пролить ни капли). Черпнув несколько ложек темноватой жижи, Александр
Леонтьевич стучал по краю котелка. Это значило: таскай гущу. И всякий раз,
посмеявшись, мы торжественно приступали к этой "операции".
войны буду много работать и копить деньги, а на эти деньги скуплю все семена
брюквы и сожгу их, чтоб не было на свете этого проклятого овоща.
тогда, когда подсаживался к нему.
подпольная организация. Он не член партии, но здесь, в немецких лагерях, не
партийный билет, а голос совести определял поведение человека.
обращались за содействием, Карнаухов как химик был определен в лабораторию.
Я познакомил его с Генрихом Зудерландом, с русскими врачами Алексеем Гуриным
и Леонидом Сусловым. Александр Леонтьевич прижился в лазарете, да и не
только прижился, а стал активным членом подполья среди медиков. А главное -
действовал в группе, изготовляющей бутылки с горючей жидкостью. Бутылки,
пробирки для запалов, горючее для смесей - все поставлял лазарет, и лаборант
Карнаухов изощрялся в "организации" материалов более, чем кто-либо другой.
боеприпасов к нему. Но где уверенность, что пистолеты, винтовки будут
стрелять? Решено провести испытание. За дело взялись Степан Бакланов,
Николай Кюнг и Николай Симаков.
Каждый метр территории просматривается с вышек. Пожалуй, относительно
спокойное место-огород, расположенный вдали от бараков. Здесь и людей
работает немного, и эсэсовцы редко и неохотно заглядывают - рядом отстойники
нечистот.
положили два пистолета и патроны в ведро, прикрыли мусором и тронулись на
огород. Ян Геш ждал их в условленном месте, привел к канализационному
колодцу и отошел. Остальное они проделали сами. Часовые на вышках не
обратили внимания на их возню: мало ли что начальство заставляет делать
заключенных...
Степан рассказывал:
Чувствую наощупь, пистолет перезарядился, значит, все в порядке. Стреляю из
второго. В голове чугунный гул. Слышу, в крышку стучат. Что такое? Неужели
попались? Пережидаю минуту-другую. Крышка приоткрывается, шепот: "Вылезай,
хватит".
уже опасно!
действуют безотказно. Ну, а руки, которые возьмут эти пистолеты, наверняка
не дрогнут!
командования было несколько десятков винтовок и карабинов, около сотни
пистолетов, много ножей, кинжалов, ножниц и кусачек для проволоки, ломов,
лопат, топоров, более сотни гранат и бутылок с горючей смесью. Конечно,
против эсэсовской дивизии "Мертвая голова" этого маловато, но кое-что уже
сделать можно, особенно если к этому прибавить отчаянную ненависть к врагу.
Кроме того, мы не завтра собирались пустить в ход оружие, а тайный арсенал
пополнялся беспрерывно...
человек не знает про себя - храбрый он или не очень храбрый, способен он к
большому мужеству или не способен. И лишь когда жизнь потребует от него
выложить все достоинства и недостатки, становится ясно, чего в нем больше -
храбрости или страха, мужества или слабости.
человека раскрыться, подчас неожиданно для него самого и особенно для
окружающих. Смотришь - человек тихий, скромный, незаметный. Иной раз думаешь
о таком: этот не герой, нет в нем изюминки... А поговоришь с ним,
присмотришься внимательнее, дашь дело и убедишься: напрасно так думал о нем,
он еще покажет себя - дай время...
фронте. Я только что прибыл в дивизию и со старшим сержантом-проводником
обходил артиллерийские позиции. День уже начался. И это начало было отмечено
не только светом раннего летнего солнца, но и нарастающим гулом стрельбы. Мы
отходили. Собственно, часть уже отошла, и теперь отряд прикрытия снимался со
своих позиций. Только неподалеку одна артиллерийская батарея все еще вела
беглый огонь. Я отправился туда.
вражеских снарядов достают и здесь. Но команды четкие, орудийные расчеты
работают быстро и слаженно. Помощник командира батарей докладывает мне, что
убитых много, а пополнения нет. Это я сам вижу. Вижу и то, что много лошадей
побито, и в артиллерийских упряжках стоят верховые лошади.
мне пришло на ум: батареей командует старший лейтенант Карюкалов. Уже не тот
ли Карюкалов, с которым я встретился впервые пять лет назад?
временно командовал полком и принимал молодых командиров. Все это были парни
сильные, рослые, красивые. А вот последний все впечатление испортил: роста
среднего, лицо какое-то птичье, веснушчатый, рыжий, нескладный. Держался
как-то тяжело на кривых колесообразных ногах. На вопросы отвечал односложно
и словно бы нехотя. По фамилии назвался Карюкаловым. "Ну, думаю, по человеку
и фамилия - Карюкалов, Закорюков... В общем, что-то удивительно неуклюжее.
Придется обратить на него особое внимание".
меру строг, но справедлив. И все-таки его не любили...
это он командует батареей?
дома. Дом стоял на краю какой-то деревни, которая догорала на наших глазах.
Пожар был необычайный: без сутолоки, криков и плача. Только багровые сполохи
огня плясали на развороченной, перемешанной снарядами земле.
крышей и потолком. На полу среди обломков виднелись трупы. Кто-то, видимо,
попытался собрать их в одно место или отыскать среди них раненых, но
убедился в полной бесполезности этой работы.
управлял батареей.
обстановке. Отсюда было видно, что отряд прикрытия, оторвавшись от
противника, втягивается в лес, где на опушке маскировалась батарея. Умело
перемещая артиллерийский огонь, комбат задерживал немцев, прижимал их к
земле. Рядом с командиром сидел телефонист и, боясь перепутать команды,
смотрел ему в рот. А там, вокруг нас, захлебываясь, строчили пулеметы - враг
наседал.
своего проводника передать комбату мой приказ. Старший сержант подполз по
балке к нему и что-то закричал в ухо. Тот немного повернулся ко мне, скосил
красные то ли от бессонных ночей, то ли от напряжения глаза. В выражении его
лица я уловил удивление и что-то еще очень знакомое.
будут сниматься.
раненых.
отомстим, - он показал на убитых.
звука:
повозка пристроилась к отходящему отряду, и подошел к Карюкалову проститься.
война только началась, еще встретимся, поди.
ощутимо, сколько настоящего мужества таится за этой простотой.
Наблюдательный пункт стоял под сильным обстрелом. Но сменить его значит
минут на тридцать лишить огневой защиты отходящую пехоту, открыть ее врагу.
Старший лейтенант Карюкалов оставался под огнем. Все такой же рыжий,
конопатый, неуклюжий - этот человек словно повернулся теперь передо мной
другой стороной. Я почувствовал, что его твердость и бесстрашие поднимали