Чтение 26–й страницы книги ~Испытай себя~

-- Сколько это все весит?

-- Около двух фунтов. Меньше килограмма. Неожиданно он встрепенулся:

-- У вас же нет компаса!

-- Здесь нет, -- согласился я.

Я подошел к комоду и достал из верхнего ящика изящный, заполненный
жидкостью компас в прозрачном пластиковом футляре. По окружности циферблата
были нанесены дюймовые и сантиметровые метки. Я показал Га-рету, как
привязывать его к карте, прокладывать курс, и сообщил, что всегда ношу его в
кармане рубашки.

-- Но он же был в комоде, -- возразил Гарет.

-- Мне казалось, что в Шеллертоне трудно заблудиться.

-- Но вполне возможно в Даунсе.

В Даунсе я тоже вряд ли бы заблудился, но говорить Гарету об этом не
стал, а пообещал в следующий раз взять компас с собой, чем вызвал его
одобрительный взгляд.

Укладывая свои вещи обратно в комод, я подумал о том, сколь недолго я
прожил в этой комнате с несуразной обстановкой и выцветшими обоями. Я
никогда не тяготился обществом, но по своей давней привычке к одиночеству
мне показалось странным мое теперешнее существование среди всех этих людей.
Возникли какие-то ассоциации с выходом на сцену в самый разгар действия.
Впрочем, через три недели я отыграю свою роль и сойду со сцены, а спектакль
будет продолжаться уже без меня. Тем не менее я был увлечен и не желал
пропускать ни одного акта.

-- Раньше это была комната Перкина, -- объяснил Гарет, будто уловив ход
мыслей. -- Когда дом разделили, он забрал отсюда все свои вещи. Здесь
творился какой-то

ужас.

Гарет пожал плечами и спросил:

-- Хотите посмотреть мою комнату?

-- Был бы рад.

Он кивнул и повел меня. Гарет и я пользовались одной ванной,
расположенной между нашими комнатами, а рядом с проходом в холл
располагались апартаменты Тре-мьена, в которых он обычно исчезал с
неизменным хлопком двери.

Вся обстановка в комнате Гарета несла на себе отпечаток детства. Спал
он на кушетке с выдвижной доской, стены были произвольно увешаны открытками
с изображением поп-звезд и спортсменов. Полки были завалены призами и
наградами. Пол был украшен валяющейся одеждой.

Я пробормотал что-то обнадеживающее, Гарет же окинул свою берлогу
пренебрежительным взглядом и заявил, что собирается все здесь поменять и что
отец согласен летом ему помочь.

-- Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это
была комната -- высший класс, а сейчас я уже вырос из нее.

-- В жизни всегда так, -- заметил я.

-- Всегда?

-- Похоже, что так.

Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности
перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом
согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где
застали спящего Тремьена.

Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через
центральный холл и очутились на половине Перкина И Мэкки; Гарет быстро
постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На
пороге стоял Перкин.

-- Можно зайти на пять минут? -- спросил Гарет. -- Отец заснул в
кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу.

Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел
страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он
провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво
коротали время за чтением воскресных газет.

Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь,
показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе
побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть
кока-кола. Гарет отказался.

С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в
гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь
определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и
Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без
нижнего белья, и Льюиса -- пьяного или нет, -- развалившегося в кресле.

Никаких следов той страшной сцены в этой милой гостиной я, естественно,
не обнаружил, в комнате царила атмосфера благополучия и ничто не напоминало
о той беде. Процесс закончился, Нолан остался на свободе, Олимпия
превратилась в прах.

-- Могу я показать Джону твою мастерскую? -- неуверенно попросил Гарет.

-- Только ничего не трогай. Ничего.

-- Чтоб я сдох.

Как послушный хвост я поплелся за Гаретом. Мы пересекли внутреннюю
прихожую, и он открыл дверь, за которой моему взору открылся совсем иной мир
-- мир, пронизанный ароматом необработанного дерева.

Мастерская, в которой Перкин создавал свои будущие антикварные
ценности, была внушительных размеров, впрочем, как и все помещения в этом
громадном доме. Здесь царила неописуемая чистота, чему я был в некотором
роде удивлен: на полированном бревенчатом полу я не заметил ни стружки, ни
опилок, ни мельчайшего пятнышка.

Когда я поделился этим открытием с Гаретом, он сказал, что это всегда
было так. Перкин, перед тем как начать работать очередным инструментом,
всегда кладет прежний на место. Резцы, кривоугольные струги и тому подобные
вещи.

-- Чертовски педантичный, -- добавил Гарет. -- Хлопотун.

К моему удивлению, рядом с одной из стен я заметил газовую плиту.

-- Он подогревает на ней клей, -- сказал Гарет, заметив мой взгляд, --
и разные другие вещества, льняное масло например.

Гарет указал на противоположную стену:

-- Там его токарный станок, электропила и шлифовальная установка. Я не
часто видел его за работой. Он не любит, когда за ним наблюдают, говорит,
что это мешает ему сосредоточиться.

По голосу Гарета я понял, что он в это не верит, однако сам подумал:
стой кто-нибудь у меня над душой, я не написал бы и строчки и вообще не
сделал бы чего-нибудь путного.

-- А что он мастерит в данный момент? -- поинтересовался я.

-- Не знаю.

Он прошелся по комнате, разглядывая листы фанеры, уложенные вдоль
стены, и небольшие аккуратные квадратной формы заготовки из экзотических
черных и золотистых пород орехового дерева.

-- Из этих заготовок он вырезает ножки, -- объяснил Гарет.

Он остановился рядом с удлиненным цельным брусом, напоминающим колоду,
на которой мясники разделывают туши.

-- Мне кажется, он начал что-то делать из этого бревна.

Я подошел посмотреть и увидел исполненный в карандаше эскиз ларца
какой-то необычной, загадочной формы, предназначающегося явно для того,
чтобы любоваться не им самим, а его содержимым.

На листе с эскизом лежали два бруска: один, как мне показалось,
вишневого дерева, а другой -- мореного дуба, впрочем, я больше привык иметь
дело с живыми деревьями, чем со срубленными.

-- Он часто соединяет различные породы дерева, -- сказал Гарет. --
Получается эдакий слоеный пирог. Его поделки на самом деле выглядят очень
неплохо. Их постоянно покупают.

-- Я этому не удивляюсь.

-- Неужели? -- с явным удовольствием переспросил он, будто боялся, что
работы его брата не произведут на меня впечатления; мне же они нравились, и
даже очень.

Когда мы собрались уходить, я спросил:

-- Это в их гостиной умерла та несчастная девушка?

-- Просто ужасно, -- кивнул Гарет. -- Я ее не видел. Перкин -- тот
видел. Он вошел сразу после Мэкки и Гарри, когда все было кончено.
Отвратительно... когда увезли труп, нужно было отчищать ковер. Когда им
разрешили это сделать, они не смогли. Поэтому пришлось получать по страховке
новый ковер, и, даже когда его постелили, Перкин вел себя так, будто и на
этом ковре есть пятна, -- взял и передвинул на это место диван.

Я подумал, что, вероятно, сделал бы то же самое. Кому приятно ежедневно
ходить по смертному одру?

У Перкина и Мэкки мы пробыли совсем недолго и вновь спустились в
семейную комнату. К этому времени Тремьен благополучно проснулся и
позевывал, готовясь к вечернему обходу конюшен. Он предложил мне прогуляться
вместе с ним, я с удовольствием согласился.

На ужин я приготовил цветную капусту с сыром, и Тремьен съел это блюдо
глазом не моргнув.

Ближе к полуночи, веселый и довольный, он появился вновь после ночной
проверки и, дыша на руки, сообщил:

-- Явно потеплело. Снег тает, и началась капель. Слава богу.

И действительно, за ночь мир переменился -- из белого стал зеленым.
Шеллертон зажил новой жизнью, жизнью спортивного азарта и скачек.

В глухом лесу на растаявшей земле Анжела Врикел провела свою последнюю
спокойную ночь среди муравьев и других мелких существ, которые благословили
ее, дочиста обглодав ее кости. Ни запаха, ни страха. Омытая дождями, она
удалилась на вечный покой.

ГЛАВА 8

В понедельник утром Тремьен доверил мне более резвого скакуна,
девятилетнего жеребца по кличке Дрифтер. Мне также было разрешено проездить