Чтение 26–й страницы книги ~Идеальная мишень~

— Здравствуйте, — раздался резкий голос, — говорит полковник Кочиевский. Спасибо, что вы решили мне ответить. Я хочу с вами встретиться.

— Когда и где? — Он знал, что долго говорить не следует. Но это знал и Кочиевский.

— Завтра вечером. В шесть часов. В ресторане «Царская охота». Он находится…

— Я знаю…

— Тем лучше. Безопасность мы гарантируем. Давид Самуилович обещал быть посредником. До свидания.

— До свидания. — Он положил трубку.

— Что у нас? — спросил Рыжов у своих сотрудников.

— Ничего установить не удалось, — доложил один из офицеров ФСБ, — неизвестно, откуда звонили и где находится телефон.

— Я так и думал, — кивнул Рыжов, — они решили подстраховаться.

— Вы думаете, стоит завтра пойти на свидание с этим мерзавцем? — встревожился Всеволод Борисович.

— Обязательно пойду, — мрачно ответил Дронго, — очевидно, нам действительно пора лично поговорить.

— Это может быть очень опасно, — предостерег Романенко.

— Не думаю. Он же не идиот, понимает, что я буду не один. Ресторан находится на правительственной трассе, недалеко от Жуковки. Там полно милиции и сотрудников службы охраны. И кроме того, гарантия Бергмана стоит многого. Если, конечно, он мне вечером позвонит.

— Вы думаете — позвонит? — У Романенко был растерянный вид. Он не представлял, как можно встречаться с человеком, подозреваемым в организации убийства своего коллеги.

— Обязательно позвонит. И не нужно так нервничать, Всеволод Борисович.

Раз он разрешил отпустить Лукина, раз решился на такую встречу, значит, хочет сообщить мне нечто очень важное.

— А если он хочет предложить вам взятку? — спросил Лукин.

Дронго обернулся, посмотрел через плечо на молодого человека. Тот, чуть покраснев, отвернулся.

— За всю свою жизнь, — сообщил Дронго чуть Дрогнувшим голосом, — я не заработал ни копейки, которой не мог бы гордиться. Для меня человек, берущий незаработанные деньги, хуже проститутки, которая торгует, своим телом. Причем заработки-то вполне трудовые. Совестью не торгую. Я ответил на твой вопрос, Захар?

— Завтра, — примирительно заметил Романенко, — завтра мы узнаем, что толком они хотят. Надеюсь, что все пройдет благополучно.

Париж. 14 апреля

Сегодня вечером я приехал в Париж. Не знаю почему, но на меня город не производит такого впечатления, как на многих людей. Обычный город — большая столица европейского государства. В центре похожие друг на друга здания в некоем псевдоромантическом стиле. Говоря честно, думаю, что нужно очень любить жизнь или быть чуточку влюбленным, чтобы по достоинству оценить Париж. Жизни у меня осталось не так много, а настоящей любви никогда и не было. Вот и все объяснение. Для меня маленький городок типа французского Бреста или бельгийского Гента куда более приятное место для проживания, чем огромный шумный Париж. И для упокоения — тоже.

Я забрал все свои вещи из отеля, сел в поезд и впервые за несколько дней остался один, без своих бдительных «друзей». Я сидел в купе в абсолютном одиночестве, твердо зная, что за мной никто не следит. Я даже проверил и убедился — действительно, никого. Меня очень смущал этот взрыв в Антверпене.

Кто мог узнать о моей встрече? Почему нужно было взрывать Ржевкина? По логике, всех возможных свидетелей должны убирать люди Кочиевского. Но если они не поехали в Схетон, кто тогда встречал там людей Хашимова? Или же мои «наблюдатели» решили сделать круг и вернуться к офису компании Ржевкина?

От сильного напряжения кашель мой стал затяжным, я с ужасом замечал, как платок все обильнее окрашивается кровью. Если я не дотяну до конца поездки, моя семья может и не получить «премиальных» за найденного Труфилова. Как я его ненавидел в душе, внушая себе, какой он негодяй. С другой стороны — пока все нормально. Если все пойдет так и дальше, я уже через несколько дней вернусь в Москву умирать богатым, а Труфилова похоронят в Париже, куда он сбежал, надеясь остаться богатым и живым.

Когда поезд подходил к Парижу, я включил свой телефон спутниковой связи. И он сразу зазвонил, словно ждал моего сигнала — Почему вы отключили телефон? — услышал я голос Кочиевского. — Где вы сейчас находитесь?

— Не хотел, чтобы меня засекли, — признался я полковнику, — сейчас я в поезде, уже подъезжаю к Парижу.

— Вы успели поговорить с Ржевкиным? — Он так и спросил «успели», забывая о том, что я подполковник КГБ. Явно нервничает, и этим объясняется его прокол. Он невольно себя выдал, но я Должен делать вид, что ничего не понял.

— Я с ним встретился, — докладываю я полковнику, — но он ничего толком не знает. Видел Труфилова последний раз два года назад.

— Почему вы решили поехать в Париж, а не в Лондон? — спрашивает меня Кочиевский.

— Здесь двое людей, с которыми может общаться Труфилов, а в Лондоне — только один. Больше шансов именно в Париже. — Я говорю логично, и откуда Кочиевскому знать, что я решил начать собственную игру. Я уже не верю полковнику, который послал за мной целую свору безжалостных убийц. Я больше не верю никому.

— Когда устроитесь, сообщите мне, в каком вы отеле, — продолжает полковник. — Завтра утром получите адреса.

Он даже не знает, что у меня есть адрес Сибиллы. У меня в запасе ночь, и я попытаюсь найти Труфилова без его «наблюдателей». На вокзале я прохожу в туристическое бюро и прошу заказать мне отель где-нибудь в районе Монпарнаса.

— Непосредственно у вокзала? — спрашивает меня улыбающаяся француженка.

Нет, у вокзала нельзя. Если остановлюсь слишком близко к авеню генерала Леклерка, полковник может заподозрить неладное. Нет-нет… Близко нельзя. Нужно где-то подальше. Я показываю на выставленной передо мной карте Парижа место, находящееся поближе к Сене. От Монпарнаса — к западу.

— Бульвар Гренель? — спрашивает девушка.

— Да. Пусть будет бульвар Гренель, — соглашаюсь я, отмечая отель в три звездочки. Мне не нужен особый комфорт. Только тишина. Девушка чуть заметно пожимает плечами и поднимает трубку телефона. Через минуту говорит, обращаясь ко мне:

— С вас пятьдесят франков. Отель «Холлидей Инн» на бульваре Гренель.

Чтобы взять такси, вам нужно спуститься вниз на один этаж и пройти направо.

— Спасибо. — Я беру бланк заказа, еще не зная, что за отель приготовила мне эта улыбающаяся стервочка. Нет, она сказала все правильно. Только это не отель «Холлидей Инн», а скорее мотель. И дело не в том, что в небольшом шестиэтажном домике всего сорок семь плохоньких номеров, — прямо напротив входа в здание, на уровне окон, проходит линия метро. Представляете, какой здесь грохот? Тишины у меня явно не будет. Правда, я получил номер с выходом на противоположную от подземки сторону, окно которого упирается в глухую стену. Но это все равно лучше, чем вид на грохочущий поезд. Если учесть, что за сутки я плачу девятьсот франков, что составляет примерно сто пятьдесят долларов, то мой номер явно не тянет на такую цену. Впрочем, мне все равно. Платит Кочиевский, а ему я не собираюсь экономить деньги. Вообще, нужно было снять апартаменты за тысячу долларов, но мне и этого не хочется. Моя мечта остаться в номере своего отеля и никуда не выходить — день, два, три. Месяц. Все оставшееся время до самого конца. Смотреть в глухую стену и думать о моей неудавшейся жизни.

Я долго размышлял, почему у нас ничего не получилось с Вилмой? Разница в возрасте? Нет, я знал семьи, где разница была гораздо больше, например, у родителей моей матери, где отец был старше своей жены, моей бабушки, на целых двадцать лет. И они счастливо прожили всю свою жизнь. Разница в возрасте здесь ни при чем. Скорее разница в мировоззрении. Я любил посидеть дома, посмотреть телевизор, почитать книгу. Вилму же тянуло в шумные компании, к друзьям, радовали все эти презентации, встречи.

Но сейчас я думаю, что мы разошлись даже не из-за этого. И дело было не в ней — во мне. Может, поэтому я довольно спокойно реагировал на ее многочисленные измены, чувствуя свою вину? Я ведь не хотел уезжать в Москву, я думал остаться в Риге, стать инженером. После смерти отца я принял решение, о котором потом долго жалел. Мне сначала казалось, что, попав К «систему», я смогу понять механизм ее воздействия на человека, смогу стать ее частью и это в будущем огородит меня и мою семью от тех неприятностей, которые выпали на долю моих родителей, да и мою лично. Может, Фрейд или Юнг объяснили бы все моими подсознательными комплексами. Страхом предать отцовское начало, ведь первые годы моей жизни я провел без отца, и это въелось в мою память. Встреча с отцом стала точкой отсчета новой жизни, которую я запомнил навсегда.

Но судьбу нельзя повторить. То, что для моего отца было делом всей его жизни, для меня стало тяжкой обязанностью. Я неплохо учился, довольно успешно продвигался по службе, но это было не мое. Я чувствовал — все это не мое. Меня мучило, что я совершил ошибку. И когда я встретил Вилму, такую молодую, непосредственную, живую, мне показалось, что она способна изменить мою судьбу.

Но мы оба не смогли измениться. Ни она, ни я. Впервые я понял это еще в Африке, когда к нам в посольство приехала делегация Госкино. В составе делегации был один молодой актер, уже достаточно популярный к тому времени, успевший сняться в нескольких нашумевших фильмах. Весь вечер на приеме в посольстве он делал комплименты Вилме. Я обязан был понять, что происходит, заметить их взгляды. Но я ничего не видел — не хотел видеть, погруженный в себя. На следующий день она поехала вместе с делегацией на экскурсию, кажется, в местный зоопарк. Когда все вернулись к обеду, оказалось, что нет Вилмы и того смазливого актера. Она появилась через два часа. Если бы меня случайно не оказалось дома, я бы, возможно, так ни о чем и не догадался. Но она сразу полезла в ванную. Если учесть, что она не любила днем мыться, принимая душ только по утрам, я заподозрил неладное. Я вошел в ванную и молча смотрел на нее. Она вдруг испуганно обернулась на меня.

— Что? Что? — спросила с тревогой.

— У тебя синяк на плече, — сказал я, глядя ей в глаза, — кажется, это кровоподтек. Где ты могла так удариться?

— Синяк как синяк, — вспыхнула она. Восточный мужчина на моем месте устроил бы сцену ревности. Или отправился бы бить морду молодому актеру. Я же повернулся и вышел из ванной. Вечером мы провожали делегацию Госкино. Когда этот актер протянул мне руку, я посмотрел ему в глаза. Похоже, он даже забыл, что я муж Вилмы. Он улыбался и смотрел сквозь меня. Подумаешь, эпизод в его богатой приключениями жизни. И я подумал тогда, что нужно жить, как этот артист, порхая по жизни и не очень утруждаясь сомнениями. Возможно, болезнь потому и съедает меня, что я слишком часто занимался самоедством.

Восточным мужчиной я не был, но пять лет в Сибири что-то да значили. У меня была сибирская закваска. Я улыбнулся в ответ актеру и тихо сказал:

— Вам просили передать пакет.

— Какой пакет? — не понял он.

— Посылку. Просили передать без свидетелей. — Да, он даже не вспомнил меня. Для него я был предметом интерьера. Он покорно прошел за мной в туалет.

— Где же пакет? — спросил он, и в этот момент я ударил его по физиономии. Он вскрикнул. Я нанес еще два удара в живот, и он упал на пол.

Парень оказался хлюпиком, несмотря на все свои внушительные размеры. Он хныкал, когда я поднял его.

— Я муж Вилмы, — сообщил я этому типу, и он начал размазывать слезы по лицу. Мне стало противно. На какую же мразь она польстилась.

— Вы с ней спали? — спросил я. — Только не врать.

— Нет. — Он все еще думал, что я собираюсь его убивать.

— Говори правду. — Я бил его без эмоций, и это, наверное, самое страшное.

— Мы с ней… мы… Это она… она… Я не хотел…

— Где вы были?

— В машине. Я взял машину у консула. Но я не хотел.

Черт побери, она изменила мне с этим типом в машине. Не могла найти нормального места, чтобы трахнуться. Потому-то сразу побежала в душ. Мне даже стало смешно. Я поднял его и еще раз отвесил пощечину. Если бить ладонью, то эффект получался двойной. Больно и обидно. И главное — не оставляет видимых следов.

— Иди к самолету. Опоздаешь и останешься в этой проклятой стране, — я подтолкнул его к выходу.

Я надеялся, что никто ничего не заметил. Но я ошибался. Только спустя много лет я узнал, что все обратили внимание на наше отсутствие. Кто-то рассказал об этом своей жене, а та, в свою очередь, своей подруге. По цепочке сплетня дошла до Вилмы.

Целых три месяца после этого мы с ней не общались. Пока однажды ночью она не пробралась ко мне в постель. И мы, ничего не объясняя друг Другу, занялись любовью. Мне не хотелось ее обвинять, а ей не хотелось мне ничего объяснять. Наверное, так было лучше. Мы просто вычеркнули из памяти этот эпизод. Вернее, постарались вычеркнуть. Но оказалось, что чувствовать себя прощенной еще хуже, чем чувствовать себя виноватой. Для женщины такого истерического склада, как Вилма, это было худшее из наказаний. Мое благородство казалось ей подозрительным, неестественным, непонятным.

У нас снова начались скандалы. Она стала пить, и это было хуже всего.

Хотя в той стране, где мы жили, ничего другого делать не оставалось. Иногда посольские напивались вдрызг, чтобы забыть обо всем на свете. Так продолжалась наша совместная жизнь в африканской стране.

После возвращения в Москву Вилма демонстративно несколько раз уходила из дома, и я не спрашивал, где она ночевала. Мне действительно это было неинтересно. Измена? Но изменить можно только другу или любимому человеку.

Поэтому измены со стороны Вилмы не было. Очевидно, нас обоих убивало чувство одиночества, которое мы испытывали, живя рядом.

Еще пять лет после возвращения из Африки мы только формально считались мужем и женой. Вилма жила со своим художником, я тоже был не ангелом. К счастью, Илзе оставалась у меня, жила с моей мамой. Весной девяносто четвертого мы развелись. К тому времени уже не было советских судов, и не нужно было лицемерить, призывать к сохранению «ячейки социалистического общества».

Латышский суд развел нас быстро и без лишних формальностей.

А еще через несколько месяцев мы в последний раз поговорили с Вилмой. Я приехал к ней перед отъездом подписать документы, разрешающие мне увезти дочь.

К этому времени они почти не встречались. Илзе уже стала понимать, почему мать не живет с нами. А Вилму, похоже, устраивало то обстоятельство, что ребенка воспитывает бабушка. Мы отправились к нотариусу окончательно все оформить.

Когда все было кончено, мы пошли в небольшое кафе. По странному совпадению, это оказалось то самое кафе, где мы познакомились. Жизнь иногда любит такие гримасы. Мы сидели друг против друга и не знали, что сказать. Все и без того было ясно.

Я уезжал в Россию, забирая с собой мать и дочь. Она оставалась в Латвии. Мы оба понимали, что возможность свиданий будет крайне ограничена.

Знали, что для поездки в наши теперь разные страны нужны визы и иностранные паспорта. И нам нечего было сказать друг другу. Мы, в сущности, все время жили рядом, оставаясь чужими людьми.