забрать, лишь бы не сдаваться. Ну да наше дело предложить.
мирные жители. Ясно разглядел женщину с заломленными за голову руками,
окруженную кучей ребятишек. Заскрипел зубами, опустил бинокль, обернулся.
Увидел, как взводные со старшим артиллеристом рисуют на песке и прикидывают
на местности схему "распашки" н.п., сорвал бинокль с шеи, забросил в
притороченную к седлу сумку.
отдельно. Дым, вместе с криком людей, мычаньем скотины, треском горящего
дерева и камыша, столбами поднимался в гигантскую черную косу, которая,
длинно изогнувшись, медленно струилась в сторону Памира.
похоронил жену с грудным ребенком. Старший сын-подросток кетменем удлинил
яму от снаряда в центре двора, еще дымящую. Быстро помолившись, они опустили
туда завернутые в одеяло тела. Земли вокруг воронки почти не было, и они
заложили могилу сырыми саманными валками, забросали влажной пахсой.
сарбазы небольшими группами, вместе с подкормленными и слегка отдохнувшими
лошадьми, стали покидать кишлак. Буденновцы, предполагая нормальное
форсирование реки отступающим противником, периодически, от пяти один,
давали выстрел из пушки не по "н.п.", а по другому берегу Сыр-дарьи, почти
напротив кишлака, с поправкой на течение. Пулеметы непрерывно прострачивали
едва видимую воду от берега до берега. Но сарбазы входили в реку лишь на две
сажени от края земли, до начала глубокого места в русле, чтобы лошади,
полностью погруженные в воду, могли вести себя спокойно, затем замирали,
просто держась на плаву, течение медленно проносило людей и животных,
скрытых теменью, дымом и пылью, за тугаями вдоль берега, мимо всего кишлака,
за его западные пределы. Только проплыв так еще версту, они начинали
двигаться к другому берегу и выходили на сушу в большой дали от
разрывавшихся снарядов и пуль.
воинов, отряд бухарцев, вместе с новыми попутчиками, весь остаток ночи
продвигался предгорными тропами на юго-запад и к рассвету достиг подножья
гор. Здесь, впервые за много суток, они спокойно совершили первую дневную
молитву, послерассветный намаз-бадмат. Дальше их путь лежал через перевал в
труднодоступное Шахристанское ущелье.
маленькую девочку, шел Юсуф. Он, спасая сына и дочь, как и несколько других
жителей кишлака, в основном неженатых юношей, которых буденновцы могли
принять за басмачей, переправился с сарбазами на другой берег, в надежде
достигнуть горного селения Ура-тюбе, где жили таджикские родственники его
покойной жены. Сын исчез на переправе, что с ним стало, Юсуф не знал. Дочка
простыла от холодной воды и мокрой одежды, беспрестанно кашляла, отрывая
горячую стриженную головку от отцовской груди.
холмами серый дым, погрозил туда свободной рукой, хотел сказать громко, но
захлебнулся, прерывисто захрипел, погладил дочку, жарко прошептал: " Мы
вернемся, кызым, вернемся, дочка, вернемся!..." - Захватил сморщившееся лицо
огромной грязной рукой, сдавил пальцами глаза и беззвучно заплакал.
Проезжавший мимо сарбаз взял у него девочку и усадил в свое седло. Юсуф,
спотыкаясь об острые камни, пошел рядом.
II. САМАННАЯ ОКРАИНА
во двор.
Эркин, новый хозяин, один из женатых сыновей многодетной узбекской семьи,
проживающей в таком же доме напротив, сюда еще не перебрался.
улыбнулся, - пешком перееду. Тебя ждал, братан...
шестидесятых.
выделили на самой окраине, у реки, на месте когда-то стоявшего здесь
небольшого кишлака, который, говорят, и дал название этому городу.
расположенных в серединах будущих дворов, среди поросших маками и колючкой,
заглаженных временем, бесформенных глиняных выступов и углублений.
же молодых, как наши родители. Звали их Дуб и Басмач. Это были клички,
которыми они величали друг друга. Не помню откуда, но мы знали, что первая
была производным от фамилии, а вторая образовалась благодаря родовому
происхождению ее носителя. Матери шептали нам, что люди эти недавно вышли из
тюрьмы, и маленьким детям не следует вертеться около них без надобности.
Разумеется, это только подогревало наш интерес к веселой , добродушной паре.
подначивая друг друга, месили глину босыми ногами. Затем приступали к
формовке - процессу, который нам, тучке разномастных детских головок, -
интернациональной любопытной ватаге, был особенно интересен.
дощатое корытце с перегородками, небольшое количества песка, протряхивал его
во внутренних полостях, так, чтобы песчинки равномерно приклеивались к
влажным стенкам. Становился на коленки, голыми руками закладывал в
углубления густую глину, вскакивал, хватал груженое корытце за ручки,
поднимал до живота и, сгибаясь под тяжестью, смешно по тараканьи забрасывая
вперед ноги, быстро бежал к ровному сухому месту. Там опускал корытце на
ребро и затем резко переворачивал дном вверх. После того, как деревянная
конструкция, мелко подергиваясь, с песочным шуршанием уходила ровно вверх,
на земле оставались четыре красивых сырых саманных кирпича, по величине в
два раза больше обычных, жженых, которыми наши отцы уже выкладывали печки и
дымоходы.
виноградная лоза, телом, покрытым татуировками. На груди выделялся рубленый
портрет Ленина, в полспины призывно подмигивала красивая обнаженная женщина.
Кроме того - звезды, купола, змеи, кинжалы и многочисленные надписи, которые
мы, дети, читать еще не умели. Когда мы утомляли его своим бессовестным
разглядыванием, он, улыбаясь, кивал на своего друга:
морды нельзя рисовать, Коран запрещает. - Он заговорщически понижал голос: -
Стеснительный, поэтому все наколки под шароварами. - И кричал: - Басмач,
сними штаны, покажи детям орнамент!
руками, плохо говорил по-русски, и в часы послеобеденного отдыха, под сенью
тополей, у арыка, играл на рубобе, струнном музыкальном инструменте, похожем
на тыкву с воткнутой в нее длинной палкой.
струна, я хозяин вся страна", перестраивал "под гитару", ритмично стучал по
струнам, и они оба, к восторгу детей, пели какую-то длинную, бесконечную
шутливую песню, в которой каждый куплет заканчивался утвердительным
вопросом: "На кой шайтан узбек война?!"
обжигал фигурки в хозяйской печке и раздавал их детворе. Однажды, меся
глину, он наколол до крови ногу. Виной незначительного ранения оказался
кусочек старой желтой кости.
он обернулся к нам: - Сейчас будет демонстрация орнамента!
объяснил малолетним зрителям:
сырдарьинских береговых ключей с большим удовольствием носили им дети, а
папиросами снабжала пожилая русская женщина: маленькая, стройная, с хриплым
уверенным голосом. У нее были седые, сверкающие как серебро кудрявые волосы
и ярко накрашенные губы. Она разговаривала на каком-то особенном русском
языке, в котором было много непонятных для нас выражений, но все слова
удивительным образом сливались во что-то непрерывное, плавное и красивое.
Однако порой с ее губ, вместе с крошками табака, слетало рваное и пугающее:
"сука позорная", "параша"...
почти каждый день. Но почему-то называла их, правда, ласково, врагами.
"Привет, враги, работа не волк, перекур!" Дуб и Басмач всегда покорно и
радостно, просветляясь лицами как дети, оставляли работу, шли под тополя, и
все втроем долго курили и разговаривали, казалось, никого в эти минуты не
замечая. Перед уходом женщина обзывала ребятню, вертящуюся около глиняной
кучи, вредителями и приказывала до завтра не обижать ее подопечных. Мы
смеялись. Взрослые говорили, что у нее не все дома.
построены. Потом стали возводится дувалы и деревянные ворота с резными
звездами и полумесяцами. Дворы укрылись виноградниками. Вдоль улиц ровными
рядами выстроились фруктовые деревья. Сформировалась окраинная махалля
индустриального города.