Печальных Островах, где каждый всегда готов каторжников беглых ловить.
Можно было затаится. Только надолго ли? Если такая охота идет, что весь
город в кольце солдат, если порты закрыли, долго ли я прятаться смогу?
Меня же любой сдаст, и правильно сделает. Перед совестью чист, перед
Домом -- в фаворе, награда велика, а что Сестра говорила: "Не отдай
беглого господину его, придет день -- сам побежишь!"... так кто о том
вспомнит, перед такой-то кучей денег!
то теперь он накатил как волна. Некуда мне деться! Ошибкой было на
расстояние уповать, ошибкой было к Нико идти.
выветрилось? Глотнул свободы перед дыбой. Хотя нет, на дыбу меня нельзя,
я же граф. Шелковая веревка, или стальной топор, а то и чаша почетная.
Все как положено. А вначале допросят с пристрастием... в подвалах стражи
и без дыбы умеют языки развязывать. Долго будут мучить, прежде чем
поверят, что ничего я не знаю про Маркуса проклятого...
разбежится, легче будет страже меня ловить. А развалин спасительных тут
нет, Амстердам город живой, место в нем дорого стоит.
Даже слишком быстро, и я недоумевал, пока не вышел на глашатая. Стоял
молоденький паренек на перекрестке, кутался в промокший смоленый
дождевик, и кричал, не жалея охрипшей глотки:
для пущего спокойствия и безопасности! В Амстердаме замечен беглый
каторжник Ильмар, войска будут введены с минуты на минуту! Проходите по
домам, честные люди!
добавил от себя:
убьют, потом разбираться станут!
ускорял шаг. Быть пронзенным мечом по ошибке никому не хотелось.
мой дом... есть, конечно, такой, что могу своим назвать, только
далеко... Куда деваться?
яркой рекламой -- разноцветные стеклянные буквы и крендели, карбидным
фонарем изнутри подсвеченные, -- я остановился. Мелькнула дурацкая мысль
-- внутрь войти, затаиться где-нибудь, переждать ночь... Но продавец с
двумя крепкими парнями-подмастерьями уже закрывался, и на поясах у них
дубинки покачивались. Видно, испугались обыватели. Пошел я прочь, пока
не присмотрелись они ко мне.
Впереди, на площади, купол храма высился. Раадху, амстердамский собор
Сестры-Покровительницы. Купол, золотом тонким оклеенный, фонарями
опоясанный, горел в ночи. И двери в храм еще открыты были, правда, стоял
у них глашатай, тоже выкрикивал про каторжника Ильмара и войска, но
стражи не видно было.
так вот мне помогать, от дел небесных отрываться. Но ведь и впрямь...
храм большой, главные паникадила лишь по праздникам зажигают, можно в
полутьме затаится. И даже грехом это не будет, где еще прятаться, как не
в храме Сестры, что милостью своей беглых не обделяет...
закрытые по плохой погоде, расходился от храма народ, вечернюю мессу
выслушавший, а я напрямик шел, старался шаг тверже сделать. Не тать я,
не беглец, простой бюргер, что спешит в измене покаяться, прежде чем с
женой на постели возлечь... А на площади светло, как на грех, и от
храмовых фонарей, и из окон раскрытых -- по амстердамским обычаям
занавеси вешать не положено, честному человеку нечего от соседей таить,
наоборот -- пусть все видят, какой у него, у честного человека, дом
добрый, да чистый...
витражи на узких окнах можно разглядеть, сцены из жизни Сестры без
прикрас описывающие. По-хорошему пройтись бы вокруг, на каждое окно
глянуть, потом изнутри посмотреть -- витражи хитрые, снаружи одно
видишь, как оно со стороны людям казалось, а изнутри все совсем
по-другому, как сама Сестра свои деяния представляла... только нет на то
времени. А жаль, за одну сцену с перевозчиком сколько в свое время копий
было сломано, многим она обидной для Сестры представлялась. Снаружи и
впрямь -- непотребство, а глянешь изнутри, как Покровительница бедного
лодочника святым благосоловением оделяет, и все наносное из души
пропадает...
сейчас.
еще был в храме, значит, подождать надо. Кто свечи жег, кто у святого
столба посреди храма молился. Только и тут пробежал мимо юноша-служка,
каждому говорящий:
священникам перед миром склоняться, их заботы небесные, далекие.
целых три вышло. Подошел к лику Сестры, раскаявшегося душегубца на добро
наставляющего, -- самая правильная для меня икона, -- поставил свечи.
Одну -- за себя, Ильмара-вора, чтобы не схватили бедолагу, не дали
умереть в позоре. Другую за хитроумного Нико, себя перемудрившего, чтобы
выпутался старик, умер своей смертью. А третью свечу, которая вроде как
и не нужна была, поставил за Маркуса, младшего принца. Что уж теперь, он
мне зла не хотел...
Перед ликом Сестры стоишь -- во всех грехах винишься. Вот почему только
потом уходит все это?
грехе? Может для того меня Сестра к своему храму вывела, чтобы
повиниться успел?
понесли. И почти все -- пустые. Эх, прав ли я?
окошечко постучал. Замер, глядя на лампадку, перед иконой теплящуюся.
Может, нет духовника поблизости?
грех...
знакомо успокоил священник. -- Говори, брат...
это уже в седьмой раз.
пролить, чья жизнь важнее -- лишь Искупителю ведомо...". Отпускается
тебе, брат.
же Марк на себя ту вину, как Искупитель вину учеников своих брал, так
что нечего Сестру и тревожить зря.
был отправлен за дела преступные.
Искупителя. Смог уйти -- значит, нет на тебе вины перед Ним.
добавил, вспомнив ресторан:
случился разор и переполох...
Это не грех, не о чем мне Сестру просить.
нет и перед Сестрой. Людского гнева бойся.
небось, почище моих будут. Я подумал, в чем еще должен покаяться:
никому это неведомо.
тем более, если гнев неправедный... Ведь это и не грех, а...
этого спрашивать!
младшим принцем Дома Маркусом? На планёре, ведомом летуньей Хелен?