шахматных надежд настроение у меня было никудышнее, но беззаботная
болтовня Арнольда делала свое дело: тучи на моем горизонте постепенно
рассеивались, а честолюбивые планы, связанные с чемпионским титулом,
казались теперь такой пустой, никчемной, бессмысленной суетой, что я
даже рассмеялся.
сибирских пельменей, я уверен, тебе отведывать не приходилось, это лишь
коренным сибирякам дано.
где-то было, с майских праздников оставалось...
присоединюсь.
цветов. Я смущенно опустил глаза.
уминая горячие пельмени, запивая их мускатом и весело болтая о всякой
чепухе. А по телевизору тем временем, создавая удачный фон нашей
непринужденной беседе, шла то ли двадцатая, то ли тридцать пятая серия
бразильского киносериала "Рабыня Изаура".
он не ударил бы в грязь лицом и на приеме у самого папы римского. По
крайней мере, от его молчаливости не осталось и следа. Словом, вечер
пролетел удачно и незаметно, и когда Арнольд вдруг стал прощаться, я с
удивлением обнаружил, что скоро полночь.
знаете, милиция...
волнуйтесь, я совершенно трезв. -- Он понизил голос до шепота. -- Я на
летающей тарелке.
говорите, что вы на этой, на тарелочке прилетели.
земной -- наш, словом. Скорее, Николай за инопланетянина сойдет, чем
вы.
нахохотавшись вволю.
достоинство. К сожалению, не каждый человек может называться настоящим
землянином... Я надеюсь, ваша тарелочка еще посетит наше скромное
обиталище?
меня появится хоть малейшая возможность повидать вас с Николаем, я
обязательно воспользуюсь ею. Признаюсь, я бы очень хотел этого.
Поверьте, -- если, конечно, вы сможете поверить человеку, которого
впервые увидели лишь несколько часов назад, -- вы с Николаем -- самые
близкие для меня люди. Я ведь один в мире, как перст -- ни друзей, ни
родных, ни семьи. Все летаю по свету, как... -- Он махнул рукой.
стараться. Прощайте, любезная хозяюшка!..
эксперимент, и всякие контакты с тобой станут невозможными. Это закон.
Но, поверь, я не кривил душой, когда называл вас с Машей самыми
близкими для меня людьми. У меня действительно никого, кроме вас, нет.
Так уж сложилась моя судьба.
ошибаюсь, не то что случайного прохожего -- строителя увидеть
невозможно. Как это у вас называется -- стройка века, что ли? По-моему,
точнее не назовешь, боюсь даже, что и за век не управятся. Так вот на
этой стройке я и оставил свою колымагу.
стройки, проникли сквозь дыру в заборе на ее территорию и увидели
звездолет -- тот самый звездолет, при взгляде на который у меня вдруг
сжалось сердце. Мы обнялись -- в последний раз.
покинутого строителями фундамента недостроенного дома и унес в
безбрежные просторы Вселенной моего лучшего и единственного друга --
теперь уже навсегда. Звездолет пришельцев растаял в ночной мгле, словно
призрак.
московской улице. Какой-то нервный тип высунулся из окна и выразил не
очень вежливое пожелание, чтобы я сходил куда-то очень и очень далеко и
надолго, но я не расслышал -- куда именно. Мне было грустно.
меня не было. Я просто забыл о ней, а когда вспомнил, поезд, как
говорится, уже ушел. Из головы не выходил визит Арнольда и его слова о
том, что мы больше никогда не увидимся. И зачем он их сказал? Ведь мог
бы обнадежить, как обнадеживает врач обреченного больного. И был бы это
уже не обман, а акт гуманности. Впрочем, у них там на Большом Колесе
истина, возможно, дороже самой гуманной, самой человечной лжи -- кто
знает?
безошибочно постигая мое состояние не умом, а каким-то чисто женским,
интуитивным чутьем, которое ее никогда не обманывало. Весь день сыпал
мерзкий, холодный, напоминающий осень дождь, еще больше усугубляя мое
гадкое расположение духа.
филателиста с Авиамоторной (ну уж теперь мне не то что майор Пронин --
сам комиссар Мегрэ помешать не сможет!). Маша вздохнула и отпустила
меня, сама же решила повидать свою сестру, которая жила то ли в
Химках-Ховрино, то ли в Коровино-Фуниково. Василий третий день гулял на
проводах и домой носа не показывал.
сообщил, что он буквально три дня назад переехал в центр, и поспешил
дать мне его новый адрес. Я поблагодарил и отбыл на поиски неуловимого
филателиста. Нашел я его не сразу, проплутав некоторое время по уже
начавшим сгущаться сумеркам; жил он, как выяснилось, в двух шагах от
гостиницы "Россия".
битых четыре часа, на Москву уже опустилась ночь. Свинцовые тучи
обложили город, сократив световой день на несколько часов и заметно
приблизив наступление темноты. Сырые, безлюдные тротуары гулко вторили
моим одиноком шагам и отражали холодный свет уличных фонарей своими
гладкими, чистыми, чуть ли не зеркальными от влаги, асфальтовыми
лентами. Дождь прекратился, но воздух был насыщен влагой до такой
степени, что я не удивился, если бы из-за угла вдруг выплыла
какая-нибудь рыбина или, скажем, медуза, как в знаменитой книге
Габриэля Маркеса.
времена у нас каждый второй мальчишка бегал с дешевым кляссером под
мышкой, в котором лежало что-нибудь эдакое, особенное, и все мы знали,
что вон у того есть "колония", которую он отдаст только за три
"Америки" или, в крайнем случае, за две "Африки" ("Гвинею" не
предлагать!), а у этого есть полная серия (все двадцать шесть!) бабочек
княжества Фуджейра, которую он готов махнуть исключительно на серию
афганских цветов; "Польша", "Румыния" и "Чехословакия" шли штука за две
"наших". Изредка на нашем марочном рынке всплывала какая-нибудь
экзотика вроде "Ньясы", "Кохинхины", "Фернандо По", "Занзибара" или
"Оттоманской империи". Да, золотое было время!.. С тех пор большинство
бывших мальчишек забросили потрепанные кляссеры на чердаки и вспоминают
об увлечении детства лишь по великим праздникам, и то не каждый год. Я