, начинающие лысеть. Шея у него была
красная, обветренная, вся в крупных клетчатых морщинах русые усы и чисто
выскобленный подбородок были солдатские.
Вообще все на нем было хоть и строгое, по-артиллерийски опрятное, но
несколько старомодное, "с той войны": и собственные черные суконные
шаровары, которые он принес с собой в армию, и во рту - крашеная трубочка с
жестяной крышечкой, почерневшей от дыма.
Ване хотелось расспросить Ковалева о многом. О том, например, как
наводится пушка. Как производится выстрел. Для чего колесико с ручкой. Что
спрятано под чехлами. Что написано на бумажке, приклеенной к щиту. Скоро ли
будут палить из орудия. И многое другое.
Но воинская дисциплина не позволяла ему первому начинать разговор со
старшим.
20
- Это хорошо, что тебе нравится наше орудие,- сказал наводчик Ковалев,-
славная пушечка. Ей цены нет, кто понимает. Работяга.
Он похлопал пушку по стволу, словно это была лошадь, затем посмотрел на
ладонь и, заметив, что она запачкалась, вынул из кармана чистую, сухую
ветошку и любовно обтер пушку.
- Она у меня чистоту любит,- сказал он, как бы извиняясь за свою
мелочность.- Так, стало быть, тебя к нам командир батареи на выучку прислал?
- Так точно, товарищ сержант.
- Не козыряй все время. Ничего. Не тянись. Ну что же, это правильно.
Коли хочешь быть хорошим артиллеристом, с малых лет учись работать возле
пушки, а привыкнешь, так потом до седых волос доживешь - не забудешь, как
что делается.
Он сел на лафет и стал плоскогубцами починять свои очки, посматривая на
Ваню необыкновенно добрыми и вместе с тем проницательно-острыми глазами
очень дальнозоркого человека.
- Так-то, орел. Пушку надо смолоду любить. Вот зтаким-то макаром, как
ты сейчас, и я когда-то пришел на батарею. Было это, братец ты мой, не более
не менее как тридцать годов тому назад. Немалое времечко. А я как сейчас все
помню. Был я тогда, конечно, постарше тебя. Шел мне девятнадцатый год. Я
охотником на войну попал. Но все равно - мальчишка. И представь себе, какое
чудо: наша батарея тогда стояла на позиции как раз где-то в этих же самых
местах. Видал, какой круг моя жизнь описала? Сейчас, конечно, не узнать.- Он
огляделся по сторонам и махнул рукой.- Сильно земля с тех пор переменилась.
Где были леса, там стали поля. Где были поля, там выросли леса. Но, в общем,
где-то здесь. На границе Германии. Тогда отступали. Теперь наступаем. Только
и всего.
Эти слова крайне поразили Ваню. Он, конечно, много раз слышал разговор
о том, что армия наступает на Восточную Пруссию, что Восточная Пруссия - это
уже Германия, что скоро советские войска ступят на немецкую землю.
Ваня, так же как и все в армии, твердо верил, что так оно в конце
концов и будет. Однако теперь, когда он услышал эти желанные и так долго
ожидаемые слова "граница Германии", он даже как-то не совсем понял, о чем
говорит Ковалев. Он был так взволнован, что даже не удержался и назвал
Ковалева дяденькой:
- Где же Германия, дяденька? Где граница?
- Да вот же она. Тут и есть,- сказал Ковалев, показывая через плечо
плоскогубцами с таким видом, как будто показывал заблудившемуся прохожему
знакомый переулок.- За этой высоткой. Километров пять отсюда. Не больше.
- Дяденька, правда? Вы меня не обманываете? - жалобно сказал мальчик,
знавший по опыту, что некоторые солдаты любят над ним подшутить.
Но глаза Ковалева были вполне серьезными.
- Верно говорю,- сказал он.- Река, а за ней самая Германия и
начинается.
- Честное батарейское? - живо спросил Ваня.
- Да зачем тебе честное батарейское, когда мы только что по ней
пристрелку вели! Видал, сколько целей пристреляли?
И Ковалев показал плоскогубцами на бумажку с номерками на орудийном
щите.
Но Ваня все-таки еще сомневался. Ему трудно было поверить, что вот тут,
совсем близко, в каких-нибудь пяти километрах, начинается Германия.
- Дяденька, не обманывайте меня! - почти со слезами сказал Ваня.
- Фу, будь ты неладен! - рассмеялся Ковалев,- Не веришь. А что же тут
особенного? Да наши разведчики еще вчера в эту самую Германию ходили, нынче
утром вернулись. Паника там, говорят, не приведи бог.
- Как! Разведчики были в Германии?
Ковалев даже не представлял себе, какой удар нанес он Ване в самое
сердце. Оказывается, разведчики уже были в Германии. Весьма возможно, что в
Германии уже побывали Биденко и Горбунов. А сержант Егоров наверняка
побывал. Значит, если бы Ваню не перевели в огневой взвод, он тоже мог бы
уже побывать в Германии. Он упросил бы разведчиков. Они бы его взяли. Это уж
верно.
И Ваня почувствовал жгучую обиду. Все-таки в душе он еще был
разведчиком. Самолюбие его сильно страдало. Конечно! Все разведчики уже
были, а он еще не был.
Он надулся, густо покраснел и, кусая губы, опустил ресницы, на которых
выступили слезы.
- Я бы им там дал, в Германии! - неожиданно сказал он сквозь зубы, и
глаза его метнули синие искры.
Ковалев с любопытством посмотрел на мальчика, но не улыбнулся и не
сказал того, что непременно сказал бы всякий другой солдат: "А ты, братец
пастушок, злой!" Он понял, что в эту минуту делалось в душе Вани. Он вынул
свою трубку, насыпал в нее махорки, зажег, защелкнул крышечку и, пустив
через усы душистый белый дым, очень серьезно заметил:
- Терпи, пастушок. На военной службе надо уметь подчиняться. Твое место
теперь у орудия. Вместе с орудием и въедешь в Германию.
И, для того чтобы его слова не показались мальчику слишком сухими,
нравоучительными, прибавил, улыбаясь:
- С музыкой!
И как раз в этот миг где-то за елочками маскировки раздалась громкая
команда:
- Батарея, к бою! Стрелять первому орудию!
Из окопчика телефониста выскочил сержант Сеня Матвеев, на ходу
застегиваясь и оправляя свою измятую шинельку с черными петлицами. Сияя
молодым возбужденным лицом, он изо всех сил крикнул, раскатываясь на букве
"р":
Корнев Павел
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Пехов Алексей