Чтение 26–й страницы книги ~Золото на крови~

благородные снежные бараны.

- А по-моему, это мы бараны, раз залезли в эти горы, а слезть не можем,
- пробурчал белорус.

- Пессимист ты, Паша. А я вот, кажется, нашел тропу наших рогачей.
Видишь?

Он указал на какой-то округлый камешек у самых моих ног. Я машинально
поднял его, повертел в руках, а потом резко выбросил и с отвращением вытер
руки о фуфайку.

- Это же... дерьмо ихнее! - с возмущением сказал я.

- Ну конечно, типичный бараний помет. Тебя никто не просил брать его в
руки, тем более пробовать на язык, - ехидно ухмыльнулся лейтенант. - Так
вот, это говорит о том, что они только что прошли здесь.

- Где - здесь? - скептически указал я себе под ноги.

- Да, именно здесь.

- Ну хорошо, мы тоже здесь пойдем, - ухмыльнулся я. - Вот только копыта
себе отрастим как у них. Павло вон растоптал себе ножку, не то что как у
барана, уже как у сохатого.

Белорус только покосился на меня. По его тоскливым глазам я понял, что
моя шутка показалась ему неудачной.

Нашу затянувшуюся глупую перепалку прервал дождь. Природа грозилась им
с утра, сгустив тучи до негритянской черноты.

- Час от часу не легче! - воскликнул Андрей, подхватил рюкзак и
двинулся вперед, вдоль гребня хребта по крохотному, едва заметному выступу.
- Пошли!

Что нам оставалось делать? Не торчать же пугалами на семи ветрах и под
дождем в этих проклятых Богом горах до скончания века.

С тропинкой Андрей все-таки угадал. Она вилась по самому гребню хребта.
Для наших рогатых проводников она, может, и казалась Невским проспектом, а
для нас с Павлом являлась истинным испытанием. Андрей как ни в чем не бывало
топал впереди, ступая аккуратно и ровно. Мы же с Павлом предпочли способ
передвижения, более близкий к бараньему, то есть на четвереньках. Ну не могу
я подняться на ноги, когда подо мной километр глубины и с одной стороны
видна Япония, а с другой кремлевские звезды! Говорят, нельзя смотреть вниз,
а как же не смотреть, если надо куда-то поставить ногу?!

Сзади я слышал пыхтение белоруса, и уже по одному его дыханию понимал,
что он в таком же, как и я, положении. Пройдя метров сто, Андрей
остановился, обернулся и, увидев наше "четвероногое" положение, как-то
странно хрюкнул. В глазах его мелькнула искра смеха, но он сдержался,
медленно повернулся и пошел дальше. Честное слово, я до сих пор поражаюсь
его выдержке. Я бы на его месте ржал бы до тех пор, пока не свалился бы
вниз.

Эти пятьсот метров до конца природного "паруса" мы преодолевали часа
два. Уже виден был пологий и затяжной спуск. Андрей стоял, дожидаясь нас
метрах в десяти впереди, мы же брели по другой стороне гребня, правда, уже
не по бараньи, а на своих двоих.

- Ну как дела, барашки мои? Почти... - фраза лейтенанта осталась
незаконченной, сам он внезапно исчез. Я даже не сообразил, что произошло, и,
к моему стыду, Павел отреагировал гораздо быстрей. Он откинулся всем телом
назад, вцепился в веревку и сдержал резкий толчок, передавшийся по ней, и
чуть не выдернувший меня на другую сторону гребня. Лишь теперь я понял все,
изо всех сил вцепился в веревку и потянул ее назад. А из-за гребня донесся
грохот обвала.

Дождавшись конца камнепада и убедившись, что Андрей, висевший по ту
сторону гребня, перестал раскачиваться, а значит, уцепился за склон, мы с
Павлом переглянулись и осторожно принялись выбирать веревку. Весил лейтенант
весьма солидно, тем более с рюкзаком и карабином. Почему-то в тот момент я
боялся, что острый гребень хребта перережет веревку. Мы изрядно вспотели,
заныли от нагрузки руки, когда наконец над гребнем показалось лицо Андрея. С
трудом закинув ногу, лейтенант перебрался к нам на площадку и рухнул вниз
лицом.

Из нас с Павлом словно кто-то выпустил пар. Не было ни сил, ни желания
не то что идти вперед, а даже двигаться. Белорус поступил просто: развязал
рюкзак, достал три банки тушенки и ножом вспорол им крышки. Андрей сначала
есть не хотел, чувствовалось, что он еще не отошел от падения, но глядя на
нас, также начал ковырять ложкой желтоватый говяжий жир. А Павел что-то
ударился в мечты.

- Эх, сейчас бы горбушку черного хлеба, чуть подсохшую, да посыпать ее
солью и с молочком.

Я чуть не подавился собственным языком. О хлебе мечтал каждый из нас.
Последний раз мы ели его за два дня до расстрела бригады, у Чигры получался
бесподобный хлеб, не очень пышный, но вкусный. С этого дня прошло почти три
недели. Нам уже снились самые обычные булки: пышные, теплые, с хрустящей
корочкой. Разговоры об этом шли только первые дни, потом они стали для нас
запретной темой. Ни к чему хорошему это не вело, сведенные скулы, журчание в
желудке да величайшая досада. А тут белорус вдруг рисует такие картины! Я
все это сразу представил: коричневую подсохшую корочку, крупинки соли на ней
и белоснежное молоко, наливаемое непременно из крынки в большую глиняную
кружку, литра на полтора. И еще мягкий женский голос в придачу: "Кушайте на
здоровье, хлопцы! "

- А еще драников хочется. Мама у меня хорошие драники делала. Выбросит
на мороз ведро картошки, потом протрет ее на терке, добавит муки, яйцо, если
есть, и жарит на свином сале. Любимое блюдо у меня в детстве было. Они такие
сладкие

получаются.

- Слушай, а сколько тебе лет? - заинтересованно спросил Андрей.

- Мне? Пятьдесят два.

Мы были потрясены. Мы-то давали нашему "старичку" лет сорок, может,
сорок пять. А он нам обоим в отцы годился.

- Как же ты в Сибирь попал? - спросил я.

- Да вот как раз в сорок шестом и перебрались сюда. Голодуха у нас была
жуткая, в деревне шесть человек осталось, остальных или немец поубивал, или
в Германию угнали. Вот мать и завербовалась со мной, еще маленьким, на
стройку в Сибирь. А драники я до сих пор люблю.

Мы помолчали, Андрей заглянул на дно банки и со вздохом выкинул ее в
сторону плоскогорья.

- Все это хорошо. Но лучше про драники больше не надо. А то в следующий
раз я перережу веревку.

Я повеселел. Раз Андрей начал шутить, значит, он немного отошел от
шока, вызванного падением. Размахнувшись, я запустил пустую банку по другую
сторону гребня. По-моему, она вызвала небольшой камнепад. Павел же поступил
совершенно по-другому. Он поставил банку на торец и тщательно прижал ее
камнем, чтоб не сдуло.

- Ты чего это? - удивился я.

- Да чего, дождь пойдет, вода наполнит ее, прийдут эти рогатые и
попьют.

- О, автопоилка системы Павла Баранова! Заботишься о родне! - засмеялся
Андрей, чуть помедлил, искоса оглянулся на нас и снова шагнул вперед, к
проклятому карнизу.

Теперь уже и ему пришлось ползти на четвереньках. Кусок тропы, что
обвалился под ним, отделил нас от остального участка "бараньего проспекта",
и мы проползли его по самому гребню. Далее спуск пошел уже веселей, мы
прыгали с камня на камень, по диагонали спускаясь все ниже и ниже. За это
время тучи, лишь слегка намочив нас, опустились, прикрыв, словно серое
одеяло, землю. Я впервые видел облака ниже себя. И не так, как в самолете, а
вживую. Вскоре мы попали в зону дождя, и лишь вечером вышли на равнину.

ПЕРВАЯ СТЫЧКА

Не пытаясь даже отыскать какое-либо убежище, мы просто упали на землю
и, несмотря на упрямую злость черного осеннего дождя, постелили на бугорке
тощие одеяла, завернулись в уже изрядно потрепанную пленку и отключились.
Так нас вымотали горы.

Проснулся я, конечно, от холода. Уже рассвело, по прозрачному пологу
нашей импровизированной палатки стучали надоедливые капли дождя и, собираясь
в небольшие лужицы, стекали вниз, прорываясь стремительными потоками. Андрей
уже не спал. Лежа на спине, он время от времени протирал у себя над лицом
накапливающийся конденсат и наблюдал за короткой жизнью падающих на пленку
капель.

- Ты что, Андрюха, давно не спишь?

- Нет, только что проснулся, - тихо ответил он.

Лицо его было совсем близко, в каких-то сантиметрах от моего лица, и я
понимал, что с ним происходит что-то не то. Слишком хорошо мы изучили друг
друга за это время и тем более за эти три недели. Конечно, он оброс щетиной,
уже собирающейся превратиться в приличную бородку, похудел, а с глаз
наоборот еще не спала опухоль от атак гнуса. Но дело было не в этом, что-то
изменилось у него в глазах.

- Мне сейчас опять приснилось, что я падаю. Все заново, представляешь?
- пояснил он.

- С ума сойти! Страшно было?

- Страшно не то слово, - он вздохнул, помолчал, потом продолжил, чуть
понизив голос: - Ты представляешь, сначала и испугаться не успел, только
чувствую - опору потерял. Страх уж потом пришел, когда на веревке висел. А
веревка так в тело врезалась, аж дыхание перехватило. Под ложечкой дурнота,
и мурашки по ногам, - он оглянулся на Павла и, понизив голос, смущенно
добавил. - Представляешь, вы меня тащите, а я даже рукой шевельнуть не могу,
паралич какой-то. И штаны мокрые...

- Да ну? - не поверил я.

- Вот тебе и да ну. Хорошо еще не обделался. Вот бы был герой...

Я понял, что значат эти слова для него, всегда несколько бравировавшего
своей армейской косточкой, играющего этакого супермена, всегда, в любых
условиях остающегося победителем. Тем более я оценил степень доверия Андрея,
если он поделился со мной этим.