Чтение 26–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Хитростью да подлостью, -- повторила старуха с нажимом. Глаза ее блеснули старой враждой. -- Кияне не знали нашествий со времен... даже не знаю. Говорят, вообще никогда и никто не захватывал наш город!

Ольха спросила осторожненько:

-- А как же... Аскольд и Дир?

Старуха посмотрела с такой злостью, что Ольха невольно отшатнулась. До этого казалось, что местные притерпелись к русом, относятся уже равнодушно. Правда, она и разговаривала только со Зверятой.

-- Те вошли без оружия, -- почти выкрикнула старуха. -- Их была горстка!.. Даже если бы и хотели захватить город, как бы сумели? Потому и не пытались. Вообще шли в Царьград наниматься на службу. У нас попросились пожить с неделю, починить ладьи, купить еду на дорогу... А потом как-то внезапно напали хазары. Прямо в поле похватали молодых девок, парням повязали руки. Наши не успели за мечи схватиться, а эти русы, что оказались вблизи, вскочили на коней и ринулись в бой. Хазары не ожидали пришельцев, сразу и добычу выпустили, и сами, кто успел, восвояси... Тогда Аскольда спасенные от полона на руках в город принесли! А на другой день вожди и волхвы посоветовались и говорят русам: что искать в далеком Царьграде? Оставайтесь у нас. Будьте князьями, пусть ваша дружина стережет град. Мы и своих парней в нее дадим. И прокормим!

-- И что ответили русы? -- спросила Ольха, затаив дыхание.

-- Не все соглашались остаться. Аскольд сам рвался в Царьград, где сердце мира, где чудеса и теплые моря. И многие из русов настаивали идти туда. Только мудрый Дир, он был постарше и спокойнее, сказал насчет синицы в кулаке, как-то переломил остаться. Правда, с десяток все же ушло, но остальные остались и жили в городе по нашей правде, обид не чинили. Девок брали наших в жены, да не умыканием силком, как у вас, древлян, и не умыканием по. сговору, как у тиверцев, даже не по-полянски: то-исть, по уговору с родителями, а по-своему: по любви и согласию. Это нашим девкам вовсе по душе пришлось. А дети их, уже были не русами, но и не полянами, а звались русичами.

-- По любви и согласии, -- пошептала Ольха. -- Это у них в самом деле закон такой?

-- Да, -- признала старуха нехотя. -- Да только недалеко с таким законом пойдут. Разве ж не родителям с их опытом виднее, кого с кем повязать? В общем, так мы жили, пока однажды не пришли еще лодьи. Всего три. Еще издали наши дозорные видели, что там груда мехов, связки шкур, и богатые купцы. Потому и не подняли тревогу. А те, пристав к берегу, просили призвать князей. Аскольд и Дир явились, и тут все наши увидели, как те переменились в лице, когда увидели человека в лодье. Тот и был страшный князь Олег!

-- Но как он захватил город?

-- С ним был мальчонка. Олег указал на него и рек: "Вы не княжьего рода, а вот он -- княжьего. И он должен править этим градом". Аскольд и Дир схватились за мечи, оба были отважные и сильные витязи. Но Олег, это сущий зверь, сам прыгнул на них с мечом... Дальше было страшно, но просто. Олег в поединке убил их, хотя те дрались взвоем против одного, а его русы, что прятались под шкурами, тем временем бросились к воротам. Не давали закрыть, пока подоспели другие ладьи, полные воинов. Так ваш великий город пал под их мечами. Пали и все русы, которые защищали Киев от Олега.

Ольха спросила после паузы:

-- Эти русы, русы Олега... тоже берут женщин только По любви?

Старуха взглянула с подозрением, что-то спрашивает об одном и том же:

-- Да. Но только теперь русов ненавидят. И редкая женщина отвечает на улыбку руса.

Вот она зацепка, подумала Ольха лихорадочно. Их закон -- только по любви, а ее отдают насильно! Или на пленниц это не распространяется? Все равно, надо с кем-то поговорить. Со Студеном, он опять посматривает так, будто хочет поговорить. Или с добрым Асмундом. Даже с хитрым Рудым можно...

-- Страшные люди, -- прошептала она.

-- Страшные, -- подтвердила старуха с готовностью. -- Колдуны!

-- Даже колдуны? -- переспросила Ольха, по телу пробежала дрожь. Конечно, колдуны, недаром же в его присутствии совершенно не помнит, что лепечет, ее бросает то в жар, то в холод, не может не смотреть в его глаза, а когда смотрит, то готова либо убить его, либо броситься на шею. Это наверняка значит, что ее обереги борются с его колдовством. Однако их сила постепенно слабеет в борьбе с его темными чарами!

-- Колдуны, -- сказала старуха убежденно. -- Иначе как бы побили наших богатырей?

-- Они сильны, -- признала Ольха неохотно.

-- Но не настолько, чтобы победить все наше войско! Русов явилась горстка, но они побили, побили всех! Так не бывает.

Ее старческие глаза блеснули свирепой гордостью. Она, судя по ее глазам и учащенному дыханию, перенеслась в те славные годы, когда здесь еще не было захватчиков. И когда они явились, когда хитростью ворвались в город, была великая сеча... И многие славянские витязи показали себя равными богам войны, многие были как пардусы легки и отважны в бою...

Она не простого рода, подумала Ольха. Простолюдинка так долго не хранит зло. Этой было что терять. Она все еще не привыкнет, что стала простой челядницей.

-- Ты не полянка, -- сказала старуха внезапно. -- Когда-то наши племена бились смертным боем... но сейчас не до вражды и кровной мести. Тем более, что никто не вспомнит даже, из-за чего началось. Сейчас вы, древляне, такие же. И я как-то хочу помочь.

Ольга смотрела недоверчиво. Потом вспомнила, что у челяди везде глаза и уши. Челядь иной раз знает больше живущих в доме бояр или князей.

-- Помочь бежать?

-- Бежать? -- переспросила старуха с недоумением, словно только сейчас услышала такое незнакомое слово. -- Разве отсель убежишь? Я слышала, что земли древлян за тридевять земель, а по дороге к ним надо пройти три десятка племен, а там везде отряды русов...

-- Сколько же у них войска? -- усомнилась Ольха.

-- У страха глаза велики, -- призналась старуха. -- Но тебе все равно не пройти. Даже здесь не выйти. Русов мало, но они в самых нужных местах. Это они умеют! Где наши скопом, там у них иной раз один управляется.

-- Так в чем же...

-- У меня сестра -- колдунья. Про нее говорят, что по ночам в кошку перекидывается и чужих коров ходит доить, но это враки. А вот как она тучу как-то от нашего поля отогнула, я сама видела! Я попрошу дать тебе оберег. А то и отвар какой нужный.

Ольха ощутила, как горячая кровь, густая, как кипящая смола, хлынула ей в лицо. Она стиснула кулачки и прижала к груди:

-- Правда? У нее есть средство?

-- Есть, -- подтвердила старуха с гордостью. -- Эх, мало у нее силы. Она сейчас готовит обереги и супротив других. А пока что у нее есть только против самых главных. Ну, самого Олега, Асмунда, Рудого, Ингвара...

Сердце подпрыгнуло. Ольха спросила дрожащим голоском:

-- Ингвар... тоже среди главных?

Старуха проворчала, на сморщенном лице была смесь ненависти и восхищения:

-- Он хуже всех. Тем, что хорош.

Ольга раскрыла глаза шире:

-- Как это?

-- Кому не нравится отвага? -- сказала старуха нехотя. -- А это в нем признают даже враги. И в слове тверд. Если дал, сами боги не заставят отступиться. Таких уважает даже подлая в клятвах дрягва... Ест то, что и ратники, спит в походах на конской попоне, первым бросается в бой, последним выходит. В его Дружине русов, стыдно сказать, меньше трети.

Ольга охнула:

-- Как так?

-- За ним идут и наши дурни, -- признала старуха с той же неохотой. -- Молодые, подвиги им подавай... Правда, не только поляне польстились. Там и кривичи, тидричи, есть даже урюпинцы... От племен своих отказались, от богов родимых! Идут за этим кровавым псом... аки за новым богом! Тьфу! Ладно, милая. Завтра вечерком жди. Я обернусь быстренько. Сестра хоть и за городом, но сразу за днепровскими кручами. Ну там, где Днепр рэвэ ревучий.

После ее ухода Ольха снова не находила места. Если в дружине Игоря больше местных, то могли бы сговориться и перебить всех? Например, сонных. Так почему же не сделают? Не по трусости же? Даже поляне и тидричи, хоть и враги древлян, но их можно обвинить в лени, тупости, но не в трусости!

Когда раздался стук копыт и прогремели радостные крики челяди, она ощутила, как учащенно забилось ее сердце.

Донесся звучный голос Ингвара, немного хрипловатый с дороги. Тут же снова застучали копыта, и кто-то бегом, звучно шлепая лаптями, бросился в сторону конюшен. Заходящее солнце показывало, что хозяина крепостницы не было почти весь день.

Выглянула украдкой, отроки по двору уже бегом водили трех коней. Вороного жеребца она узнала, а еще двоих, похоже, видела под Павкой и Окунем или Боянем. Значит, он ездил развлекаться... или утешаться не один.

Она отпрянула от окна, отбежала к противоположной стене. Словно бы внутренним взором видела, как он бежит через сени, чуб развевается сзади, в глазах яростный огонь, затем стремительно несется вверх по лестнице, так непохожий на древлянских бояр, что даже в палатах стараются двигаться важно и величаво. Вот врывается на верхний поверх, где видна ее дверь...

Она слышала нарастающий грохот его сапог. И когда дверь с грохотом распахнулась, древлянская княгиня с надменным видом сидела за столом. Перед нею лежали деревянные дощечки, летописи, свертки бересты. Она рассматривала их настолько усердно, что не подняла голову даже на грохот подкованных сапог.

-- Добрый вечер! -- проревел он злым голосом.

Она ответила, не поднимая головы:

-- Только что виделись.

Его голос был сдавленным от ярости:

-- Только что?.. Это было еще вчера!

-- Да? -- удивилась она. -- А мне казалось, что врываешься сюда сто раз в день. Как будто не помню, что я в плену, а ты -- мой тюремщик.

В ее голосе было столько отвращения, что его будто ударили льдиной. Хрипло произнес:

-- Я сегодня был за сорок верст отсюда... Но я пришел не за этим.

Она медленно подняла голову. Он стоял перед ней напряженный, раздвинув ноги. Лицо было злое, но на этот раз на нем проступило странное облегчение. Он прямо впился своими синими глазами в ее ясные серые, смотрел жадно, будто пытался увидеть в них ту жилку, дернув за которую, можно умертвить сразу.

Так, скрестив взгляды, они замерли. Наконец Ингвар медленно вздохнул, с удивлением чувствуя, как раздвигается сведенная судорогой грудь. Легкая волна тепла прошла по всему телу. У меня есть отвар, напомнил он себе счастливо. Я могу освободиться от ее темной колдовской власти!

Она с удивлением и беспокойством видела, как в его глазах разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в усмешке.

-- Князь послал гонца в твое племя.

-- С чем? -- спросила она, сразу похолодев.

-- Догадайся.

-- Он это сделал... И вы думаете, что мое племя покорится? Да мои братья...

-- Они еще сосунки, -- напомнил Ингвар пренебрежительно.

-- У них есть наставники, -- возразила она горячо. -- есть воеводы. С одним из. них ты разговаривал. Они возьмутся за оружие!

Его рука дернулась к поясу. Калитка топорщилась от баклажки. Выпить прямо сейчас, мелькнуло в голове. Нет, выкажет слабость в ее присутствии. А для нее это лишний повод торжествовать.

-- Увидимся за трапезой, -- буркнул он.

-- Разве пленница может перечить? -- сказала она.

Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо, повернулся и почти бегом вышел. Дверь хряснулась о косяк так, что посыпалась труха, а потолочные балки заходили ходуном.

Уела, подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или не столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет себя пленницей. Тем более, что когда это заметила, то стала упоминать чаще

А Ингвар почти бегом поднялся в свою комнату. Павка распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул:

-- Я устал, отдыхаю!

-- Понятно, -- ответил Павка. -- Муха не пролетит!

-- Главное, никого не пущай ко мне.

Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо сорвал с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка разбухла, ни капли не было потеряно за бешеную скачку.

На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в ней обещал спасение. Пальцы сами по себе ухватили пробку. Он чувствовал шероховатую поверхность дерева, его тепло.

-- Сейчас, -- сказал он, -- сейчас...

Но пробка оставалась на месте, и он чувствовал, что не торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было далеко, он отчаянно торопился то ли выпить отвар, то ли обвешаться оберегами, то ли вообще уйти в волхвы. Но сейчас, когда вот он, отвар, сам уже почувствовал облегчение и некоторый стыд. Мужчина должен выстаивать без колдовства. Правда, она сама навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют.

После паузы он замедленными движениями, словно удивляясь себе, вложил баклажку на место. Она предохраняет и оттуда. Пусть не так сильно, но и он должен бороться против подлого колдовства! Если научится бороться, это может пригодится на войне. Во имя создания великого государства по имени Новая Русь.

А если начну сдавать, сказал себе, чувствуя себя как-то странно, будто не выстоял-- в борьбе с колдовством, а как будто поддается ему, то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если вокруг будут Дружинники, князь Олег и все волхвы Киевской Руси! На виду у всех.

* Часть третья *

Глава 33

Ольха заметила, что после объявленной помолвки за ней следить стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во двор, смотрела, как готовят еду, выносят из подвалов сыры, солонину. Побывала у колодца, никто не остановил. Значит, не думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить тюремщиков к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным овсом или пшеницей, поили ключевой водой. А потом только бы оказаться вблизи ворот!

Бабка молодого повара не появлялась. Ольха извелась, два дня минуло, но когда в ее дверь поздно ночью поскреблись, сердце екнуло. Сперва мелькнула сумасшедшая мысль, что снова явился этот кровавый пес, сильный и яростный пес, могучий, который первым вступает в бой и последним уходит, у которого такие сильные и горячие руки...

Она покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью, сыростью и болотными травами.

Ольха задвинула засов, прислушалась. За дверью переговаривались мужские голоса. Стражи не спали.

-- Принесла?

-- Милая, все для тебя сделано.

Старуха шебуршалась, суетливо рылась в складках одежды. На ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила на лесного зверя. Наконец извлекла калитку, а уже оттуда -- деревянный оберег на толстой нитке. Ольха узнала грубо нацарапанный лист папоротника, затем тускло блеснул отполированный бок темного камня.

-- Здесь, -- сказала старуха благоговейно. -- Одной капли хватит, чтобы ты выстояла супротив их чар. А двух и коню хватит!

-- А коню зачем? -- не поняла Ольха.

-- Да это так говорится. У русов. Мол, подействует сразу!

Жгучий отвар, поняла Ольха со страхом. Все проест, окромя камня. Как бы не пропекло насквозь... Хотя разве такая жизнь лучше?

Она бережно приняла в обе ладони тяжелую нагретую телом старухи баклажку. Пробка на удивление тоже из камня, только красного. Притерта так плотно, что Ольха едва-едва уловила запах -- пряный, напоминающий о темном лесе с его муравейниками, живицей, остро пахнущими трухлявыми пнями.

-- Пить сразу?

-- Можно разбавить в воде, -- рассудила старуха. -- Дабы губы не попечь. Но можно и сразу. Только не держи во рту, а сразу глотай.

Ольха в нерешительности попыталась открыть пробку:

-- Туго как...

-- Это чтоб не пролилось, -- ответила старуха.

-- Бабушка, -- сказала Ольха с благодарностью, -- чем я могу тебе заплатить? Только скажи!

-- Мне боги заплатят, -- ответила старуха строго. -- Скоро ответ перед ними держать. Надо хоть что-то доброе успеть сделать!

И ушла, оставив Ольху в радостном смятении.

Снизу доносился в реве голосов и лязг железа. Воеводы и дружинники, захмелев, все чаще хватались за оружие. Одни, чтобы показать как лихо умеют обращаться, другие вспоминали старые обиды, третьи затевали новые ссоры, ибо что за пир без драки и крови?

Ольха в отсутствие Ингвара проскользнула в его комнату. Сердце колотилось, уши ловили все звуки в коридоре. Постель скомкана, словно полночи ворочался с боку на бок, на столе кубок с остатками вина. А на стене, завешанной толстым ковром, холодно и загадочно блещут мечи, топоры, шестоперы, клевцы, кинжалы... Даже мечи такие, каких отродясь не видывала: черные, как ночь, прямые и длинные, другие же загнутые, третьи только с одной острой стороной, а на другой как острые зубы блестят зазубрины...

Ей показалось, что слышит шаги. Торопливо сорвала узкий кинжал, самый неприметный, зато в ножнах на простом ремне, подбежала к двери, но шаги приближались.

Не зная куда спрятаться, она отбежала за ложе, присела с той стороны. Благо одеяло сползло до самого пола.

Дверь распахнулась, по шагам она узнала Ингвара. Он что-то взял, вышел, но она долго сидела на корточках, чувствуя, как колотится ее сердечко. Торопливо опоясалась, ножны слегка оттянули пояс. Она вытащила кинжал, с восторгом и удивлением оглядела узкое лезвие, черное, как ночь. Черный булат, вспомнила рассказы бывалых воинов, а ее отец называл этот металл черной бронзой. Вроде бы мечи из черной бронзы крепче харалужных, только секрет этого металла погиб...

Торопливо выскользнула в коридор, пробежала на цыпочках до своей комнаты. На поясе чувствовалась приятная тяжесть.

Остаток дня тянулся нескончаемо долго. Она уже возненавидела это бесконечное застолье, когда только едят и пьют, когда однообразие пытаются разукрасить драками, боем на мечах, во пришел вечер, настала ночь, она, наконец, встала из-за стола и, сославшись на усталость, неспешно отправилась наверх.

Она чувствовала тяжелый взгляд Ингвара, отчего спина ее выпрямилась гордо и надменно, а по телу пробежала невидимая для Ингвара сладкая дрожь. Поднималась медленно, как подобает княгине, слышалачкак притихли гуляки, и знала, что выглядит великолепно.

В своей комнате сделала вырез на платье чуть глубже, но так, чтобы это выглядело как бы нечаянно, добавила масла в светильники. Вытащила из-под подушки кинжал в потертых ножнах, прицепила к поясу. От возбуждения горели щеки. Она не находила себе места, вставала и подбегала к двери, прислушивалась, но когда в коридоре послышались знакомые шаги, она могла их отличить из тысячи, то уже сидела у окна, оранжевый свет падал на ее очень спокойное лицо.

Ингвар вошел тяжелый, огромный. Его черная тень угрожающе заметалась по стенам. Глаза его угрюмо смотрели из-под сдвинутых черных бровей. На лбу залегли тяжелые морщины, такие же горькие складки прорезали лицо у рта.

-- Я не знаю, -- сказал он с порога, -- зачем это сделал великий князь... Он считает, что...

Взгляд его упал на ее пояс. Если древлянка и родилась в рубашке, то вряд ли на рубашке был еще и пояс с пристегнутым кинжалом. А сейчас рукоять кинжала в скромных ножнах торчит прямо под ее ладонью

Он оглянулся. На ковре осталось темная полоска в том месте, где висел кинжал. Ингвар поморщился:

-- Тебе это не поможет.

Ольха ощутила, как невольно ощетинивается:

-- Да? Подойди, посмотрим.

Он сделал быстрый шаг, импульсивный, необдуманный, отвечая на вызов, ибо без труда перехватит ее тонкую руку... Со сдавленным проклятием остановился. Он пришел не за тем, чтобы ссориться. Если спровоцирует, испугает или разозлит, это новая вражда, злоба.

Дурак, сказала она про себя. Почему остановился? Боишься? Пусть даже замахнусь, неужели не перехватишь мою руку, не выдерешь из кулака рукоять ножа? И тогда можешь снова прижать меня к своей груди, вопьешься горячими губами в мой рот...

Она ощутила, как кровь горячими толчками стала нагнетаться в ее щеки, делая их пунцовыми, губы темнеют и напухают, об ее кожу можно обжечься.

-- Я хотел сказать, -- заговорил он осторожно, его глаза не отрывались от ее ладони, потом встретились с ее глазами, -- что у тебя есть время самой выбрать себе... за кого пойти.

-- Почему? -- спросила она.

-- Ну... я уже сделал тебе зло... -- он вспыхнул, словно его -силой заставили признаться в слабости, -- хотя виноватым себя не считаю. Я делаю все во благо Новой Руси!.. И если какой-то заразе это не нравится... Словом, когда можно уменьшить зло... или не продолжать его делать, то это по правде русов. Прошлого не исправишь, зато можно самим строить будущее. Князь не сказал, когда тебе надо быть замужней, но, думаю, это можно оттянуть до праздника святого Боромира.

Она не отрывала от его лица сумрачного взора. В день святого Боромира заканчиваются все летние работы, урожай собран, зерно смолочено и засыпано в. амбары. Можно играть долгие свадьбы, плясать беспечно, спать долго. Так во всех племенах, ей объяснять не надо.

-- Ты уверен, что удастся?

-- Ну... почти, -- ответил он. -- А тогда впереди все лето.

-- Ну что ж, -- ответила она медленно.

Ему почудилась странная нотка. Он сказал подозрительно:

-- Но все равно тебе не позволено выходить за пределы двора. Если попытаешься, я сам с тобой разделаюсь!

-- Попробуй, -- отрезала она. -- В этот раз я не промахнусь...

Осеклась, но слово не воробей, уже назад не воротишь, а Ингвар, тоже мужчина, сразу и поверил, дурак. Разве можно верить женщине, когда вот так стоит и говорит вот так?

Он засопел, отвернулся, а она подумала с раскаянием: какой враг всякий раз за язык тянет? Ясно же, что не ударит ни мечом, ни ножом, если попытается обнять ее снова! Даже не оттолкнет, что самое страшное. Хотела бы, да не сумеет. Сил не будет... Но если совсем уж честно, то разве в самом деле хотела бы оттолкнуть?

Ингвар ушел, а она молча крикнула ему изо всех сил в спину: дурак! Разве ты не понимаешь?

Похоже, этот дурак оказался еще и глухим.

Пир длился уже третий день. Олег каждый вечер садился на свое место, поднимал кубок за Новую Русь, пил и ел, грохочуще смеялся шуткам, бывал весел и беспечен. В его отсутствие веселье не умолкало. Без князя можно и на ушах походить, а при князе негоже взрослым мужам...

На третий день, возвращаясь от своего похода на конюшню, Ольха на крыльце наткнулась на Асмунда. Воевода в задумчивости ковырял в зубах, смотрел на небо. Увидев Ольху, обрадовался:

-- О, лесная лилия! Просто чудо, как все здесь при тебе ожило!

-- При мне?

-- Разве первый раз здесь собираемся? В прошлый раз... когда это было, ага, три года тому, то как будто на похоронах... А сейчас все на ушах ходят!

-- Я-то при чем? -- сказала она, но слова старого воеводы польстили. И не сказать, что делала с неохотой или через силу. Как-то само получилось, что где-то вмешалась, а так как никто не возразил, все кинулись выполнять, то и дальше само собой пошло, что в этом ненавистном гнезде многое изменилось по ее слову.

Да, не потому, что хотела что-то изменить в жилище врага, а так получилось. Само.

Асмунд любовно погладил себя по брюху:

-- Что-то опять мой желудок рычит от голода как голодный пес! Надо зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печеного кабанчика, что как издевательство над нашими чувствами истекает соком прямо посреди стола на блюде, где по бокам поместились еще и жареные в собственном соку перепелки...

Ольха не выдержала, рассмеялась:

-- Асмунд! А как же те два поросенка, целых кабанчика, которых вчера для тебя лично готовили? Я сама видела!

Асмунд обидчиво пожал плечами: