Я дичал. Я мог разучитьсЯ произносить слова. Агэшник все
же не из отшельников, хотЯ и ведет от них родословную.
Ни живого голоса, а до ближайших двух деревенек
далековато, как до луны (как до двух лун). ПолучаЯ
первую зарплату, Я подумал, хоть тут поговорю с
начальником. (Он наезжал ровно раз в месяц.) Но сукин
сын даже не спросил, как дела? С молча мне отсчитал и
уткнулсЯ в желтые бумаги. А когда Я, помяв купюры, сам
спросил у него, как дела? С он замахал рукой: мол, нет,
нет, уйди, изыди.
маг заросшей башки. И тотчас во мне заискрила мстительнаЯ мысль: пустить
поРтихому сюда, на склад, деревенских дедковРсамогонщиков, пусть попожа-
рят.
дующем месяце тоже тридцать дней. Я поскуливал. Тогда же Я стал негромко
разговаривать, дерево С вот собеседник. ПривезеннаЯ (гдеРто срубили)
большаЯ веселаЯ сосна пахла великолепно. Радость тех дней! А когда сосну
распилили и увезли, Я ходил кругами, где прежде она лежала: Я думал о ее
оставшемсЯ запахе. Я топталсЯ на том месте. Я брал в руки щепу, удивлял-
ся. Запах плыл и плыл, С стойкий, он удержалсЯ в столь малом куске дере-
ва, отщепенец. Сконцентрировался. Сумел.
клистир как сувенир. Я предлагал оставить его на память, но деревенские
деды только косили на клистир линялыми глазами. Качали головой. Я уехал.
Ильичем), затем склад (с пустым торцом) С и вот наконец общагаРдом, где
поначалу Я лишь приткнулсЯ к кочевью командировочных в крыле К, на одну
из их матросских (шатких) коек. Койка шаткая, а оказалось надолго: сто-
рожение, как и все на свете, сумело в свой час пустить корни.
психиатрическую лечебницу, где он и поныне. Тоже надолго, навсегда.
знал идеи. Приглядеть за квартирой впервые попросила моЯ знакомица Зоя,
экстрасенсорша ЗоЯ Валерьяновна. Как раз в то лето она уезжала на юга
греть своими исцеляющими руками спины и почки номенклатурных людей. ЗоЯ
уже и в то времЯ жила на Фрунзенской набережной, в престижном доме.
Квартира с первым длЯ менЯ запахом. Целое лето. Жара.
мить и на пять минут вывести С вот были все мои дела. Да еще с субботы
на воскресенье (раз в неделю) ночевать, чтобы горел уикэндный свет, мол,
жизнь идет; мы дома. Помню падающие деревьЯ , окруженные строгим каре
стен.
лись до той чрезмерной высоты, когда корни уже не могут держать. Не спо-
собные жить столь высокими, деревьЯ стали падать. Каждое падение разби-
вало жигуль или москвич (тогда еще не было мерседесов и опелей), а иног-
да сразу две машины. Сбегались зеваки, а Я шел мимо с собакой на выгул.
Дерево распиливали, рубили ветви, растаскивали по кускам. По счастью,
падали деревьЯ ночью, часа в четыре, в безлюдье. Каждое утро (пока маши-
нам не нашли срочно стоянку) лежало новое, только что рухнувшее дерево,
все в свежей зелени листвы, поперек придавленной несчастной машины.
С негромко выл. Вой тоже вид стона.
агрессивность, какую лечат, блокируЯ серией инъекций, С объяснял мне
врач Иван Емельянович.
рассказать родственнику правду С можно и поподробнее. Да, все три серии
уколов ВенЯ получил тогда же сполна. Они охотно его кололи. Три серии.
њтобы без промаха. Он стонал...
росту Иван , пришел в больницу заведовать уже в нынешние времена, стало
быть, человек новый. Главный. И понятно, что, как бы отвечаЯ (комплек-
суя) за закрытость психиатрии брежневских лет, он старалсЯ длЯ нас,
родственников больных, быть по возможности открытым и доступным С откры-
тость льстит обеим сторонам.
ком, преподавателем МГУ; Шевчук не таилсЯ и в свою очередь откровенничал
с двумяРтремЯ из числа приходящих родственников, после чего волна разго-
вора устремлялась еще дальше и шире С к нашим берегам. Обмен информацией
меж родственниками совершалсЯ чаще всего в той толкотне больничного ко-
ридора, когда все мы с сумками и набитыми едой пакетами ждали часа сви-
даний. КлючРотвертка с той стороны клацает, и С наконецРто! С так мед-
ленно открываются, отползают тяжелые оцинкованные двери. Шевчук лечил
здесь жену. Этому Шевчуку Иван куда подробнее рассказывал будто бы и о
жертвах былых лет, и о врачах. (МенЯ интересовало.) Он будто бы поименно
характеризовал Шевчуку врачей, слишком активных в деле, а ныне уже уво-
ленных или просто ушедших на заслуженный пенсионный покой. (Притихли. На
дачах закапывают свои ордена. Возле Яблоньки. Шутка.)
профессий. (Я шел за писателя. И Я еще сколькоРто надеялся.) Но сравни-
тельно с Шевчуком мои разговоры с Иваном Емельяновичем были много скром-
нее. Я, увы, несколько запоздал, замешкалсЯ и уже не входил в элиту к
нему приближенных, а мог бы!
той же лести, Ивану Емельяновичу С хорошо, мол, именно вы пришли к нам
заведовать, совесть чиста и руки ваши не запачканы. Иван ему ответил:
больных.
В растерянности спросилРуточнил:
тент, проходили практику?
Ивана. Мол, вот он какой. Прямой. њестный. И весь современный, весь на
виду. Пусть даже это всего лишь имидж. В конце концов современность С не
более чем рамка. (Как в театре. Модные роли приятно играть.)
точно совпадают с ориентирами времени. То есть не спорю, может быть,
Иван Емельянович и впрямь был таким: прямым и честным С а может быть, он
таким стал, оттолкнувшись от прошлого, что длЯ нас, длЯ приходящих
родственников, в общемРто одно и то же.
Вопрос о том, как или каким образом залечили моего
брата, не мог не всплыть. Притом что Иван Емельянович
сам же и назвал словом залечить (в другой раз, на миг
задумавшись, он варьировал так: интеллект взрослого
человека насильственно погрузили в детство). Психиатр и
тут не стал отмежевыватьсЯ от прошлых лет, что делает
ему честь. Он не стал перекладывать С мол, кажется, они
лечили так, а может быть этак. Он все назвал. Когда
человек профессионал и к тому же (не одно и то же)
достаточно беспристрастен, он умеет объяснить и назвать
просто, точно.
сильный. Моих лет. Даже, пожалуй, за пятьдесят пять. Крупный, большой
мужчина, с громадными руками. А речь словно струитсЯ С медленна и точна.
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Маркеев Олег
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман