дорога вся в под(r)емах, спусках и поворотах не была однообразной.
Полосы, гребни и глыбы светло-серых пород казались голубыми и
перекрещивались, мешались, пестрели белыми известняками, желтизной
высохших трав, серебристо-желтыми лентами дериса.
Голубовато-серебристо-желтые холмы, простиравшиеся до горизонта в
прозрачную даль, казались каким-то новым радостным и неизведанным
краем.
Потом холмы стали выше и круче. Темные диориты, острые ребра черных
филлитов придали угрюмость склонам сухих русел, куда спустилась теперь
дорога. Столбы ушли по крутым гребням налево.
страну. Солнце уже клонилось к закату, голубые оттенки местности
сменялись розоватыми, словно другая музыкальная тональность окрасила
низкие холмы - тоже ласковая и приветливая, но более мажорная. Столбы
подошли к краю области мелкосопочника, справа расстелилась песчанистая
равнина, уходившая на юг, где в светлой желтоватой дали слабо
различались барханы обнаженных песков. Столбы поворачивали налево,
туда, где скопище пологих холмов снова потемнело, очевидно, опять
начинались изверженные породы...
винтовку. Эглон уже прицеливался в двух крупных дзеренов, сбегавших на
равнину и призрачно мелькавших во впадинах между холмами. Я опоздал и
не стал мешать товарищу. В гобийской тишине, при безветрии или слабом
ветре, выстрелы хлещут как-то особенно сильно, рассекая и сотрясая
воздух. Сквозь заднее окошечко кабины я мельком увидел, как Пронин
заткнул пальцами уши, - наш нервный водитель "Дзерена" не любил
стрельбы. Если стреляют прямо над кабиной, то выстрелы очень неприятно
отдаются внутри ее.
Дзерены отбежали далеко, не меньше четырехсот метров уже отделяло их
от машины. Звери продолжали нестись во весь опор, почувствовав
приволье равнины. Пронин высунулся и укоризненно посмотрел на Эглона.
быстро прицелился. Худшему стрелку, чем Эглон, у меня почти не было
надежды снять антилопу на полном ходу, с четырехсот метров. Поэтому я
действовал без малейшего волнения.
в ту же секунду поймал в прицел, и нажал на спуск. Животное рухнуло, с
ходу перевернувшись через голову, раза два брыкнулось и осталось
лежать. Вторая, меньшая, антилопа подпрыгнула и ускорила бег. Я
опустил винтовку - мяса было совершенно достаточно. Первобытные вопли
и приветственное махание руками - то, чем товарищи выражали одобрение
удачному выстрелу и радость добыче, право же, были нисколько не менее
приятны, чем похвала какой-либо из моих научных работ...
породы: более крупная, с прямой мордой, с большими ушами и очень
светлого, кофейного цвета шкурой. Как впоследствии определили, это
была обитательница бассейна Хуанхэ, антилопа-ада. Отсюда до долины
Хуанхэ было совсем не так далеко - не больше трехсот километров... В
Улан-Баторском музее есть хороший экземпляр антилопы-ада, но убитая
нами была еще крупнее.
седьмого мы остановились среди мелкосопочника, там, где линия столбов,
переломившись углом, повернула к югу.
столба, висевшего одним концом низко над землей, на уцелевшей
проволоке. Здесь оказалось много топлива, и повар решил напечь
пирожков и котлет на дорогу. Пронин тоже набрал дров и разложил
большой костер. При свете костра мы установили, что погибла шестерня
стартера. Запасной не имелось, и отныне машину стали заводить ручкой.
путешественников, если случается одна беда, то надо обязательно ждать
вторую и третью - якобы всегда происшествий бывает по три - три
счастья, три несчастья. Такая примета, как бы нелепа она ни была,
нашла в эту ночь полное свое оправдание.
кругом покрыта зверскими колючками. Проклятые растения были снабжены,
по-видимому, не шипами, а гарпунами. Каждая брошенная на землю вещь,
если она не была из металла или из дерева, немедленно пронизывалась
колючками, и после этого ее уже опасно было брать в руки. Решительно
ни сесть, ни положить ничего было нельзя. На следующий день
обнаружился еще один сорт колючек - зернышки ковылька с ершистым
наконечником и длинным хвостом. Такое устройство позволяло этим
"хвостовикам" не только вонзаться в ватники, но и передвигаться в вате
все глубже и глубже, пока острый носик зернышка не выходил на другую
сторону, коля и царапая кожу.
хвостатыми колючками, находя их то в спальном мешке, то в глубине
ватника и почесываясь от них не хуже, чем от некоторых насекомых.
Колючки явились первой бедой. Едва мы, усталые и сытые, улеглись в
мешки и согрелись, как в палатку ворвался Андреев с воплем: "Дайте
винтовку - волки!" Пальма действительно лаяла упорно и звонко с
четверть часа, но мы не обратили на это внимания. Однако шофер
заставил нас подняться - мы знали, что стрелять Андреев совершенно не
умеет и может попасть в Пальму вместо волка.
колени, я вышел из палатки с винтовкой.
черными кустами. Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать в таких
же кустах, только расположившихся на самом гребне склона, андреевских
"волков". Напрасно шофер клялся, что "они" пришли, сели и ждут. Эглон,
тоже выкарабкавшийся из мешка, со смехом выстрелил в кусты. Никакого
движения. Выругав фантазера, мы поплелись в палатку. Но третья беда
уже подкарауливала нас. Едва я снова согрелся в мешке, как услышал
назойливое гудение над самым ухом. С трудом разлепив смыкавшиеся веки,
я огляделся, но ничего не увидел в слабом, проникавшем через палатку
лунном свете. Опустив голову на подушку, я снова услышал гудение и тут
сообразил, что это гудит висящий на проволоке столб. Ночной ветер
заставил вибрировать железный провод брошенного телеграфа,
сохранившийся на этом участке. Поваленный столб натягивал проволоку
туже и резонировал. Гудение становилось все сильнее, принимая злобный
оттенок. Привыкшие к полной ночной тишине товарищи стали ворочаться,
недовольно покряхтывая. А гудение перешло в торжествующий рев, наглый
и нестерпимый. Очевидно, ветер усиливался. Проклиная день и час своего
рождения, выбрались из мешков Орлов с Эглоном, вышли и отцепили от
столба две привязанные за него палаточные растяжки. Но труды их были
напрасны - едва они улеглись, как услышали настойчивый рев столба.
Очень хотелось спать, и я терпел еще с четверть часа, но столб ревел и
ревел, пока я, потеряв всякий сон, не вылез из мешка и не нашарил близ
печки топор.
невозможно терпеть!..
руку вниз - искать сапоги в колючках было небезопасно.
злобно. Казалось, вся палатка начала вибрировать. В неверном лунном
свете мы не сразу нашли проволоку. Только когда Эглон, запнувшись за
нее, полетел в колючки и огласил лагерь проклятиями, проснулись все.
На подмогу вылез повар с фонариком. Проволока оказалась непостижимо
крепкой, но и общее раздражение дошло до пределов. Страшные удары
топором, снопы искр от щебня, свист проволоки - и столб глухо
стукнулся об землю. Наступила тишина. С победой мы вернулись в
палатку. Четвертой беды не случилось, но от раздражения мы не сразу
уснули.
день. Вчера мы прошли всего сто километров - слишком мало: осень была
на исходе, приходилось торопиться.
Пепельный, нежный свет лился на склоны западных холмов, а восточные
резко, черно и угрюмо вырисовывались на розовеющем горизонте.
же за стоянкой оказались развалины небольшого монастыря и два колодца
с плохой, застоявшейся водой. Поворот дороги - и открылась большая
котловина, недобро выставлявшая напоказ по всей своей ширине кочки и
бугристые пески. На небольшом уступе перед песками стоял ослепительно
белый, полуразрушенный субурган. Левее, за холмом, виднелись ряды
келий, сохранившихся лучше, чем здание большого храма, от которого
остались только кучи полуразмытых сырцовых кирпичей. Это был прежде
довольно большой монастырь Талаин-Чжисахурал ("Монастырь долинной
святости").
монастырях бронзовые или глиняные статуэтки богов. Каждому хотелось
найти что-нибудь на память о путешествии.
деревянных дощечек, стянутых шелковыми лентами. Книги оказались на
тибетском и старомонгольском языках. По уверению Данзана, это был
Маркеев Олег
Афанасьев Роман
Доставалов Александр
Прозоров Александр
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман