Чтение 26–й страницы книги ~Серебро и свинец~

- Не желает ли владетель сказать, что у него в плену находится наш боец? - поинтересовался он.

При беседах через переводчика он постоянно сбивался на этакий безличный стиль, страшно злился на себя за это, но ничего не мог поделать.

- Не в плену, - поправил Бхаалейн с неудовольствием. - Он не был пленен в бою. Мы случайно захватили его тело в замок, собирая наших раненых.

- А что принято у вас делать с пленными? - поинтересовался Кобзев, только чтобы выиграть время.

Ему в голову не приходило, что местные могут захватить советского солдата живым, и теперь майор недоумевал, почему.

- Дело чести владетеля - выкупить своего дружинника, будь то родович или наймит, если тот желает вернуться к нему на службу, а не переметнуться к победителю, - ответил Бхаалейн. - Но вашего бойца я готов вернуть бесплатно. Мне он не нужен, и мой управляющий жалуется, что пленник слишком много ест.

Кобзеву пришлось очень внимательно вглядеться в прищуренные глазки владетеля, чтобы заметить притаившуюся там усмешку.

"Ну погоди, толстяк, - в бессильной ярости подумал он, - я тебе еще припомню твои шуточки. Вот когда у нас будут стоять гарнизоны по всему Эвейну... тогда ты запоешь по-иному. А пока смейся-смейся".

Гэбиста трясло невидимой, мельчайшей дрожью. Да, он не может оставить советского солдата в туземной темнице... тем более во власти Бхаалейна, не жестокого намеренно, но безразличного до последней степени к жизни и благополучию пришельцев. Но и принять его обратно он не имеет права! За столько дней телепаты Бхаалейна могли не только высосать из его мозгов все, что тот знает о Советском Союзе, социалистическом строе, об армии, наконец, но и вложить туда любые приказы. Вырезать под покровом ночи все руководство группировки. Открыть дорогу в лагерь налетчикам. Внедриться в... Кобзев не очень хорошо представлял, куда можно внедриться в тесном кругу допущенных к тайне межпространственных ворот, но и эта мысль мелькнула у него в голове.

Но это - риск теоретический. А вот если он сейчас откажется принять пленника обратно... ладно бы Шойфет, его еще можно запугать до безъязычия, но двое мордоворотов с "Калашниковыми" за спиной, такого эти не простят...

- Когда вы сможете вернуть его нам? - проговорил Кобзев, слыша свой голос как бы со стороны.

- Через два дня, - ответил за владетеля Раатхакс. - Целительница говорит, он еще не до конца окреп.

- Хорошо, - выдавил гэбист. - Мы будем ждать. Владетель кивнул и неспешно развернулся к замку.

* * *

Замполиту Бубенчикову судьба, очевидно, предназначила служить злым роком контингента межпространственной помощи.

После фиаско, которое потерпел замполит на ниве идеологической работы, из лагеря его старались не выпускать. Этим обстоятельством Бубенчиков очень тяготился и даже протестовал, требуя позволить ему проводить беседы с населением соседних деревень. Но Кобзев, к которому замполит обратился поначалу, справедливо заметил, что после предыдущего выступления замполита командование группировки до сих пор не может наладить диалог с владетелем Картрозом, через чьи земли лежала дорога в срединные области Серебряной империи, - тот с большим скрипом согласился не убивать подлых демонов на месте, но дальше этого дело не шло. Поэтому замполиту Бубенчикову следовало бы не лезть в дипломатию, а молчать в тряпочку и заниматься своими непосредственными обязанностями - поддерживать моральный дух красноармейцев. Обиженный замполит пошел к командующему, но оказалось, что Кобзев успел первым. От командующего Бубенчиков вышел белый и дрожащий и принялся отравлять жизнь обитателям базового лагеря. От его бдительности не могло укрыться ничто. Попал под раздачу даже безответный переводчик Лева, уличенный в напевании идеологически невыдержанной колыбельной Шуберта.

Стало полегче, когда раздраженный Кобзев позволил замполиту проводить занятия с бывшими разбойниками, срочно перекрещенными в "освободительное движение эвейнской бедноты". Гэбист рассудил, что проще дать Бубенчикову немного воли, чем ежедневно вылавливать из уходящей на Большую землю дважды перлюстрированной почты его доносы. Кроме того, за идеологическую работу все равно придется отвечать.

Потом дружина владетеля Бхаалейна сровняла тренировочный лагерь с землей, и способности замполита опять остались не востребованы. Бубенчиков бродил по новому лагерю, вяло проводил партсобрания и придирался к солдатам по каким-то совсем уже немыслимым поводам, чего за ним прежде не водилось.

Тем вечером внимание рыскавшего по базе замполита привлек шумок, доносившийся из одной офицерской казармы. В этом, собственно, не было ничего предосудительного, но острый слух героя Праги уловил бряканье гитары артиллериста Ржевского, которого замполит не любил за старорежимную фамилию. Поэтому он, не раздумывая долго, подошел к двери, за которой звенели струны и стаканы, и распахнул ее без стука.

Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые "бокалы". Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся.

- Товарищ замполит!.. - радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: - Присоединяйтесь...

Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать.

Некоторое время замполит раздумывал, не стоит ли закатить скандал, потом махнул рукой и устроился на краю койки.

- Наливайте, - велел он, подпирая щеку мясистой ладонью.

Ржевский взял на гитаре одинокий аккорд, сложный и печальный. Лейтенант Топоров поспешно вытащил из-под стола трехлитровую банку, на которой еще сохранилась потертая этикетка "Сок томатный с мякотью", и щедро плеснул в подставленный кем-то стакан подозрительно розовой жидкости.

За время службы Бубенчикову приходилось пивать самогон самых необыкновенных оттенков - от алмазно-прозрачного до мутно-коричневого (который должен был в случае неожиданной проверки изображать кофе). Поэтому замполит, ловко стащив со стола ломоть хлеба с салом, одним движением локтя влил в распахнутый рот половину содержимого стакана, сглотнул и зажмурился, ожидая реакции организма.

Реакция последовала, но совершенно не такая, на какую рассчитывал Бубенчиков, ожидавший мазка наждачкой по нёбу и дальше, по пищеводу до самого желудка. Напиток и вправду оказался очень крепким - чуть ли не как медицинский спирт, - но скользнул в горло, точно масло. Он был сладким и ароматным, он пах медом и земляникой, а еще - травами и летней душистой жарой, настаивавшейся много дней в тяжелых бутылях с домашней наливкой. Этот аромат сбивал с ног, он пробуждал где-то в самых глубоких и древних отделах мозга память предков, открывал в человеке лучшие чувства и стремления, приобщая не описуемой словами благодати...

Бубенчиков сглотнул еще раз, и призрак нирваны отступил, рассеиваясь. Замполит тряхнул головой, открыл глаза и, набычившись, оглядел занервничавших офицеров.

- Откуда взяли? - просипел он - глоток наливки не прошел бесследно даже для его луженых голосовых связок.

Как выразился позднее Ржевский, "брехня эта офицерская солидарность". Все взгляды разом обернулись к лейтенанту Топорову. Тот побледнел и замялся.

- Ну? - все тем же зловещим шепотом осведомился Бубенчиков.

- Да вот... принесли... - не своим голосом произнес Топоров и уронил стакан.

* * *

Майор Кобзев готов был рвать на себе волосы. Удерживало его только два обстоятельства - во-первых, шевелюра его и без того угрожающе редела с каждым годом, а во-вторых, над столом Кобзева нависал торжествующий Бубенчиков, и демонстрировать ему свое отчаяние гэбист не собирался ни при каких обстоятельствах.

Злополучная банка с наливкой разделяла спорщиков точно барьер. Майора одолевало непреодолимое искушение посмотреть на замполита через банку и увидеть, как колышется его разбухшая розовая харя.

- Не вижу в случившемся трагедии, товарищ Бубенчиков, - упрямо повторил он.

- А это... это... непотребство?! - патетически воскликнул замполит, размахивая руками. - Советские офицеры, позоря свое высокое звание, берут с уходящих в самоволки солдат мзду алкоголем! Да это трибунал!

При слове "трибунал" обвиняемые разом съежились. Собственно, ни замполит, ни гэбист не обладали правом решать их судьбу, но все понимали - к чему придут сейчас спорщики, так и будет.

- Ну зачем сразу трибунал, Николай Марксленович? - успокаивающе проговорил Кобзев. - Товарищи, очевидно, не прониклись важностью нашей миссии, глубиной момента... но их ли в этом вина?

Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Кобзев - дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии... а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы.

- А нарушение устава? - парировал он. - Устава караульной службы, между прочим, Степан Киреевич? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части?

- Явление, безусловно, недопустимое, - подхватил Кобзев. - Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то... неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое...

- Можем! Можем и должны! - брызнул слюной Бубенчиков.

- Ни в коем случае! - возмутился Кобзев. Им двигало только одно желание - замять дело, ни в коем случае не вынося сор за ограду базы. Если состав контингента начнет меняться, сохранить секретность в случае неудачи будет все сложнее с каждым вырвавшимся за барьер стоячих камней. - А вам, Николай Марксленович, следовало бы проявить немного понимания. Наши солдаты и офицеры живут фактически без связи с родиной, в замкнутом пространстве, точно в подводной лодке, но постоянно в виду Земли. И если даже лучшие, рекомендованные партийными организациями и государственными органами ломаются в таких тяжелых психологически условиях, очевидно, нагрузка слишком велика. Я бы предложил ограничиться дисциплинарными мерами в отношении нарушителей... и пересмотреть линию руководства группировки в отношении увольнительных.

Замполит застыл, побагровев. На лбу его отчетливо завиднелся старый иззубренный шрам от удара кирпичом.

- Следует четко отделять местное население, в целом, несомненно, дружественное советскому народу и армии, - продолжал подхваченный нахлынувшим вдохновением Кобзев, - от угнетающих его феодалов и чародеев, чье влияние на неокрепшие политически умы крестьян мы стремимся преодолеть. Самоизоляция, необходимая на начальных этапах процесса, теперь превратилась в оковы, не дающие нам сделать новый шаг в советско-эвейнских отношениях. Необходимо зримым примером повести прогрессивные слои крестьянства к светлому будущему социализма, и сделать это можно, лишь обеспечив постоянный и повсеместный контакт между лучшими из наших солдат и местными жителями. Я предлагаю разрешить увольнительные для рядового состава и в дальнейшем более гибко подходить к подобным вопросам.

Бубенчиков осоловело помотал головой. В глазах его читалась явственно только одна мысль: "Вот же продувная бестия!".

- Вас, товарищи, - Кобзев царственно обернулся к виновникам, - я не задерживаю. Думаю, ваши дела будут рассмотрены и на собрании партийного актива, и руководством контингента межпространственной помощи.

Офицеры, забыв о всяком достоинстве, ломанулись к выходу, радуясь, что отделались дешево - ничего страшнее выговоров с занесением им не грозило.

- А вы, товарищ Бубенчиков, останьтесь, - мстительно договорил гэбист. - Нам с вами еще следовало бы обсудить... проблемы политпросвещения в применении к текущему моменту.

Замполит покорно опустился на стул. Он понимал, что его переиграли по всем статьям.

А вот чего он не знал, так это того, что Кобзеву хотелось выть в голос. Привыкший быть хозяином положения, гэбист сейчас только казался таковым. На самом деле выбора у него не было. Если не разрешить солдатам ходить в увольнительные в деревню, они станут, как и прежде, отправляться в самоволки. Но так или иначе, а ничего хорошего от постоянного общения советских бойцов с местными Кобзев не ждал. Ну ничего. Завтра бхаалейновцы должны вернуть наконец своего пленника. Это окажет на моральный дух солдат самое благоприятное воздействие.

Глава 12

- Здравствуй, демон. - Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. - Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли.

Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату - для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной - без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты.

- Почему не взяли? - поинтересовался он, наперед зная ответ.

- Хлипок, - отрубила целительница. - Тауторикс не заходил?

- Заходил, - кивнул пленник.

Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах.

- Тогда ладно, - целительница дернулась было обратно, но передумала. - Ничего не сказал?

- Нет, - покачал головой Толя.

После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время.

- Тогда я скажу. - Колдунья решительно ступила через порог. - Да одень ты порты! Стоит, как аист...

Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны.

- Отпускают тебя, - сообщила Моренис просто. Толя присел на койку.

- Как?..

- А вот так. - Целительница пожала плечами. - Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому... Степану ит-Кирею.

Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Кобзеве. Майоре КГБ.

- А... потом что? - спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком.

- Это уже ему решать, - развела Моренис руками. - Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут... да и то - смотря какому владетелю служат.

- Это как - переметнулся? Изменил, что ли?

- Ну как "переметнулся"? - удивилась Моренис. - Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна - щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом... А что, у вас нет?

Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Кобзевым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское - "Умри, но врагу не дайся!" и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? "А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили - одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?"

- Э-э, да тебя трясет! - Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли "холодной сетью", а медики Земли - парасимпатической системой. - Чего ты боишься, демон? - спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. - От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься?

- Я... боюсь возвращаться, - прошептал Толя. И заплакал.

Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному.

- Тогда не возвращайся, - предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то.

Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой.

Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез.

- Бедняга, - прошептала она. - Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но... - Целительница вздохнула. - Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться.

Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь.

* * *

Солнце опять сияло. Ярко-ярко. Майор Кобзев даже задумался, как получается, что погода в здешних краях стоит неизменно хорошая. Дожди идут ровно столько, сколько нужно полям, а все остальное время небо радует глаз аквамариновой глубиной, и только редкие тучки проползают по нему из края в край, чаруя причудливыми формами. Вот и сейчас над замком Бхаалейн висело облако, похожее на звезду - правда, скорее морскую, потому что лучи ее изгибались под самыми разными углами. Но гэбист все равно решил считать это хорошим знаком.

"До чего я опустился, - горько пожурил он себя. - Суеверия. Колдовство. Ворожба на сушеных мухоморах". Интересоваться причинами подобного благолепия у местных жителей он попросту боялся - что, если и это работа чародеев?

Вертолет ткнулся в землю куцыми колесиками - вначале задними, потом передним. Винт покрутился еще немного вхолостую, и машина застыла окончательно.

- Надеюсь, сегодня нам не придется их ждать, - пробормотал Кобзев себе под нос.

Владетель Бхаалейн мог заставить посланцев стоять на дороге добрых полчаса, прежде чем выйти на переговоры, - такое уже случалось. Судя по всему, ничего оскорбительного местные жители в этом не находили - но то местные, а гэбист чувствовал себя оплеванным и с каждым таким случаем таил все больше зла на Рахтаварина ит-Таварина и на весь Эвейн.

Шойфет нервно потер руки. С каждым днем эта привычка раздражала Кобзева все сильнее.

Пленного десантника - уже выяснили, что звать его Анатолий Громов и числился он погибшим во время злосчастного боя у замка, - должны были передать советским командирам на том же месте, где велись переговоры. Судя по всему, для туземцев это было дело обычное, Кобзев же не находил себе места.

Понятно, что придется допрашивать этого... пленника, старательно и долго. Туземцы самодовольны и высокомерны, едва ли они стали таиться от раненого беса. Но сомнения глодали майора. Что, если все, что видел рядовой Громов, подсказано ему хитрым телепатом... или наоборот, самое важное стерто, убрано из его памяти... или сам он превращен в заводную куклу, подчиненную только приказам колдуна? Можно ли вообще подпускать его к бывшим товарищам? Или, заполучив назад, тут же отвести в ближайший лесок и пустить там пулю в затылок для надежности? А может, сначала допросить, а потом уже нейтрализовать?

К удивлению гэбиста, в этот раз владетель с обычной свитой выехал из ворот кирна, едва вертолет опустился на землю. Когда кавалькада подъехала поближе, Кобзев разглядел, что ко всегдашним спутникам Бхаалейна добавились бледная темноволосая женщина и совсем молодой парень, сидевший в седле мешком. Соломенные волосы парня были растрепаны, а руки связаны - скорее символически, потому что другой конец тонкой бечевки крутила в пальцах брюнетка.

- Привет тебе, владетель, - проговорил Кобзев, когда Бхаалейн остановил своего мерина-тяжеловоза в десятке шагов от конвойного отделения.

- И тебе привет, воевода, - дружелюбно отозвался тот. - Представляю тебе Моренис тау-Эпонракс, чародейку гильдии целителей, служащую мне без обетования.

- Как-как служащую? - переспросил Кобзев вполголоса.

- На сдельной работе, - перевел Лева.

- А-а, - протянул Кобзев глубокомысленно, хотя все равно ничего не понял. - Передай ей мои наилучшие... и спроси, почему наш солдат связан.

- Это... - пробормотал переводчик, выслушав ответ, - ...не совсем понимаю... символ, наверное... уз... нечто вроде таблички "пленник" на груди. Койна Моренис держит веревку, потому что... технически... он ее пленник.

"И я даже не хочу спрашивать, как ей это удалось", - мрачно подумал Кобзев.

Связанный солдат тревожно озирался, то приглядываясь к встречающим, то обводя взглядом эвейнцев.

- А это вообще Громов? - поинтересовался внезапно засомневавшийся гэбист у лейтенанта Топорова. Тот уверенно кивнул.

- Так точно, товарищ майор!

Кобзев замялся. Как полагается производить обмен пленными, он еще представлял себе, но как принимать их в подарок - не имел понятия.

- Койна Моренис, - избавил его от необходимости выдумывать что-либо самому владетель Бхаалейн, - вы объявляете этого ши здоровым и не нуждающимся во вспоможении гильдии целителей?

Шойфет добросовестно переводил.

- А?.. - Целительница вскинула голову. Похоже было, что она глубоко задумалась, и слова владетеля застали ее врасплох. - Да... да, конечно.

Она отпустила шнурок, и тот змейкой скользнул в траву. Рядовой Громов потер запястья, будто не в силах поверить, что они не связаны.

- Ты свободен, - проговорила Моренис. - Можешь возвращаться в свое войско. - Губы ее шевельнулись, но ни Кобзев, ни Лева Шойфет не разобрали слов.

- С коня слезь, - не то приказал, не то посоветовал Тауторикс и добавил вполголоса что-то оставленное Левой без перевода, но прозвучавшее почти как: "Позорище..."

Медленно, точно во сне, Толя Громов соскользнул с крупа смирной буланой лошадки. Он сделал несколько шагов через разделявшую обе группы по негласному уговору нейтральную полосу и остановился. "Ну же! - мысленно взывал к нему Кобзев. - Шагай! Еще не хватало тебе от радости закатить истерику перед местными, дубина! Шагай же!"

- Р-рядовой Громов! - вскрикнул Топоров неуместным фальцетом. - Ш-шагом марш!

Толя Громов дернулся, как от удара. Он сделал еще шаг, потом обернулся, глядя на целительницу - та смотрела на него печально и всепонимающе, так что Кобзева мороз продрал от ее взгляда.

- Р-ря!..

Кобзев оттолкнул лейтенанта. Тот пустил петуха и смолк, гневно глядя на оцепеневшего посреди нейтральной полосы Громова. Конвойное отделение напряглось, как один человек, сжимая автоматы.

Десантник отшатнулся. Его, точно куклу на веревочках, мотало то вперед, к своим, то обратно, к эвейнцам, и Кобзев, уже поняв, что творится нечто непредусмотренное, шагнул к нему, поднимая руку.

И Толя Громов от ужаса совершил самый безумный поступок в своей жизни. Он сделал шаг назад. Потом еще один, оборачиваясь. Губы его зашевелились.

- Что он бормочет? - нетерпеливо бросил Кобзев через плечо.

- "Владетель Бхаалейн, - перевел Лева механически, - прими меня под свою руку!"

Гэбист оцепенел. В мозгу его рождались идеи, одна другой безумней и губительней - вытащить пистолет и застрелить Громова, и застрелить Бхаалейна, и перестрелять всех свидетелей, и застрелиться самому... Вариантов было слишком много. И Кобзев так и не успел выбрать из них один, прежде чем владетель Бхаалейн не окинул склонившегося к копытам его коня солдата оценивающим взглядом и не проронил горсть веских, как патроны, слов.

- "Я принимаю тебя под свою руку", - шепнул над ухом Кобзева переводчик. Воцарилась тишина.

- Хватит ломать комедию! - нарушил всеобщее молчание Кобзев. Он говорил громко и решительно, словно пытаясь силой голоса разрушить опутавшие мятежного рядового чары. - Рядовой Громов, встать! Смирно! К вертолету - шагом марш!

Толя Громов вздрогнул, но не поднялся и только глянул боязливо через плечо на гэбиста.

Владетель Бхаалейн пророкотал что-то повелительно и коротко. Спутники его начали по одному поворачивать коней, направляясь к замку. Десантник... нет, мелькнуло в голове у Кобзева, уже бывший десантник нетвердо подступился к своей кобылке и попытался вскарабкаться в седло. Целительница подала ему руку.

- Рядовой Громов! - повторил Кобзев, лишь огромным усилием не срываясь на крик.

Солдат не обернулся, и только спина его по привычке дернулась.

- Товарищ Шойфет, - приказал Кобзев звенящим от гнева голосом, - переводите! Почему нам не возвратили пленника?

Заслышав вопрос, владетель обернулся всем телом.

- Он не захотел, - перевел Лева дрожащим голосом. - Этот человек при свидетелях пошел под мою руку. Он больше не ваш.

- Это наш человек! - крикнул Кобзев, уже не заботясь о том, как бы не показаться смешным или невыдержанным. - Он предатель! Мы требуем...

Владетель будто прибавил в росте. Что-то невидимое и очень тяжелое пригнуло гэбиста к земле, не давая вздохнуть.

- Вы не вправе ничего требовать от меня, ши, - пророкотал Бхаалейн. - Этот человек более не ваш.

Кобзев открыл было рот и понял вдруг - с ужасающей ясностью прозрения, - что ему нечего ответить. Брошенные перепуганным солдатиком слова невозможно было отменить никакой силой в мире - во всяком случае, с точки зрения эвейнцев. Бескомпромиссная прямота владетеля была отражением убийственной, с точки зрения гэбиста, честности. Если сейчас Кобзев потребует, несмотря ни на что, вернуть ему перебежчика, Бхаалейн, пожалуй, согласится на это... а потом выведет всю свою дружину на бой.

- Хорошо же! - Он сплюнул на дорогу. - Если он вам так нужен - забирайте! Советской армии не нужны трусы и изменники! Но только пусть не вздумает приближаться к лагерю... да и вообще к нашим людям! - Судя по выражению лица солдатика, подобная мысль Громову могла прийти только в страшном сне. - Я отдам приказ стрелять на поражение!..

Лева Шойфет бормотал еще с минуту после того, как Кобзев закончил свою тираду - вероятно, пытался смягчить крепкие выражения, которыми гэбист ее закончил.

- Я понимаю твою обиду, - снисходительно промолвил владетель, дослушав. - Это всегда тяжело - отпускать наймита в чужую дружину. Но, возможно, вам, демонам, следовало бы меньше запугивать своих бойцов?

"Обиду? - думал Кобзев, глядя в спину удаляющемуся владетелю. - Идиот! Понимает он, как же! Это не обида! Это катастрофа! Что мне устроит Бубенчиков... а командующий?!"

- Товарищ майор? - Топоров будто уловил его мысли. - Прикажете открыть огонь?

Спина перебежчика так соблазнительно маячила впереди... Казалось, будто за эти минуты он стал выше ростом - а может, это наперекор жгущему душу стыду он пытался горделиво выпрямиться.

Кобзев досадливо покачал головой.

- Нет, - ответил он. - Возвращаемся на базу.

"А по дороге я, хоть убейся, должен сообразить, как замять очередной провал, - подумалось ему. - Этот проект скажется на моей карьере не так хорошо, как я надеялся. Заколдованный он какой-то..."

Заколдованный. А это мысль! Подлые наймиты загнивающего феодализма гипнозом и этим... телепатическим внушением перевербовали на свою сторону политически грамотного бойца. Промывка мозгов - так это называется на Западе? А потому - не ходите, дети, в деревню гулять! А заодно появится повод запретить наконец всякое общение с местными чародеями. Только с трудовым крестьянством и по необходимости - с торгашами.

И все же не было покоя в душе гэбиста. Как ни пытайся подсластить желчную горечь поражения, себя обмануть не выйдет. Миссия братской межпространственной помощи потерпела еще одну неудачу, и Кобзев сердцем чувствовал, что она не будет последней.