дубовый стол, покрытый суровой камчатной скатертью с широкой каймой из синих
и красных петухов. Над дверями столовой было вырезано неизменной славянской
вязью: "Не красна изба углами, а красна пирогами", на одном поставце
красовались слова: "И курица пьет". Привалов искоса разглядывал хозяина,
который шагал рядом и одной рукой осторожно поддерживал его за локоть, как
лунатика. На первый раз Привалову хозяин показался серым: и лицо серое, и
глаза, и волосы, и костюм, - и решительно все серое. Дальше он заметил, что
нижняя челюсть Половодова была особенно развита; французские анатомы
называют такие челюсти калошами. Когда все вышли на террасу и разместились
около круглого маленького столика, на зеленых садовых креслах, Привалов,
взглянув на длинную нескладную фигуру Половодова, подумал: "Эк его, точно
сейчас где-то висел на гвозде". Вытянутое, безжизненное лицо Половодова едва
было тронуто жиденькой растительностью песочного цвета; широко раскрытые
глаза смотрели напряженным, остановившимся взглядом, а широкие, чувственные
губы и крепкие белые зубы придавали лицу жесткое и, на первый раз,
неприятное выражение. Но когда Половодов начинал говорить своим богатым
грудным баритоном, не хотелось верить, что это говорит именно он, а
казалось, что за его спиной говорит кто-то другой.
подносами в руках. - Кружки барину, а нам с Сергеем Александрычем графинчик.
свои оловянные глаза, спрашивал Веревкин.
Привалову какую-то кружку самой необыкновенной формы. - Вот, Сергей
Александрыч, испробуйте лучше кваску домашнего приготовления...
Веревкин, опрокидывая в свою пасть рюмку очищенной.
квас был великолепен; пахучая струя княженики так и ударила его в нос, а на
языке остался приятный вяжущий вкус, как от хорошего шампанского.
Половодов, вытягивая под столом свои длинные ноги. - Только надолго ли вы
останетесь с нами?
Привалов.
по-своему. Не так ли? Жить в столице в наше время просто грешно. Провинция
нуждается в людях, особенно в людях с серьезным образованием.
обрадуете эту провинцию всесословной волостью, мекленбургскими порядками да
поземельной аристократией...
Половодов. - Можно не соглашаться с чужими мнениями и вместе уважать их...
Вот если у кого нет совсем мнений...
равно, что из пушки по воробью палить... Ха-ха!..
проговорил Половодов. - На всех махнем рукой - и хороши, а чуть кто-нибудь
что-нибудь задумает сделать - подымем на смех. Я в этом случае уважаю одно
желание что-нибудь сделать, а что сделает человек и как сделает - это совсем
другой вопрос. Недалеко ходить: взять славянофильство - кто не глумится? А
ведь согласитесь, Сергей Александрыч, в славянофильстве, за вычетом
неизбежных увлечений и крайностей в каждом новом деле, есть, несомненно,
хорошие стороны, известный саморост, зиждительная сила народного
самосознания...
передразнил Половодова: - "Тоска по русской правде... тайники народной
жизни..." Ха-ха!..
исключительности, - заметил Привалов. - Русский человек, как мне кажется, по
своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал
излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию
чужим обычаям... Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть
длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то,
чего у него нет, - и бесцельно и несправедливо.
Германия, а теперь очередь за славянским племенем.
потому что становятся на чужую точку зрения и этим как бы отказываются от
собственных взглядов.
голову назад. - Ну, Александр, твои курсы упали...
беззвучно пожевал губами. "О, да он не так глуп, как говорил Ляховский", -
подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми
пальцами по своей кружке.
V
львином! - закричал Веревкин, когда в дверях столовой показалась высокая
полная женщина в летней соломенной шляпе и в травянистого цвета платье. -
Представь себе, Тонечка, твой благоверный сцепился с Сергеем Александрычем,
и теперь душат друг друга такой ученостью, что у меня чуть очи изо лба не
повылезли...
Половодов своей жене Привалова.
всей ее статной, высокой фигуре. В ней все было красиво: и небольшой белый
лоб с шелковыми прядями мягких русых волос, и белый детски пухлый
подбородок, неглубокой складкой, как у полных детей, упиравшийся в белую,
точно выточенную шею с коротенькими золотистыми волосами на крепком круглом
затылке, и даже та странная лень, которая лежала, кажется, в каждой складке
платья, связывала все движения и едва теплилась в медленном взгляде красивых
светло-карих глаз. Летом Антонида Ивановна чувствовала себя самой несчастной
женщиной в свете, потому что ей решительно везде было жарко, а платье
непременно где-нибудь жало. Nicolas объяснял это наследственностью, потому
что в крови Веревкиных пылал вечный жар, порождавший вечную жажду.
Ивановна, продолжая оставаться на прежнем месте, причем вся ее стройная
фигура эффектно вырезывалась на темном пространстве дверей. - Мне maman
говорила о Сергее Александрыче, - прибавила она, поправляя на руке шведскую
перчатку.
свою левую руку на правую - на ней еще оставалась теплота от руки Антониды
Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во всем теле и решительно не знал, что
сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о
своей maman и дядюшке.
брови. - Ведь пятый час на дворе... Да, кстати, вели подавать уж прямо сюда,
- отлично закусим под сенью струй. Понимаешь?
всегда Агриппина Филипьевна к своему Nicolas, и, кивнув слегка головой,
скрылась в дверях. "Она очень походит на мать", - подумал Привалов.
Половодов рядом с женой показался еще суше и безжизненнее, точно вяленая
рыба.
искусством и с таким глубоким знанием человеческого желудка, что едва ли
оставалось желать чего-нибудь лучшего. Действие открылось необыкновенно
мудреной ботвиньей. Ему предшествовал целый ряд желто-золотистого цвета
горьких настоек самых удивительных свойств и зеленоватая листовка, которая
была chef-d'oeuvre в своем роде. Все это пилось из маленьких чарочек
граненого богемского хрусталя с вырезными виньетками из пословиц "пьян да
умен - два угодья в нем", "пьян бывал, да ума не терял".
на тарелках, черенки ножей и вилок из дутого серебра, суповая чашка в форме
старинной ендовы - все было подогнано под русский вкус.
сделав честь настойкам и листовке, - как выпьешь рюмочку, так в голове
столбы и заходят.
отвечают детям, когда они просят достать им луну.
ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в голове начинало что-то
приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал
на дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей с круглым блюдом,
таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно
провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный:
общее внимание. Он был великолепен: каждый кусок так и таял во рту. Теперь
Половодов успокоился и весь отдался еде. За калачом следовали рябчики,
свежая оленина и еще много другого. Каждое блюдо имело само по себе глубокий
внутренний смысл, и каждый кусок отправлялся в желудок при такой
торжественной обстановке, точно совершалось какое-нибудь таинство. Нечего и
говорить, конечно, что каждому блюду предшествовал и последовал
соответствующий сорт вина, размер рюмок, известная температура, особые
приемы разливания по рюмкам и самые мудреные способы проглатывания. Одно