Чтение 26–й страницы книги ~Черная книга Арды~

- Ну, ладно, ладно, уговорил... Только смотри - чтоб тише воды, ниже травы! Иди теперь. Утром разбужу рано.

- Спасибо, отец!

- Ни в чем ему не отказываешь, - вздохнула жена.

- Я все боюсь, что он поймет...

- Младшим ты бы такого не позволил.

- Верно, - ответил Хэрн, - но ты понимаешь...

- Когда-нибудь все равно узнает, отец. Или расскажут... Он уже и так спрашивал, почему у него светлые глаза. У всех темные, а у него - серые. И потом - пройдут годы, и он увидит, что не меняется. Не стареет, как другие.

- От судьбы мы его не защитим, как бы ни хотелось. И все-таки пока пусть лучше не знает.

- ...Владыка сейчас выйдет к тебе, человек с востока, - пророкотал Балрог.

Илмар, забившийся в самый темный угол зала, затаил дыхание: вот сейчас произойдет то, на что он, двенадцатилетний мальчишка, не смел и надеяться. Он увидит самого Владыку! В воображении ему рисовался некто прекрасный и грозный, великий воитель в сияющем венце, огромного роста, в блистающих доспехах и с огненным мечом в руках. Поэтому он даже не понял сразу, кто перед ним, когда в зал вошел, прихрамывая, высокий человек в простых черных одеждах, совершенно седой, с лицом, изорванным шрамами.

Меч у него, правда, был - черный, со странной рукоятью, в которой светился камень, очертаниями похожий на глаз. Илмар понял с изумлением, что это и есть Владыка, только когда отец, глубоко поклонившись, подал ему свиток.

Изуродованная рука, принявшая послание, была охвачена в запястье железным тяжелым браслетом; только приглядевшись, Илмар понял, что это браслет наручников. И невольно прикрыл глаза, борясь с внезапно накатившей на него волной жгучей жалости.

Властелин пробежал глазами письмо. Взгляд его стал жестким.

- Скверно, - голос у него был красивый: глубокий, низкий, выразительный. - Я постараюсь помочь, чем могу. Сил у нас немного...

Он задумался.

- Я дам ответ. Жди меня здесь, Хэрн.

Хэрн снова - в который раз - изумился способности Властелина запоминать имена и лица. Ведь сколько лет прошло...

Взгляд Властелина остановился на маленькой фигурке в углу.

- Кто это?

Глаза у него были удивительные: глубокие и светлые... Илмар даже дышать перестал.

- Это мой сын.

Хэрн ответил слишком поспешно и умоляюще взглянул на Властелина.

- Понимаю... - Властелин улыбнулся уголком губ. - Подойди, что же ты прячешься? Хотя верно... Не очень-то приятно на меня смотреть, да?

Илмара словно обожгло. Он сорвался с места, подбежал к Властелину:

- Владыка! Разве бы я мог...

- Как твое имя?

- Илмар, - с готовностью ответил мальчик.

"Илмар. Лишенный дома. Вот как..."

- Кем же ты хочешь стать?

Илмар старался не отводить глаза: видеть проступившую в шрамах кровь было страшно; чудовищное противоречие этому мягкому, мудрому взгляду.

- Менестрелем...

- Ты, значит, слагаешь песни?

Илмар облизнул пересохшие губы:

- Да...

- Спой мне что-нибудь.

Илмар запел; голос его дрожал поначалу, но постепенно забыл он обо всем, и не стало ничего, кроме ледяного сияния этих глаз... Юный чистый голос взлетел под своды зала, и слова - простые и трогательные...

- Благодарю тебя, Илмар-менестрель...

Мальчик никогда не думал, что слова могут наполнить сердце такой радостью:

- Позволь мне, Владыка Мелькор...

Илмар не договорил: преклонил колено и благоговейно коснулся губами обожженной руки. Мелькор вздрогнул.

По дороге мальчик долго молчал; потом сказал совсем тихо:

- Какой же я дурень... Придумал сказку: воин в сияющих доспехах... А он - совсем другой...

- Ты разочарован, сын?

- Нет, отец, нет!.. Знаешь... - его голос упал до шепота, словно Илмар поверял великую тайну, - знаешь, я никогда не видел таких прекрасных рук, как у него...

Больше никто из них не проронил ни слова.

- ...Они говорят - я не сын тебе. Они говорят - я альв.

В голосе юноши звенело отчаяние.

- Что же ты молчишь, отец? Скажи, что это не так! Мама!..

Хэрн опустил взгляд.

- Мальчик мой... прости, но это правда.

- Как?..

- Ты - Нолдо, мальчик. Ты уже сам видишь, что непохож на своих ровесников, но гонишь от себя эти мысли. Я нашел тебя в лесу. У нас с матерью тогда еще не было детей. Мы - твои приемные родители. Твоих родных убили харги.

- Как же так?.. - юноша сел, стиснув виски руками.

- Это правда, мальчик мой. Мы не хотели говорить тебе. Ты был нам, как родной...

- Я помню, отец... Ох...

Мать всхлипнула.

- Как же так... - повторил Илмар. Одно лицо стояло сейчас перед его глазами. Рэна. Рэна.

...Она жила по соседству, смуглая, маленькая, темноглазая. Она не была красавицей; скорее, она была чарующе некрасива, похожа на маленькую птичку. И голос такой же: звонкий, чистый... Она успела стать частью его сердца. Он уже не представлял себе жизни без нее. И теперь судьба разлучала их навсегда. Теперь? Нет. С самого рожденья. И ничего не изменилось бы, даже если бы - знал. Рэна. Рэна, любимая. Рэна. Лучше уйти, уйти навсегда, и никогда больше не видеть. Ни-ког-да. Слово какое странное. Как же не понял... И язык альвов казался чем-то знакомым, давался слишком легко... Судьба. Ненавистная, жестокая.

"Рэна, свет мой... Мысли путаются... как же так? Куда идти? Отец... Мать... Будь я человеком, в этот год мог стать воином Аст Ахэ... Ангамандо. Придумали имечко: Железная Темница. Мог бы говорить с Владыкой, видеть его... Альв. Как клеймо. По праву рождения - враг ему, враг этим людям, воспитавшим меня... Разве от себя убежишь? Разве забудешь..."

- Отец, - глухо сказал Илмар, - может, я могу рассказать альвам... Может, мне поверят...

"Не Эльф... не человек... Кто я теперь?"

- Я объясню им, отец, я расскажу им... о Мелькоре, о вас... о людях... Отпусти меня.

- Нет, сын, - тяжело ответил Хэрн.

Он ушел все же, не простившись с Рэной, не поклонившись отцу и матери. Не смог. Ушел ночью, с лютней через плечо, безоружный. Не оглядываясь.

...Мало кто прислушивался к нему. Пожимали плечами, недоуменно шептались, иногда гнали, провожая проклятьями и недобрыми взглядами. Так добрался он до берегов реки Гелион - владений Амрода и Амраса, младших сыновей Феанора. Странного менестреля допустили к князьям Нолдор. Смотрели неприязненно, особенно Карантир, которому младшие братья подчинялись беспрекословно, хотя, по сути, он жил здесь на правах изгнанника: в Таргелионе давно обосновались Орки.

- Странные, говорят, ты песни поешь, - сумрачно-лениво протянул Карантир. - Ну, спой нам, чтобы мы услышали сами!

Илмар запел. Все больше мрачнели лица слушавших.

- Темны твои песни.

Юноша не отвел взгляд от лица Карантира:

- Хорошо. Я спою о том, что ты знаешь лучше меня... король, - Илмар усмехнулся.

Тогда он запел об Эльфах Тьмы, и слова его были - жалящая плеть. Карантир поднялся, багровея лицом, стиснув рукоять меча.

- Я прикажу казнить тебя, - прошипел он.

Шепоток пробежал по залу. Илмар рассмеялся:

- Это легко. Я безоружен. Я не умею сражаться - как и они, потомок Финве.

Карантир скрипнул зубами, с трудом сдерживая гнев.

- И все-таки еще одну песню я спою тебе. И ты выслушаешь ее.

- ...Кем же ты хочешь стать?

- Менестрелем...

- Ты, значит слагаешь песни? Спой мне что-нибудь...

- ...Какой я же дурень... Придумал себе сказку: воин в сияющих доспехах... А он - совсем другой... Знаешь, я никогда не видел таких прекрасных рук, как у него...

- Вражье отродье! - Карантир выхватил меч из ножен. - Сдохни же, тварь продажная!..

И еще на мгновение успел Илмар увидеть печальные и мудрые глаза Мелькора. Он падал в ледяной свет этих глаз, падал... падал...

- Но... это же менестрель, государь... - потрясенный шепот.

Карантир стоял, закрыв глаза, всей кожей ощущая взгляды братьев: не смеют вслух осудить старшего, но смотрят почти со страхом. Волна белого гнева схлынула, но он не ощущал ни раскаянья, ни стыда, и только стиснул зубы, услышав:

- Закон гласит...

Он заговорил медленно и ровно:

- Я знаю закон. Менестрель неприкосновенен, пусть даже он мятежник, вор и убийца, пришедший сюда, дабы смущать умы и чернить род королей Нолдор. Но и Валар единожды во гневе свершили то, что чего не дозволяет суровая справедливость Великих. И Валар свидетели мне - он, предатель народа своего, Элда по крови, восхвалявший Врага пред тронами князей Нолдор, заслужил смерть. Вспомните братьев своих погибших, вспомните сожженные дома ваши, вспомните о скорби народа Нолдор и ответьте мне: найдется ли среди вас тот, кто оспорит мои слова? И если есть такой среди вас - пусть скажет он свое слово. Но пусть вспомнит прежде, кому станет говорить он; и что Финве, Король Нолдор и предок мой, пал от руки Врага; и что сын его и отец мой Феанаро был убит мерзостной тварью Моргота; и что тот, кто встал на защиту вражьего соглядатая, возвышает свой голос в защиту Врага!

Тишина. Он поднял веки, тяжелым взглядом обвел собравшихся и вытер меч полой плаща:

- Уберите эту падаль.

ПЕСНЬ. 457-465 Г.Г. ОТ ВОЗВРАЩЕНИЯ НОЛДОР В БЕЛЕРИАНД

Птица будет рваться в небо, даже если крылья сломаны. Так и мастер, даже с искалеченными руками, останется Мастером. Он еще мог творить, хоть и по-иному, но так хотелось не сотворить - сделать... Руки помнили все, но каждое прикосновение отдавалось в них болью. И все-таки он снова и снова шел - сюда, в мастерскую, заставляя себя забыть о сведенных судорогой пальцах.

Он никогда не оставлял себе своих вещей. И ту, первую свою лютню подарил одному из менестрелей. И она сгорела в огне. Он тогда поклялся больше не создавать такого - и легко было бы сдержать клятву, с такими-то руками, но - нарушил ее.

Потому, что нельзя убить музыку, живущую в твоем сердце, и так хочется, чтобы ее слышал не ты один.

Но никто еще не смог сделать инструмента, который пел бы так, как хотелось ему.

И вот теперь...

Корпус был легким и плоским, непривычной формы; узкий гриф прочерчен серебристыми нитями-лучами четырех струн. Он погладил гриф и бережно взял странный, покрытый исчерна-красным лаком инструмент в руки, заметив вдруг, как дрогнули пальцы. Он долго откладывал эту минуту - боялся, что это, новое, не станет, не сможет петь. Правая рука легла на маленькое подобие слабо изогнутого лука из темного дерева с серебристо-черной, слишком широкой для лука тетивой. Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза и коснулся струн...

Песня была - о тех, ушедших, которые, как бы горько это ни было, быть может, были ему в чем-то дороже людей... Наверно, потому, что были - первыми. Были - его народом. Были.

...И павшие с неба звезды расцвели черными маками: лишь одного цветка не было среди них. И сбитые птицы черными звездами падали в алмазную пыль...

Он никогда не говорил об этом: что проку? боль не перестанет быть болью, а вина - виной: Бессмертным не дано забывать. Он не умел и не мог плакать по ним, но эта музыка была - как слезы: не вернуть. И ничего, кроме скорби и горькой памяти, не было в ней: ни ненависти, ни гнева. Он играл, не ощущая боли в пальцах, не ощущая ничего, растворившись в этой невероятной музыке...

...Гортхауэр замер на пороге, боясь вздохнуть или пошевелиться. Он был зачарован безумным голосом струн, колдовством песни.

А в ней была звенящая тоска по полету, по ледяному ветру высоты, по распахнутым крыльям - уже-несбыточное, не взлететь...

Он видел только это бледное, отстраненно-вдохновенное лицо в трепетном звездном мерцании - лицо творившего эти мучительно-прекрасные чары, - не чувствуя, что сердце почти останавливается. Он умирал и рождался в этой музыке, взлетавшей ввысь звездной стремительной спиралью, он терял себя - но это не было страшно, ничто уже не было страшно: пусть не выдержит сердце - только бы струна не оборвалась...

Музыка умолкла внезапно на горькой высокой ноте, и тот, кто играл, не открывая глаз, медленно опустился в кресло, бессильно уронил руки. Лицо его было смертельно-бледным, дыхание - почти неслышным, и Гортхауэру вдруг стало страшно того, что - не может остаться в живых создавший такое - ведь это то же, что создать мир... Он смотрел - и не узнавал знакомого лица. Этот человек не был ни его Учителем, ни его Властелином - он был иным, и как назвать его сейчас, Гортхауэр не знал, и даже то, что приходило в голову - шорох-шепот, звон тонких льдинок, шесть приглушенных неуловимых серебряных нот - Тэннаэлиайно, ветер-несущий-песнь-звезд-в-зрячих-ладонях

- даже это было - не то. Он хотел подойти - и не мог. Хотел позвать, окликнуть - и не знал, как...

"...Я увидел сердце твое - нет печальней звезды, и пламени нет светлей...

Я увидел сердце твое - и не смею коснуться рук, ибо боль боюсь причинить Сердцу Мира...

Я увидел сердце твое - и в душе моей слов больше нет кроме тех, что сказать посмел -

Я увидел сердце твое..."

Он не видел ни крови на струнах, ни вздрагивающих от непереносимой боли искалеченных рук. Он стоял на пороге и повторял про себя: "Я увидел сердце твое..." - не осознав, в какой момент произнес это вслух.

Сидящий медленно повернулся к нему, не открывая глаз.

"Ортхэннэр..."

Кажется, он тоже не хотел говорить вслух - а может, просто не было сил; обычно они редко говорили мыслями.

"Я... здесь..."

"Ты - слышал?.."

"Я... да, прости... Я не должен был..."

Он заставил себя подойти - и опустился на каменные плиты у ног сидящего, хотя мог сесть рядом.

"Как... ее зовут?"

Он почти неосознанно подумал - она, словно о живом существе, словно о женщине.

"Лаиэллинн".

Песнь, уводящая к звездам? - скорее, Ийэнэллинн, Боль Звезды, ставшая песней...

Тень мысли.

Мысль, похожая на бледную улыбку - в ответ.

"Она умеет и смеяться..."

Не верилось.

"...это я - не могу".

Гортхауэр опустил голову.

"Когда-то умел..."

Окровавленная рука поднялась, словно он хотел коснуться склоненной головы сидевшего у его ног Майя, - и снова бессильно упала.

"Прости".

"Тебе... наверно... надо остаться... одному..."

А хватит ли сил уйти, если...

"Не уходи, Ортхэннэр..."

И - еще два слова, почти неразличимых.

- Повелитель Воинов! - прохрипел человек и рухнул к ногам Гортхауэра. Майя вскочил, инстинктивно стиснув рукоять меча.

- Что?! Что произошло, говори?

- Артаир... и Тавьо... оба... - человек закрыл лицо руками.

Он понял без объяснений.

- Где?

- Я... покажу...

Старшего - Артаира - узнать можно было только по одежде да рыжевато-золотым волосам: удар меча рассек лицо. На лице младшего навсегда застыло выражение растерянности, боли и какой-то детской обиды; две стрелы с зеленым оперением пронзили тело - под ключицей и в сердце. Гортхауэр осторожно, словно боясь причинить боль, извлек одну из раны.

- Бараир, - ровно и страшно прозвучал его голос.

Эти двое были его учениками, и Тавьо лишь готовился принять меч воина. Когда гибнет воин - с этим можно примириться; но этот - Великая Тьма, еще совсем мальчик...

Ученик. "Недолго ты был моим учеником".

Майя поднялся, все еще сжимая в руке стрелу.

- Велль знает?

- Нет, Повелитель.

- Скажите... нет, я сам скажу ему. Потом - предводителя Орков ко мне. Объяснять ничего не пришлось, и напрасно Майя подыскивал слова.

Опустив глаза, Велль сказал с порога:

- Я знаю. Брата убили. Позволь проститься с ним.

...Когда-то их подобрали в лесу - продрогших, голодных оборвышей, испуганно смотревших на Черных Воинов. Тавьо хотел остаться с Гортхауэром