Чтение 26–й страницы книги ~Скрут~

оттого и дробятся дороги... Потому что провинция Ррок на самом деле необозрима.
Муравей ползает по огромному голому столу в поисках одной-единственной крошки,
и будет ползать долго, всю муравьиную жизнь... А если стол не гладкий? Если это
стол, оставленный после роскошного пиршества, заваленный обглоданными костями,
залитый соусом и вином?!

...Теперь он может признаться себе, что в этом его, муравья, счастье.
Провинция Ррок слишком, слишком велика, в ней слишком много женщин; можно не
думать о том, как придется с ней, единственной, поступать. Как тащить живого,
ни в чем не повинного человека на плаху, неповинного, потому что трудно
вообразить вину молодой женщины перед лесным чудовищем, кровососом в серой
паутине...

Пенка, которую он привык называть "Тиар". Заноза, засевшая в сердце до
конца его дней... Правда, дней этих осталось всего ничего. Потому что звезда
Хота скоро опустится за горизонт.

Самообман. Он не палач по призванию; он даже по принуждению не очень-то
палач. Спроси того парня, торговца платками - он опровергнет, он будет
доказывать обратное; спроси лже-Тиар по прозвищу Пенка - она объяснит доходчиво
и просто. Спросить бы Отца-Служителя- тот начнет туманно растолковывать про
завещание Святой Птицы, про ее золотой чертог, куда не войти преступнику... А
ему, Игару, и на чертог уже плевать. Он нанялся бы в подмастерья к настоящему
палачу- потому как без этого его умения погибнет Илаза.

Проскрипела мимо груженная мешками телега. Возница катил, не сверяясь с
указателем - местный, видимо, давно дорогу знает...

Потом показался странник. Настоящий, в плаще до земли и с посохом; Игар
мимоходом усмехнулся. Плащ такой длины путается и пачкается, посох бесполезен,
если только не отбиваться им от собак... А собаки в этих местах какие-то мелкие
и смирные, так что таскает наш странник свою палку для того только, чтобы быть
похожим на скитальцев, какими рисуют их на лубочных картинках...

Странник остановился. Покосился на Игара, подошел к указателю, долго
шевелил губами, разбирая темные, в дорожках древоточцев буквы.

-На Олок... На Требур... А... Мокрый Лес... Туда?

Игар не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Кивнул утвердительно - на
самом деле кто его знает, где этот Мокрый Лес, туда ли указывает широкая
грязная ручища с занозами от плохо шлифованного посоха. Странникам свойственно
бродить - вот пусть и бродит себе, зачем ему Мокрый Лес...

Длинный нос под капюшоном смешно сморщился.

- Я, это... Скит там, возле Мокрого Леса, Гнездо, точно ведь?

В душе Игара что-то тихонько и неприятно сжалось. Царапнуло, как железом о
стекло: скит...

Странник топтался. Это был очень словоохотливый странник; ежели болтлив,
то сиди дома, точи лясы перед воротами, а дорога в одиночестве располагает к
молчанию и, так сказать, углубленному созерцанию себя... Впрочем, кое для кого
долгое молчание равносильно воздержанию от естественных надобностей. Игар криво
усмехнулся - странник нашел собеседника, праздно восседающего под дорожным
столбом, и сейчас справит нужду... Выговорится, то есть.

- Я,- странник мигнул, перебрасывая посох из руки в руку, - я это, в
скит... в Гнездо иду. Насоветовали мне... у Святой Птицы правды спросить. Дочка
моя, вишь, от рук отбилась, нашла себе бродяжку какого-то... Ни рожи, ни
звания... И, говорит, ежели не сочетаете нас, удерем, говорит, к Алтарю... Что
тут делать, из этих, что к Алтарю прутся, половина сгинывает без следа... А
женишок-то, тьфу... Хочу вот дочку в скит отдать на время - пусть образумится
малехо...

Игар отвернулся. Странник как-то сразу сделался ему неприятен; пусть
замолчит. Ему, Игару, нужна тишина, чтобы вспомнить как следует те счастливые
два месяца, на которые Илазина мать отдала дочурку в Гнездо - тоже, мол, чтобы
образумилась...

Не то чтобы им было так уж легко встречаться, - однако ему казалось, что
он всюду ощущает на себе ее взгляд. Когда занимался повседневной работой, когда
рылся в старых манускриптах, когда внимал урокам Отца-Разбивателя... Тот,
бедняга, нарадоваться не мог на послушника, внезапно .воспарившего в сложном
искусстве "когтей и клюва". Игар не выдыхался, часами танцуя с маленьким
изогнутым "когтем" в одной руке и длинным колючим "клювом" в другой,
закручиваясь спиралью, то и дело нанизывая на клинок собственную ускользающую
тень; ему мерещились блестящие Илазины глаза в темной щели окна-бойницы.

...И только пред лицом Птицы Игар забывал о взгляде Илазы. Наедине с
Птицей он принадлежал одной только Птице; возможно, понял он потом, Ила-за
ревновала. И победила в конце концов, ибо ради нее, возлюбленной, он отправился
на поклон Алтарю и снял, оставил в траве храмовый знак...

- ...Так до вечера думаю и добраться, -странник снова мигнул. Веки у него
оказались желтыми, как черепашье брюхо.

Игар кивнул - неохотно, так, что заболели шейные позвонки. Странник мигнул
в последний раз - и пошел прочь, подметая дорогу полами плаща. Игару захотелось
наступить на край ткани, чтобы услышать треск и возмущенный возглас.

Он поднялся, принуждая затекшее тело, как погонщик принуждает упрямого
осла. Поглядел вслед страннику; повернул в противоположном направлении,
радуясь, что удалось обмануть судьбу и упростить выбор. Теперь он может, по
крайней мере, объяснить себе, почему выбрал эту дорогу, а не другую. Хотя
судьбе, как правило, ничего не объяснишь...

Игар успел скрыться за жиденьким леском, когда с той стороны, откуда он
явился сегодня утром, на перекресток вылетел вооруженный отряд.

Их было семеро; ни на кожаных куртках, ни на высоких шляпах с обвислыми
полями не замечалось знаков различия, хотя опытный глаз ни в коем случае не
принял бы всадников за случайных попутчиков, отправляющихся в город по делам и
на всякий случай прихвативших каждый по сабле. Предводитель отряда опять-таки
ничем не выделялся внешне, однако именно к нему обернулись все головы, когда
кавалькада остановилась у самого дорожного столба.

Вдалеке еще маячила фигура в длинном плаще и с посохом; не теряя времени,
предводитель отдал короткий приказ, и восемь лошадей (восьмая - запасная) что
есть духу устремились страннику вдогонку.

Странник обернулся. На замурзанном лице его отразился испуг, он поспешно
посторонился, чтобы дать отряду дорогу; в следующую секунду в его глазах померк
свет.

Игар шагал своей дорогой - и потому не видел, какими свирепыми и
удовлетворенными сделались лица всадников. Он не видел, как предводитель жестом
велел подвести пленника поближе, как странник, чьи ноги заплетались от
основательного удара по голове, предстал пред его довольными очами, и как
довольство в этих самых очах постепенно сменилось раздражением и яростью:

- Бараны! Это ж старый хрыч, а тот сопляк должен быть!..

Игар не видел, как странник, потерявший к тому времени и плащ и посох,
возится в канаве на обочине, благодаря Святую Птицу за счастье оставаться
живым, и с трепетом вслушивается в затихающий вдали стук копыт.

Игар шел, тащился, волоча ноги, и на душе его было скверно.

Слово "Гнездо", неоднократно произнесенное странником, не желало уходить
из мыслей, оно повторялось, как эхо в запертом ущелье, то усиливаясь, то
угасая; сквозь пыльный пырей, затопивший обочины, проступали укоризненные глаза
Птицы. Птица- простит... Здешний скит- другой скит. Не тот, чье самолюбие
навеки уязвлено поступком послушника Игара; другое Гнездо, живущее по тем же
законам, но и Отец-Вышестоятель другой, и Дознава- тель... И послушники все
незнакомые. И Отец-Служитель не станет поглядывать на Игара с тем выражением,
которое так часто заставляло его краснеть и бояться. Скит- единственное место,
где он может рассказать все. Гнездо - убежище, где можно спрятаться. В том
числе и от себя...

Потому что он побежден. Он не умеет расплатиться за жизнь Илазы жизнью
другого человека- и не успеет уже научиться...

Игар брел по пояс в траве; дорога осталась за спиной, а он не заметил,
когда свернул с нее. Невыносимо тянуть эту ношу в одиночку - почему он раньше
не подумал о Птице?! Боялся, считал себя отверженным... Но Птица - простит. А
скит пусть наказывает, Игар безропотно примет все, хуже, чем есть, все равно не
будет...

Он споткнулся и упал и не стал подниматься. Перед его глазами спаривались
в дебрях травы два красно-черных продолговатых жучка; он целомудренно
отвернулся, вдыхая запах земли и жизни. Как хорошо. Есть нора, в которую он
забьется. Глубоко-глубоко... Дабат. По невидимой отсюда дороге требовательно
простучали лошадиные копыта. Неизвестный отряд спешил туда, куда он, Игар, уже
никогда не попадет.

* * *

Учитель хвалил ее все чаще; вместо соломинки из угла его рта теперь
постоянно выглядывала белая тыквенная семечка. Девочка научилась читать легко и
без запинки - вместо азбуки ей вручили потрепанную книжку с историями, в
которых звери говорили, а люди вели себя, как дурачки. Она смеялась, читая; в
такие минуты Лиль поглядывала на нее в замешательстве. Лиль непонятно было, что
смешного можно увидеть на белом, испещренном значками листе.

Мальчишки упросили Большую Фа, и теперь после уроков им было позволено
ходить на замерзший пруд под присмотром веселой чернобровой служанки; Лиль
долго сопела, канючила и хныкала, пока наконец и ей разрешили то же самое.

Девочку Большая Фа и слушать не стала. Ни без присмотра, ни под присмотром
- путь со двора был заказан. И уж тем более не могло идти речи ни о каком
пруде.

Книжка со смешными историями перестала ее радовать. Мальчишки собирались
на пруд, хвалились друг перед другом деревянными, с железными полозьями
"скользунами" - их полагалось привязывать к ногам и так скользить по льду.
Счастливый Кари был единоличным обладателем старого треснувшего корыта - в нем
катались с горы, и за право прокатиться Лиль платила малышу ленточками,
стеклышками, старыми пряжками от башмаков; девочка хмуро думала, что эдак
многочисленные тайники Лиль скоро оскудеют, не доживут до весны. Сама она могла
лишь бродить по двору, бросать снежки в намалеванную на заборе мишень и
вертеться под ногами у вечно занятых, озабоченных взрослых.

Потом Йар простудился-мать его, обнаружив нос сына мокрым и опухшим, без
разговоров отобрала у ноющего парня и шубу, и шапку. Йаровы скользуны остались
без присмотра; когда мальчишки и Лиль ушли на пруд, девочка залезла под