жидкостью. - Эва, понюхай, варнак, какою пахнет. Распутин подвижнически
воротил нос на сторону:
очистится. Явлю тебя графине, аки младенца из ясель.
Гришке на ногу, широким местом еще дальше, еще плотнее затискал Распутина в
самый угол купе.
Давай, отец Иоанн, приложимся к святым мощам...
потянулись к пикулям в баночке. Это им хорошо, а Гришке даже челюсти свело
судорогой - так хмельного он жадничал. Отворотясь, неистово крестил себя на
окно вагона. А там, в бархатном квадрате ночи, неслась жуткая дремотная
Русь, словно заколдованная на веки вечные. Пролетали ветхозаветные буреломы,
стыли на косогорах древние храмы, редко-редко, словно волчий глаз, проницало
мрак Руси желтым огнем забытой и нищей деревни...
перине. "Сам виноват. Надо бы мне сразу, как предлагали, за стакан и
хвататься... Оно бы и ничего!" Гермоген, вскоре упившись, утащился в свое
купе. Восторгов свалился на диван и задрых. Распутин, как большая черная
кошка, бесшумно и ловко спустился вниз. В потемках перебирал бутылки: "Какая
тут, из которой клопами пахнет?" Хватил два стакана коньяку подряд и, не
закусывая, взметнул свое сильное жилистое тело обратно на верхнюю полку. С
удовольствием он проследил за влиянием на организм алкоголя. "Теперича
порядок. Отлегло..."
Игнатьева, урожденная княжна Мещерская; пожалуй, даже муж ее не ощущал себя
так свободно в Государственном совете, как она - в Синоде, где митрополиты
стелили перед ней ковры, ставили за ее здравие пудовые, сутками не угасавшие
свечи. Сейчас уже неважно, сколько тысяч десятин графиня имела. Вкратце
напомню, что лишь в Петербурге она владела восемью домами. А проживала на
Французской набережной - в ряду посольских особняков, где Нева щедро
обливала окна прохладною синевой, где из Летнего сада доносило благотворный
шум отцветающей зелени...
империи Александр Сергеевич Танеев, светский композитор, большой знаток
придворных конъюнктур. Старшая дочь его, Аннушка, сегодня отсутствовала,
опять вызванная в Царское Село на урок по вокалу; с Танеевым была младшая -
Сана, а при ней и жених ее - кавалергард Пистолькорс, поклонник оккультных
наук, бугай здоровенный (и вряд ли нормальный). Явилась скромно одетая, еще
красивая Любовь Головина, родная тетка этого Пистолькорса; с нею вошла дочь
ее - востроносая девица с челкой на лбу, которую в свете именовали на
собачий лад - Мунькой; что-то глубоко порочное отлегло на высоком челе этой
субтильной девицы в белой блузочке, едва приподнятой слабо развитой
грудью... Хозяйка дома объявила гостям, что старец Григорий уже приехал,
сейчас почивает, но скоро проснется и отец Иоанн Восторгов по телефону
обещал вот-вот его подвезти. Но туг вбежала странная дама, вся в шорохе
каких-то наколок и ленточек, говорившая то шепотом, то срываясь на крик, -
это была генеральша Лохтина, когда-то блиставшая красотой и остроумием, а
теперь понемножку сходившая с ума в общении с монахами...
осанкой британского лорда уже принимал от Распутина его новенький картуз.
все у нас треснет... Не подгадь, миляга!
Фамильные портреты кисти Левицкого умещались радом с дешевым пейзажиком
Клевера, а плоский жанр соседствовал с подлинными шедеврами старых
голландцев. Распутин из разнобоя сюжетов выхватил лишь одну живописную
сцену. На полотне была представлена женщина, готовая нырнуть под одеяло, она
подмигивала кому-то - с непристойным вызовом.
называется "Нана", изображена здесь известная куртизанка Парижа, героиня
романа французского писателя Эмиля Золя (Я не мог выяснить происхождение
этой картины в доме гр. С.С.Игнатьевой; мне известна лишь одна картина под
названием "Нана" работы Эдуарда Манэ (1877), но она хранилась в "Кунстхалле"
в Гамбурге. Может, у Игнатьевых была копия?). Гришке-то писатель этот ни к
чему, а слово "Нана" он расшифровал как дважды произнесенное "на!".
его:
скудно одетая, с крестьянским платком на голове. "Графиня", - шепнул
Восторгов, и тут словно лукавый подпихнул Гришку в бок - он сразу же наорал
на Игнатьеву:
беса это у тебя, от беса! Небось за едину таку картинку мужик корову бы себе
справил, а ты... Смотри, - сказал ей Распутин, - я наваждение-то разом
прикрою!
на чердак вынесли. Уж ты не гневайся на меня. Распутин одернул поясок,
тронул рукава рубахи.
паром медный самовар, неопрятной грудой, словно в худом трактире, лежали
простонародные баранки... Распутин, поскрипывая сапогами, шагал к столу,
легко и пружинисто, и в этот момент сам чувствовал, что он - молодец!
3. "НАНА" УЖЕ ТРЕСНУЛА
взором конокрада, оценивающим чужую лошадь, которую непременно надо украсть,
уже оценил их всех сразу и теперь приближался к ним, часто приседая, потом
резко выпрямлялся, и ладони его сочно пришлепывали по коленям. Сейчас он был
похож на орангутанга, спрыгнувшего с дерева и решившего прогуляться по
земле. Внезапно ощутив свою силу (и свою власть над этими людишками,
ждавшими его!), он уже выпал из-под опеки Восторгова, заговорив так, как ему
хотелось - почти бездумно:
без мужа приволоклась? Вот бы я поглядел на вас, на обоих-то...
Нешто так жить можно? (Головина страшно испугалась.) Смотрикась, какая ты
баба вредная... Но обидой ничего не исправишь. Не обижай! Любовью надоть...
любовью, дура ты! Да что с тобой толковать? Все едино не поймешь...
"ты" звучит убедительнее обращения на "вы". В этот момент речь его обрела
соль и перец.
крути, а сиди смиренно, коли я с тобой говорю. Возжа, што ли, под хвост тебе
попала?
Гришку в изумлении: такого хама он еще не видывал.
похвалят:
возраст, женат, холост...
дочь пастора, еще девчонкой путалась с социалистами. Я отвел ее в казарму.
Что хотите, говорю, то с ней и делайте. Но солдаты - дрянь. Взяли и
отпустили ее. Я выскочил... вижу, бежит моя красотка через картофельное
поле. Я - за ней! Догнал. Шашку выхватил. Как полосну по затылку... в
картошку и зарылась. Только, помню, косы у нее разлетелись...
Адамов Григорий
Лукьяненко Сергей
Свержин Владимир
Елманов Валерий
Пехов Алексей
Рыбаков Вячеслав