ее слова за проявление доброты, претенциозные преувеличения -- за
благородный энтузиазм. Один лишь я изучил ее гримасы, снял с ее внутреннего
существа ту тонкую оболочку, которою довольствуется свет; меня уже не могли
обмануть ее кривлянья: я знал все тайники ее кошачьей души. Когда
какой-нибудь дурак говорил ей комплименты и превозносил ее, мне было за нее
стыдно. И все-таки я любил ее! Я надеялся, что любовь поэта теплым веяньем
своих крыл растопит этот лед. Если бы мне хоть однажды удалось раскрыть ее
сердце для женской нежности, если бы я приобщил ее к возвышенной
жертвенности любви, она стала бы для меня совершенством, ангелом. Я любил
ее, любил как мужчина, как возлюбленный, как художник, -- меж тем, чтобы
овладеть ею, нужно было не любить ее; надутый фат, холодный и расчетливый,
быть может, покорил бы ее. Тщеславная, неискренняя, она, пожалуй, могла бы
внимать голосу тщеславия, попасться в сети интригана; она подчинилась бы
человеку холодному и сухому. Острою болью сжималось мое сердце, когда она
наивно выказывала свой эгоизм. Я предвидел, что когда-нибудь она очутится в
жизни одна со своею скорбью, не будет знать, к кому протянуть руку, не
встретит дружеского взгляда, который утешил бы ее. Как-то вечером я
осмелился нарисовать ей в ярких красках ее старость, одинокую, холодную и
печальную. Картина возмездия, которым грозила ей сама природа за измену ее
законам, вызвала у нее бессердечные слова.
найдешь вокруг себя чувства, необходимые для благополучия.
света, порицая себя за свое дурацкое идолопоклонство. Я не любил Полину
из-за ее бедности, ну, а разве богатая Феодора не имела права отвергнуть
Рафаэля? Наша совесть -- непогрешимый судья, пока мы еще не убили ее.
софиста, -- она свободна, а когда-то отдалась за золото. Русский граф, не то
любовник, не то муж, обладал ею. Будут у нее еще искушения в жизни!
Подожди". Ни праведница, ни грешница, она жила вдали от человечества, в
своей сфере, то ли в аду, то ли в раю. Женская тайна, облаченная в атлас и
кружева, играла в моем сердце всеми человеческими чувствами: гордостью,
честолюбием, любовью, любопытством... По прихоти моды или из желания
казаться оригинальным, которое преследует всех нас, многие тогда были
охвачены манией хвалить один маленький театр на бульваре. Графиня выразила
желание посмотреть на обсыпанного мукой актера, доставлявшего удовольствие
иным неглупым людям, и я удостоился чести сопровождать ее на первое
представление какого-то скверного фарса. Ложа стоила всего только пять
франков, но у меня гроша -- и того, проклятого, не было. Мне оставалось еще
написать полтома мемуаров, и я не смел молить о гонораре Фино, а Растиньяк,
мой благодетель, был в отъезде. Денежные затруднения вечно отравляли мне
жизнь. Как-то раз, когда мы под проливным дождем выходили из Итальянского
театра, Феодора велела мне ехать домой в карете, и я никак не мог уклониться
от ее показной заботливости; она ничего не желала слушать -- ни о моей любви
к дождю, ни о том, что я собираюсь в игорный дом. Она не догадывалась о моем
безденежье ни по моему замешательству, ни по моим вымученным шуткам. Глаза
мои наливались кровью, но разве ей был понятен хоть один мой взгляд? Жизнь
молодых людей подвержена поразительным случайностям. Пока я ехал, каждый
оборот колеса рождал во мне новые мысли, они жгли мне сердце; я попробовал
проломить доску в задней стенке кареты, чтобы выскользнуть на мостовую, но
это оказалось невозможным, и на меня напал нервный хохот, сменившийся затем
мрачным и тупым спокойствием человека, выставленного у позорного столба.
Когда я добрался домой, при первых же словах, которые я пролепетал, Полина
прервала меня:
театру Фюнамбюль. Чтобы иметь возможность сопровождать графиню, я решил
заложить золотой ободок от портрета моей матери. Хотя ссудная касса
неизменно рисовалась моему воображению в виде ворот, ведущих на каторгу, все
же лучше было самому снести туда все, что имеешь, чем просить милостыню.
Взгляд человека, у которого вы просите денег, причиняет такую боль! Взять у
иного взаймы стоит нам чести, так же как иной отказ, исходящий из дружеских
уст, лишает нас последних иллюзий. Полина работала, ее мать уже легла.
Бросив беглый взгляд на кровать, полог которой был слегка приподнят, я
решил, что госпожа Годэн крепко спит: в тени, на подушке, был отчетливо
виден ее спокойный желтый профиль.
раскрашиваемый веер.
таким испытующим был тон моего голоса; она опустила глаза; и я всматривался
в нее, полагая, что могу читать в ее сердце, как в своем собственном, --
такие наивные и чистые были у нее глаза.
сказывалась лишь признательность шаловливой молоденькой девушки. Я рассказал
ей о своем безденежье, о затруднительных обстоятельствах и просил помочь
мне.
посылаете меня!
желая смягчить вырвавшийся у нее невольный упрек.
Сегодня утром я нашла у вас две монеты по пяти франков, они закатились за
фортепьяно, а вы и не заметили. Я положила их вам на стол.
ее матушка, высовывая голову из-за занавески. -- Пока что я могу ссудить вам
несколько экю.
каждому биению моего сердца; она быстро отдернула руку и взглянула на мою
ладонь.
боже мой, она погубит вас! Я убеждена.
она, глядя на меня с ужасом.
больше уже не смотрела на меня. В эту минуту мне очень хотелось поверить в
химерические приметы. Человек не бывает вполне несчастным, раз он суеверен.
Суеверие часто не что иное, как надежда. Войдя к себе, я действительно
увидел два благородных экю, появление которых показалось мне непостижимым.
Борясь с дремотой, я все старался проверить свои расходы, чтобы найти
объяснение этой неожиданной находке, но в конце концов уснул, запутавшись в
бесплодных подсчетах. На другой день Полина зашла ко мне в ту минуту, когда
я уже собирался идти брать ложу.
милая девушка, -- мама велела предложить вам эти деньги... Берите, берите!
Восхищение высушило слезы, навернувшиеся у меня на глаза.
как чистота чувства, с которым вы предложили их мне. Я мечтал о жене
богатой, элегантной, титулованной. Увы, теперь я так хотел бы обладать
миллионами и встретить молодую девушку, бедную, как вы, и, как вы, богатую
душевно; я отказался бы от роковой страсти, которая убьет меня. Быть может,
ваше предсказание сбудется.
голоса.
которые сам я испытывал уже несколько месяцев.
сообразив, что в зале, где нам предстоит провести несколько часов, будет
попахивать простонародьем, пожалела, что у нее нет букета; я сходил за
цветами и поднес ей, а вместе с ними свою жизнь и все свое состояние. Я
одновременно и радовался и испытывал угрызения совести, подавая ей букет,
цена которого показала мне, до какой степени разорительны условные
любезности, принятые в обществе. Скоро она пожаловалась на слишком сильный
запах мексиканского жасмина, ей тошно стало смотреть на зрительный зал,
сидеть на жесткой скамье; она упрекнула меня за то, что я привел ее сюда.
Она сидела рядом со мной, и все же ей захотелось уехать; она уехала. Обречь
себя на бессонные ночи, расточить два месяца жизни -- и не угодить ей!
Никогда еще этот демон не был таким прелестным и таким бесчувственным. По
дороге, сидя с ней в тесной карете, я чувствовал ее дыхание, касался ее
надушенной перчатки, видел рядом с собой сокровище ее красоты, ощущал
благоухание сладкое, как благоухание ириса -- всю женщину и вместе с тем
нисколько не женщину. И вдруг на одно мгновение глубины этой таинственной
жизни озарились для меня. Я вспомнил о недавно вышедшей книге поэта, где
замысел истинного художника был осуществлен с искусством Поликлета. Мне
казалось, что я вижу это чудовище, которое, в облике офицера, способно было
укротить бешеную лошадь, а в облике молодой девушки садилось за туалет; то
доводило до отчаяния своих любовников; то, в образе любовника, доводило до
отчаяния деву нежную и скромную. Не будучи в силах каким-либо иным способом
разгадать Феодору, я рассказал ей эту фантастическую историю, но она ничем
не обнаружила, что в этой поэме о невероятном видит сходство со своей
Корнев Павел
Земляной Андрей
Березин Федор
Корнев Павел
Никитин Юрий
Маккэфри Энн