Чтение 26–й страницы книги ~Я не вернусь~

Весело, одним словом!

Капанид, бедняга, целый месяц Амиклу искал. Искал - не нашел. То ли убили,

то ли в огне сгорела.

Вот так!

* *

Ну почему все аэды - пьяницы? Вроде бы не Бромию служат, Аполлону. Им бы не песни петь - на врагов перегаром дышать. Чтобы насмерть!

Вот и этот - забрел прямо к шатрам, завыл, заголосил, будто режут его:

Гермес Килленский, Майи сын, Гермий милый!

Услышь аэда! Весь в дырах мой плащ, дрогну.

Дай одежонку какую, дай обувь!

Насыпь серебра слитков десять - веских!

А то не дал ты мне хламиды шерстяной, теплой В подарок перед стужей, ни сандалий прочных;

И полуголый, мерзну я зимой лютой!

В общем, подайте двоим-троим, у порога сидим, от вас не убудет, а Зевс не

забудет!

Куреты лир с кифарами на дых не переносят (из Кали-дона этого голосилыцика уже попросили), но как гостя прогнать? А как накормили да злого молока налили, встрепенулся пьяница, лиру из рваной сумы достал...

...А глаза хитрые-хитрые! Туда смотрит, сюда смотрит, прислушивается. Чего бы, мол, спеть, чтоб еще перепало? А мне и самому интересно стало. Не любят тут про богов да героев слушать. Про богов - потому что негоже о небожителях языком зря трепать. А герои - какие у ахейцев герои? Смех - не герои!

Ага, сообразил, кажется. Носом шмыгнул, лиру поудобнее перехватил, пальцем по струнам провел. А струны: "Дзе-е-ень! Дре-е-е-е-ень!"

Различно женщин нрав сложил вначале Зевс:

Одну из хрюшки он щетинистой слепил, Все в доме у нее валяется в грязи. Другую из лисы коварной создал бог - Все в толк берет, сметлива, хоть куда. Иной передала собака верткий нрав, Проныра - все бы ей разведать, разузнать, Иной дал нрав осел, облезлый от плетей...

Не выдержали куреты - грохнули, за животы схватились. Я вновь удивился. Не поймешь моих родичей! То перед женщиной на колени падают, царицей-басилиссой всякую пастушку величают, то брови хмурят: молчи, мод такая-сякая, когда мужчины разговаривают!

А пьяница успех почуял, и снова "Дзе-е-ень! Дре-е-е-ень!":

Да это зло из зол, что женщиной зовут,

Дал Зевс, и если есть чуть пользы от нее - Хозяин от жены без меры терпит зло.

От зла такого войнам скоро быть,

И брани быть, и городам гореть,

И женщины вина, а не богов,

Что сгинут и герои, и вожди.

Не жить богов потомкам на земле!

Такое зло из зол зиждитель создал, Зевс!

Посмеялись, еще налили, плащ старый кинули, а пьяница лиру подхватил - и нет его. Оглянулись - пусто. Что за притча?

А когда отсмеялись, Фоас сказал, что песня - неправильная. Не то чтобы совсем, но воевать из-за женщин -дело пустое. Мужчины за добычу воюют, за честь свою воюют, за дом свой воюют. А чтобы из-за женщины города горели? Враг у тебя жену украл - а ты у него укради. Воевать-то зачем?

А я все строчку про себя повторял, одну и ту же: "Не жить богов потомкам на земле!" Ой, знакомое что-то!

А потом мы узнали, что аэд эту песню и в Калидоне пел, и в Ламии, и в Анфеле. И у локров тоже пел. И что разговоры уже идут - неспроста это! Быть скоро войне - большой войне из-за женщины.

И каждый на свою жену поглядывать начал - не из-за нее ли?

Смешно? Смешно, конечно. Мы и посмеялись, у костра сидя. А потом почему-то

невесело стало.

* *

Просыпайся, сынок! Просыпайся! Умойся, новый фарос надень - тот, что тебе в Фивах по жребию достался. И причешись. Хочу, чтобы ты был красивый!

Мама? Что случилось? Мама...

За пологом шатра - поздний зимний рассвет. За по-яогом - снег на желтой траве.

Ой,холодно!

Ледяная вода в лицо (брр-р-р!), полотенце, гребень... Никогда меня еще мама так не будила! Война? Тогда зачем фарос? Ни разу мне еще в Куретии фарос надевать не приходилось! Может, еще и фибулу золотую? И в зеркало хетгийское посмотреться?

Всем хорош! Еще бы только жезл басилеев - в зубы! Ну, мама!

Ого, а ведь скачут! Двое? Нет, трое! И прямо сюда! Точно трое! На двоих

панцири серебром горят, на третьем длащ темный, голова капюшоном закрыта...

...А панцири-то знакомые! И шлемы. Видел я их, совсем недавно видел! Так это же!.. Серебряные Палицы. Фивы! Фивы!

Но почему? Мы же их победили! Видать, ошиблась мама! Не фарос - латы надевать надо было. Но откуда?! Первый спешился, второй тоже, третий, тот, что в плаще, едва с коня не свалился. Поддержали, слезть помогли.. - От богоравного Ферсандра Полиникида, басилея Фив и всей Виофии, к его брату Диомеду, наследнику Калидонскому...

Чуть не рассмеялся. Как же я забыл? Маленький Ферсандр, мой братец двоюродный, отныне басилей Фиванский. Ему теперь свои Серебряные Палицы положены!

Тот, что первый, ближе подошел, рукой о панцирь серебряный ударил.

Радуйся, богоравный Диомед Тидид! Твой брат, басилей Ферсандр, шлет прифет и фелит перетать: "Тержи!" и Лихо так сказал - я даже рот расскрыл. "Тержи!", ясное дело, "Держи!". Но чего держать-то?

А тут и остальные приблизились. Тот, что не в панцири. Нет, та, что не в панцире!.. -Темный плащ скользнул на землю..Критское платье было на ней - тяжелое, золотой узорчатой парчи, с синими камнями - россыпью, брызгами моря. Тускло светилось золото старинного ожерелья, и такое же золото было на тонких худых руках.

Ахнули куреты - те, кто проснуться успел и к шатру моему подойти.

Царица!

Радуйся, Амикла, - выдохнул я. - Радуйся, Пеннорожденная! Да будут благословенны боги, приведшие тебя сюда!

Шагнула вперед, пошатнулась - едва подхватить успел, Ткнулась мокрым лицом в грудь...

Радуйся, богоравный господин Диомед... богоравный... богоравный... богоравный...

...Богоравный Ферсандр... он такой добрый, он ведь меня не знал совсем, мы в Аргосе и не встречались, но он сразу помог, накормил, Фивы мне показал, а потом коня подарил... я еще два дня ездить училась, а платье это его бабушки, настоящее, с Крита, и ожерелье с Крита, я говорю, что нельзя мне, что "я рабыня, а он смеется: "Рабыня, значит, повинуйся!". Он так смешно говорит, и все в Фивах смешно говорят...

До Фив она добралась сама. Уж не знаю, как.

А когда на дом напали, меня Афродита спасла. Это те напали, плохие, которые меня мучили. Они в шлемах были, но я их сразу узнала! А они меня не узнали, не увидели даже, они служанок убивать стали, и привратника убили, и повара, а меня не заметили, я убежала, и потом кто-то ворота городские открыл, хоть и ночь была. Я знаю, это Киприда, ведь я ее жрица, правда, я совсем плохая жрица, потому что я всех должна любить, а люблю только тебя, господин Диомед, но я тебе больше не буду говорить, что люблю, ведь я теперь не Афродита, я просто рабыня беглая, а рабыни господ не имеют права любить... если только господин сам не полюбит... Но все равно, это она меня спасла!

Не спорю. Пусть думает девочка, что Афродита ее выручила.

Спасибо, мама!

* *

Ай, Диомед, какая к тебе девушка приехала! Баси-лисса! Богиня! Не показывай ее мне, тебя зарежу, себя заррежу, ее зарежу! Ай, Тидид, ай, счастливчик!

* *

Светильники горят ярко, ночная тьма убежала за толстый полог шатра, на ярком покрывале - недопитая серебряная чаша. Синие камешки на платье Амиклы пылают, светятся. Как и ее глаза.

Маленькая Афродита уже не плачет. Больше никогда она не будет плакать!

Ты - не рабыня, Амикла, а я - не богоравный. Ты - самая красивая девушка в мире, а я болван, у которого вместо головы медный шлем - пустой, с дырками.

Она смеется, подходит ближе. Негромко звенят браслеты.

Тогда я вызову тебя на бой, воин! Начну войну без предупреждения, без посольств и гонцов, войну страшную, безжалостную. На бой, воин, на сильный бой! А я тебе не уступлю, не дрогну, спины не покажу! Если ты муж - атакуй с фронта, нападай с жаром, отражай удары и к смерти готов будь. Потому что сегодняшняя битва - без пощады!

Нанесла ты удар прямо в грудь, - улыбаюсь я в ответ. - Да только я боец сильный, боя не боюсь, вызов твой принимаю и удары твои отобью! Зовут меня копьеносцем, вот и попробуешь ты моего копья, и поражу я тебя за дерзость твою тем копьем не раз и не два. Будешь о жизни молить, но копье мое жалости не ведает, и ты ее не отведаешь, а отведаешь иного!

Смеется Амикла. Падает критское платье на покрывало. Сползает тяжелое ожерелье с тонкой шеи...

Не нужен мне доспех, чтобы сражаться с тобой, копьеносец! Рази, да знай, что, обессилевший, на землю упадешь, пощады запросишь, потому что копьецо твое маленькое, копьецо твое кривенькое, а я боя не боюсь, насквозь воткнешь - не испугаюсь... Рази!

Показалось или нет, но блеснуло перед глазами не золото критское - серебро. И словно дальний ветер лесной - налетел, унес меня, развеял туманом над ночной поляной...

"...Одна несравненная дева желаннее всех для меня, та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счасщ. ливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее..."

Что с тобой, Амикла? Ведь все хорошо! Все хорошо!

Все хорошо, господин мой Диомед. Хорошо, что ты смог увидеть меня.

Все-таки смог! Но я - раба Киприды, беглая раба! А боги мстят.

Боги? Но ведь Киприда - это Любовь! Она - добрая! А твоего жреца я куплю вместе с храмом. Он тебе руки лизать станет!

Жреца купишь, волю богини - нет. Боги не бывают добрыми, они мстят, они не прощают. Но мне уже все равно, мой Диомед, все равно. Ты тут, ты во мне... За это - не жалко. Пусть накажут, пусть убьют!..

"...Горделивая шея у нее над сверкающей грудью. Кудри ее - лазурит неподдельный. Золота лучше - округлые руки ее. С венчиком лотоса могут сравниться пальцы..."

А когда она заснула, я все лежал, руки за голову закинув, слушал, как она дышит (быстро-быстро!), и все думал, думал... А мне-то что надо? Что мне еще нужно? Родина, дом, друзья, Амикла...

Чего еще желать?

Мы лежали рядом, она уткнулась в мое плечо, а я вдруг вспомнил совсем

другое, забытое. Тогда, десять лет назад, когда папа был жив, и все были живы...

. Ветер в ушах - прохладный, пахнущий близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла-Хорошо!

Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо тем-пй пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-у вкопал прямо в землю... Дальше, дальше!

Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-Луна с небес смотрит......Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет ? Что добрые боги послали эту ночь...

Добрые боги послали эту ночь...

АНТПСТРОФА-11

Никогда еще не сидел на троне. Не сидел, да и не собирался. Даже если трон

и не трон вовсе, а несколько холодных камней, и такая же холодная плита за спиной.

Но все-таки - трон. Сейчас он - настоящий. Как и фарос, как и венец на голове, и золотой жезл.

Мертвая желтая трава, костры, слева и справа - молчаливые куреты...

Я, Амфилох Амифаонид, сын Амфиарая Вещего, прошу у тебя, богоравный

Диомед сын Тидея, наследник Калидонский, защиты и милости...

Амфилох Щербатый падает на колени, склоняет голову. Хочется вскочить, схватить за плечи, поднять...

Нельзя!

Можно лишь брови насупить, плечи расправить.

Радуйся, брат мой, Амфилох Амфиарид! Радуйся - И в благоволении нашем уверен будь. Моя земля - крепость, и в той крепости найдешь ты покой и защиту...

Дядя Андремон рядом сидит, тоже в венце, тоже с жезлом кивает, и Фоас кивает, а Щербатый все так и стоит на коленях.

Поднимите его, - повелеваю я. - Поднимите и окажите милость...

Жезл в правой руке свинцовым кажется. Впрочем, зо-Дото, говорят, тяжелее свинца...

Она... Она долго умирала, Тидид! Он окна все камнем заложил, дверь заложил, только окошко возле дверц оставил. И каждый день приходил - слушать, как оця умирает. А она... Она только воды просила, воды глоток всего один глоток! Тогда дожди шли, вода сквозь камни сочилась, она камни лизать пыталась...

Плачет Амфилох, Амфилох Щербатый. Плачет, кулаком слезы вытирает. И мне не по себе. Тети Эрифилы, его мамы, больше нет...

А она все жила, Тидид, все не умирала. Ей служанка кувшин воды передала - в окошко просунула, и лепешку передала... А он каждый день приходил, слушал, ждал потом приказал камни раскидать, взял меч...

Плачет Щербатый...

А мама все еще жива была, Тидид! Все не умирала. И плакала... Кровь по лицу льется, а она плачет. Он маму приказал у ворот бросить, стражу поставил, чтобы мы похоронить ее не смогли. Она долго лежала, черная стала, птицы глаза выклевали...

Заячья Губа отомстил матери. Запер, морил голодом, но не дождался - перерезал горло...

Как бы ты ни провинилась, тетя Эрифила, что бы ни сделала...

За что же тебя так?

А потом объявить велел, что мама убить его хотела. И что тогда, десять лет назад, она нарочно отца погубила, за ожерелье, которое ей дядя Полиник дал. И что все в Ар-госе праздновать должны мамину смерть, и жертвы богам принести...

Щербатый бежал. Бежал, за ним гнались, стрелы вдогон пускали.

Ушел!..

Тидид! Ты... Ты внук дяди Адраста! Ты - последний! Кроме тебя - никого больше, понимаешь? Мы все... Все тебя ждем. Приходи! Возвращайся!

В руках у Щербатого - алебастровая табличка. Внизу - знакомые оттиски красной краски. Все поставили печати - и Сфенел, и толстяк Полидор, и Эвриал Смуглый, и Промах Тиринфец, и дядя Эвмел. И даже маленький Ки-антипп.

Щесть печатей - одна на другую наладят. А выше знакомое слово:

"Возвращайся!".

Твоей печати нет, Амфилох, - замечаю я.

.. Одни боги ведают, что на душе. И думать не хочется!

Ты прав, Тидид, моей печати здесь нет... Щербатый рвет фибулу, лезет рукой за пазуху. Вот и печать - резного камня, на прочном шнурке. Шнурок не поддается, Амфилох вынимает нож...

Краска... Нет, не надо!

Острая бронза режет руку. Щербатый морщится, долго мажет кровью камень.

Вот...

Кровь расползается по табличке, капает на землю.

Моя кровь... Кровь Амифаонидов, кровь потомков Мелампода. Я один теперь остался! Тот, кто был моим братом, отныне вне рода, вне фратрии, он больше - не человек. Убийце матери нет прощения, Тидид! Если ты не придешь, я убью его сам. Погибну - но убью. Но есть еще Аргос...

Да, Аргос... Алкмеон заперся за древними стенами Лариссы, окружил себя пьяным зверьем, его пеласги хватают людей прямо на улицах...

Есть Сфенел, - напоминаю я. - Он - басилей Аргоса, он - Анаксагорид...

Нет, - Амфилох мотает головой, снова морщился. - Сфенел не будет ванактом, мы не допустим. Анак-сагориды слишком сильные, слишком гордые...

Щербатый не договаривает, но я понимаю. Капанид свой, я - чужак. Чужак - и внук Адраста Злосчастного. Я удобен, настолько удобен, что на мне сошлись все.

"-Дядя, кто должен править в Аргосе? На самом деле? ~ Тот, кто сильнее, Диомед. И тот, кого поддержат гиппеты".

И теперь им нужна Дурная Собака. Дурная Собака - против Алкмеона Убийцы...

Я должен подумать, Амфилох, подумать...

Нет! - Щербатый скалится, в глазах - ночная тьма. Нельзя думать, надо начинать войну! Надо убить его, убить убить, убить, убить! У тебя есть конница, у тебя много воинов, поспеши, Тидид!..

Подумаю, - повторяю я. - Подумаю... А самому бежать хочется. Да только не в Аргос, а куда подальше. К гипербореям, к хеттийцам, в Кеми...

... "Кур-р-р-р-р!" Мчится конница через Микенские ворота. И через Диркские, и через Трезенские. Стучат копыта -гореть проклятому Аргосу!..

Нет, нет, нет!

* *

Э-э, о чем думаешь, брат мой Тидид? Что горюешь? Ты - вождь, ты - койрат.

Фивы взяли, Аргос возьмем!

Помолчи, Фоас! Помолчи! Тебе кажется, Диомед, что ты вернешься домой завоевателем? С чужим войском? ^ - Да, дядя Андремон...

Ты изгнанник, в Аргосе у тебя ни земли, ни скота, ты чужак, а тебе придется карать, бросать в темницу, изгонять?

Да, дядя.

И ты станешь хуже Алкмеона, потому что тот, кто сидит на чужом престоле, должен каждый день, каждый час доказывать, что именно он - ванакт?..

Да...

Ты прав, Диомед, ты прав. Но подумай, что будет, если ты откажешься? Если останешься здесь? Что ты почувствуешь через год? Через десять лет? Ты станешь седым, старым - что ты скажешь перед смертью своим друзьям, которые звали тебя на помощь? Что?

Не знаю, дядя Андремон... Не знаю!

* *