Чтение 26–й страницы книги ~Княжеский пир~

-- Он убит? -- спросил он снова.

Илья слегка качнул головой из стороны в сторону, перекосил лицо, видно что и это движение стегнуло как кнутом по снятой коже.

-- У нас ночь впереди, -- прошептал он. -- Утром схлестнемся в последний раз...

Добрыня застыл, рядом ахнул Алеша. Илья без посторонней помощи не взберется и на лавку. Значит, утром вступать в бой кому-то из них!

На рассвете Алеша, который почти не смыкал глаз, тихонько слез с охапки мелких веток и пучков сухой травы. За сторожкой фыркали кони, но ласково, словно не врага чуяли, а переговаривались о чем-то своем лошажьем.

Когда он приблизился, Добрыня заканчивал седлать коня. Затянул ремни подпруги, оглянулся на тихий шаг:

-- Чего подкрадываешься?

-- Илью не хотел будить, -- ответил Алеша. -- Ты... хочешь ехать?

-- Надо, -- ответил Добрыня просто.

-- Лучше я, -- возразил Алеша. -- Я увертливей. А он тоже ослабел от илюшиных ударов.

Добрыня помедлил с ответом. Алеша в самом деле самый быстрый, но он, Добрыня, почти не уступает ему в скорости, зато превосходит в силе, умении, выносливости. Он умеет, как и Илья, распределять силы на всю схватку, угадывая ее конец.

-- Нет, -- сказал он тяжело, -- рисковать нельзя. Поеду я.

Алеша не успел возразить, как сзади раздался хриплый, словно простуженный, рев:

-- Кто поедет?

Илья стоял, держась за столб сторожки, покачивался, бледный, как привидение, как его нательная рубаха. Лицо за ночь осунулось еще больше, а кровоподтеки стали зловеще черными.

-- Илья! -- воскликнули оба в один голос.

-- Что задумали, мерзавцы, -- проговорил он с отвращением.

-- Илья, -- сказал Добрыня убеждающе, -- ты вон шагу ступить не можешь...

-- Но сидеть могу?

-- То сидеть...

-- Я буду сидеть, -- сказал Илья. -- но не на лавке, а на коне. А вы... Как можно? Где доблесть, где ваша воинская честь? Он враг наш, но ему еще тяжелее. Вы хоть кружку воды мне подавали, а ему кто? Он один лежит в своем шатре!.. У кого из вас хватило бы совести вступить в бой с раненым?

Голос старого богатыря был полон горечи, и оба молчали, рыли взглядами землю. Алеша дорылся до кладов, потому что лицо внезапно просветлело:

-- Но он сильнее!.. Это значит, мы только уравнялись бы!

-- Нет, -- сказал Илья угрюмо. -- Вот если я не вернусь...

Алеша снова потупился, а Добрыня сказал мудро:

-- Тогда его искать не придется. Сам найдет.

-- Тогда поступайте, как знаете, -- рассудил Илья. -- А сейчас надо жить так, как велит честь и воинская совесть... Но на коня взлезть все же помогите, остолопы.

Конь шел тяжело, словно тащил гору. Противник, такой же вороной, как и он сам, оказался моложе и злее, в обеих схватках умело бил передними копытами, хватал зубами, пытался сбить грудью. Если бы не пришлось побывать в сотне таких схваток, то этот молодой мог бы победить еще в первый же день. А так удалось продержаться до сегодняшнего утра...

Муромец обречено смотрел на медленно вырастающий шатер. Оба коня паслись неподалеку, один уже под седлом. Полог шатра откинулся, оттуда шагнул, пригибаясь, высокий воин в дорогой кольчуге, поверх которой блестят широкие булатные пластины. Завидев Муромца, тут же бросился к оседланному коню. Двигался быстро, легко, хотя Муромцу показалось, что левую ногу слегка подволакивает.

Когда приблизились к стоянке, незнакомый поединщик уже развернул коня навстречу.

-- Ты дрался хорошо, старик, -- крикнул он звонким звучным голосом, -- но сегодня твой день!

-- Или твой, -- ответил Илья угрюмо.

Воин захохотал:

-- Не скрою, мне досталось. Никто и никогда так раньше... Но взгляни на себя!

-- Ты трусишь, -- обронил Муромец равнодушно.

-- Я?

-- Ты. Я не первый раз в поединке. Вижу, когда кто вот так...

Воин онемел от изумления. Потом медленно выдохнул сквозь зубы, грудь его опала, и Муромец понял, что попал в самую точку.

-- Да как ты... -- воин прошипел зло, но вместе с тем растерянно, умолк, поперхнулся, провел ладонью в рукавице из буйволиной кожи по лицу. -- Впрочем, ты в самом деле способен напугать!.. Но я вижу сколько в тебе осталось жизни. И вижу, сколько во мне. Тебе не выстоять.

Муромец снял с седельного крюка булаву, до чего же тяжела, сказал приглашающе:

-- В ваших землях воюют языком?

Воин всхрапнул оскорблено, его конь тут же сделал скачок вперед, еще, еще... Булава взлетела над головой Муромца, воин закрылся щитом, грохнуло так, что в земле хомяки спрятались поглубже, птицы улетели на край неба, а на далекой заставе Добрыня и Алеша вздрогнули и замерли, вслушиваясь в страшный грохот и лязг.

Солнце поднялось на самую вершину, головы и плечи накалились под жгучими лучами. Над обоими колыхался струями перегретый воздух, как над раскаленными слитками железа. С грохотом и лязгом оба тяжело били друг по другу, измученные кони стояли, лишь вздрагивали, когда всадника сотрясало от удара, и та дрожь уходила через их тела прямо в землю.

Илья не чувствовал ни рук, ни тела. Перед глазами в красной пелене иногда возникало искаженное лицо с оскаленными зубами, он чувствовал, как его руки все же вскидывают тяжелую, как гора, булаву, стараясь ударить в это ненавистное лицо, как снова грохот и звон, голова раскалывается от боли и лязга, противник смахивает кровь с лица, та уже не огибает брови, а заливает глаза, молчит, лишь дышит хрипло и надсадно, но силы еще есть, а вот у него, лучшего из богатырей, уж нет, кончились...

Булава в его руке внезапно лишь дернулась кверху, но поднять уже не сумел. Враг еще не понял, что старый богатырь выдохся, а Илья уже сказал себе горько: все, отвоевался. Осталось только помереть без позора.

Он качнулся вперед, высвобождая ноги из стремян, дотянулся до противника. Тот вяло ударил мечом, но лишь угодил рукоятью в лоб, а Илья, обхватив его за плечи, рывком качнулся вниз, увлекая с собой.

Он извернулся, упал умело сверху, под ним только хрустнуло. Враг всхлипнул, дыхание вылетело от удара. Илья навалился всем телом, оглушенный противник начал барахтаться, приходя в себя. Чувствуя, что тот с каждым мгновением восстанавливает силы, не удержать, Илья торопливо сунул пальцы за голенище сапога, нащупал рукоять узкого ножа из закаленной дамасской стали.

-- Ты... -- прохрипел противник, -- ты...

-- Прощай, -- выдохнул Илья вместе с кровью из разбитых губ. Собрав остатки сил, он ударил ножом. Разбитые кольца кольчуги заскрежетали по лезвию. Нож вошел едва на два пальца, Илья привстал и навалился всей тяжестью, сам рухнул на рукоять ножа, вгоняя в твердое, как молодой дуб, тело противника. -- Все... Не сиротить тебе малых детушек... Не жечь, не гулять на Руси...

Юный богатырь дернулся, почти сбросил тяжелое тело старого исполина, но побелел от острой боли, бессильно рухнул, а Илья дожал нож так, что рукоять уперлась в грудь. Воин захрипел, изо рта хлынула алая струя. В яростных глазах внезапно появилась тень, пока только тень поражения. Он еще не верил, но избитое и раненое тело кричало, что на этот раз чужое железо разорвало ему сердце.

Илья с усилием оттолкнулся от противника, сел, все еще вжимая его в землю. Со лба и разбитого виска сползала густая кровь, слепила глаза. Он ощутил, что шлем потерял, ветер охлаждает разгоряченную голову, но волосы даже не шевелит, слиплись от крови.

Воин пытался привстать, опирался руками, но локти подломились, рухнул навзничь. Земля дрогнула под тяжелым и твердым, как скала, телом.

-- Все... все равно...

Грудь Муромца вздымалась с такой силой, что он слышал только хрипы, стоны и свист через поломанные ребра.

-- Скажи... -- прохрипел он, -- кому... сказать...

-- За... чем...

-- Пусть отец-мать ждать перестанут... -- выдавил Муромец через хрипы и собственные стоны. Он перекатился на бок, поднялся на колени. Молодой богатырь лежал, раскинув руки. Кровь хлестала из раны в левом боку, румяное лицо быстро бледнело. Нос уже заострился, губы начали синеть. Но в глазах все еще была ярость, она умирала последней.

-- Мать печалить незачем... а отец... тебя найдет... сам...

-- Кто? -- спросил Муромец.

-- Ты его узнаешь сразу...

-- Как? -- спросил Муромец.

-- Его... все... узнают...

Голос перешел уже в хриплый шепот. Блеск в глазах тускнел, но Муромец уловил и странное торжество.

-- Кто же он? -- спросил он, уже не надеясь на ответ. -- Князь? Хан? Каган? Волхв?

Голова богатыря откинулась, с губ сорвалось хриплое:

-- Выше!.. Богатырь... сильнее которого нет на свете... Он отомстит... убьет...

Шепот становился все тише, губы двигались медленнее, застывая, как на морозе. Муромец наклонился к его лицу, пытаясь уловить среди хрипов последние слова:

-- Как его зовут?

-- Мой отец... Илья Муромец...

Губы замерли, глаза невидяще смотрели в синее небо. Муромец отшатнулся. Только сейчас стало ясно, кого напоминало это лицо: его собственное, когда он лет тридцать тому смотрелся в гладкую воду озера. И еще немножко -- ту смуглолицую красавицу Зейнаб, с которой тайно встречался, уговаривал бежать. Ее так и не отдали за него, безымянного батыра. По слухам, она так и не взяла себе мужа...

Он взревел как пораженный в сердце копьем, рухнул на еще теплое тело. В голове взорвалось болью, чернота нахлынула и поглотила его целиком.

Далеко-далеко от этой степи, маг Фивантрокл поглядел в бронзовое зеркало, озадаченно нахмурился. За спиной слышал надсадное дыхание магов, всем нелегко дался подъем на высокую башню. Слова излишни, они видели то же самое, что и он. Зеркало медленно меркло, это значило, что жизнь богатыря истончилась, а тело остывает.

Архимандрит сидел в глубоком кресле, наблюдал за всеми. Фивантрокл обернулся, виновато развел руками. Василий сказал нетерпеливо:

-- Перебрось на того старого медведя... Перебрось!

Маг покачал головой:

-- Не удается.

-- Почему?

Маг всмотрелся в зеркало, там погасли последние искорки, затем там все заволокло черным.

-- В нем тоже не осталось жизни.

Маги сопели, начали переговариваться. Василий после паузы проговорил многозначительно:

-- Все не так, как планировалось... Но, может быть, мы планируем даже лучше, чем полагаем сами. Наш опыт работает за нас.

На него смотрели с ожиданием, ждали пояснений. А нетерпеливый Фивантрокл спросил:

-- Как?

-- Старый медведь был силен, -- пояснил Василий, -- надо отдать ему должное, но молодой его поразил насмерть. Но и сам, как видно, умер от тяжелых ран. В степи кто их излечит? А хорошее в том, что иначе мы еще хлебнули бы с ним горя. Он дерзок, непослушен, мечтал стать защитником угнетенных, говорил о всеобщей справедливости... А так нам проще. Выполнил все, а затем исчез, как подобает хорошему слуге. Давайте решим, что делать дальше.

Старый маг Укен, дотоле молчавший, сказал:

-- У меня есть план.

На него оглянулись с тихой опаской. Укен чаще держался в сторонке, но когда начинал действовать, его планы оказывались самыми коварными, продуманными и успешными.

И он единственный, кто еще знал почти забытое искусство общения с демонами.

Глава 39

Небо было синее, ковыль мягко стелился под конскими копытами. Мелкие зверьки испуганно шмыгали в стороны, а потом грозно потрясали кулачками вслед проскакавшим гигантам. Мелькнула рыжая спина лисицы, тут же прямо из-под носа рыжей вспорхнула птаха, взлетела в синь, зазвенела крылышками, словно те из тонкого серебра.

Щит теперь был приторочен справа у седла Залешанина. Рагдай отнекивался: он-де лучше Залешанина в бою, тот от зайца не отобьется, меча в руках не держал, а своей оглоблей пока что защищался лишь по счастью, но Залешанин подозревал, что витязь просто не хочет изнурять своего коня тяжеленным щитом.

-- А ты дорогу точно помнишь? -- крикнул он.

-- Прямо на север, -- ответил Рагдай весело. -- Мы -- гипербореи!

-- Чо-чо?

-- Северные люди, говорю. Как только минуем этот ковыль, там и Днепро. А ковыль и есть ковыль, он и у печенегов ковыль...

Залешанин с некоторым беспокойством огляделся на скаку:

-- Здесь что, не живут?

Рагдай изумился:

-- Да здесь повернуться негде! Печенеги, хазары, черные клобуки, торки, берендеи, огузы, караки, савиры, отелеки... Всех не счесть! У каждого кони, овцы, юрты...

-- Где ты их видишь?

-- Чудак. Степняку повернуться негде, если на виднокрае юрта другого степняка. Так и говорит: моим глазам больно, когда вижу чью-то юрту. А раз больно, надо пойти и сжечь. Чтоб глаза не болели.

Долго неслись молча, потом Залешанин всмотрелся в темнеющую точку на виднокрае:

-- Дождь будет, что ли...

Рагдай очнулся от дум, глаза еще затуманенные, огляделся:

-- Где?... Откуда?... О, черт...

Лицо его омрачилось. Залешанин поглядывал с удивлением, только в Царьграде от дождя прячутся, а славяне и русы выбегают под холодные струи, хохочут и прыгают как дети, грохочущему небу показывают кулаки, а детвора дразнит, высунув языки...

-- Да что с тобой?

Рагдай молча указал на тучу, что быстро росла, наливалась чернотой, как деготь после третьей варки. Конь под витязем пошел тише, Рагдай начал оглядываться по сторонам, словно искал, где переждать дождь. Залешанин смотрел тупо, и только когда в туче появилось нечто странное, даже зловещее, вздрогнул, едва не ударил себя по лбу.

Только однажды он видел нечто подобное. Он высматривал из-за деревьев добычу на дороге к городским вратам Киева, а оттуда на полном скаку как раз выезжала малая дружина князя Владимира. Богатырские кони с такой мощью били в землю копытами, что над головами всадников взлетали черные комья, которые он и тогда в первый миг принял за вспугнутых галок.

Рагдай круто свернул, в трех полетах стрелы виднелись обкатанные дождями и ветрами громадные валуны размером от овцы до большого сарая. Залешанин, ничего не спрашивая, пустил коня следом. Места удобные для ночлега, но плохо прятаться, а уж отбиваться, если придется... но все же лучше, чем в чистом поле.

-- Здесь, -- решил Рагдай.

Он соскочил на землю, отпустил поводья. Шит и меч положил, берег каждую каплю сил. Залешанин, подражая бывалому воину, опустил палицу под ноги, хоть тело чуть не лопалось от избытка силы.

-- Будет бой?

-- Не уйти, -- бросил Рагдай.

-- Что у них за кони?

-- Просто сменные, -- сказал Рагдай с досадой. -- На полном скаку пересаживаются с одного на другого. Вот и скачут целый день!

Залешанин всмотрелся внимательнее:

-- Значит, там не так уж много? Степняки берут по двое коней в завод. Так что там если коней тридцать, то всадников только с десяток?

-- Разуй глаза, -- сказал Рагдай раздраженно. -- Похоже, что там тридцать коней?

-- Не похоже, -- согласился Залешанин.

-- То-то!

Залешанин покосился на витязя. Тот дергался, втягивал голову в плечи, то бледнел, то заливался краской. Его глаза беспокойно перебегали с приближающейся тучи на свой меч и обратно. Уже стало видно тень и на земле, словно отражение той, что несется сверху.

-- Что ты трусишь? -- сказал Залешанин. Он чувстововал себя даже весело. -- Добрая драка... Разве не жили мы все время на острие ножа?.. Так чего ж страшиться?

-- Не понимаешь, -- ответил Рагдай тоскливо.

-- А, -- догадался Залешанин, голос сразу потеплел, -- ты можешь потерять не просто жизнь, а... Ничего, отобьемся. Не от таких отмахивались.

-- И невеста, -- молвил Рагдай тихо, -- и щит... Ты когда-нибудь видел, чтобы над степняками была туча из комьев земли?

Залешанин пожал плечами:

-- Если по чести, то я и степняков не видел. Разве что в самом Киеве.

-- Эх... В степи побеждает не тот, у кого конь сильнее, а у кого быстрее. Их кони не подкованы, чтобы легче было скакать. А копыта без железных подков такие комья не вывернут!

Залешанин открыл рот:

-- Значит, это не степняки?

-- Или степняки, -- ответил Рагдай медленно, глаза его впились в бешено скачущих вдали всадников, уже можно было различить отдельные фигурки, -- или степняки... у которых кони настолько могучие...

Он умолк, но мороз и так прошел наконец по разгоряченному телу Залешанина. На богатырских конях могут сидеть только богатыри. Иных такие кони к себе не подпустят.

-- Ну что ж, -- сказал он, стараясь говорить твердо и мужественно, -- мы все-таки жили... А сколько народа померло во младенчестве, в детстве?.. Я, почитай, прожил долгую жизнь... при моем-то ремесле! Сколько уже кончили на плахе, на колу, в петле?.. А тут красиво, под звон мечей и пенье стрел...

Он шумно высморкался в сторону, чтобы не поскользнуться потом, когда начнется пир мечей, вытер пальцы сзади о портки и поднял с земли палицу. Поколебался, вытащил из мешка драгоценный щит. Толку будет мало, не обучен драться по-воински, но пока сможет вертеть палицу одной рукой, пусть будет и щит, так красивше.

-- Это у северян важнее сила, -- торопливо напутствовал Рагдай. -- У степняка -- скорость! У них не топоры и не мечи, а легкие сабли.

-- Но мечом можно рассечь пополам...

-- Пока ты один раз взмахнешь тяжелым топором или палицей, он тебя саблей успеет трижды... Понял?

Всадники постепенно притормаживали коней. Залешанин всматривался с растущей тревогой. Степняки, но таких огромных и широких видеть не приходилось. Кони что быки, огромные и тяжелые, глаза горят, из ноздрей валит дым, копытами землю роют.

Он ждал, что сейчас кто-то крикнет, чтобы сдались в полон, все-таки хоть и с петлей на шее, но все-таки жизнь, а там и сбежать всегда жива надежда, но степняки то ли понимали, что зря воздух поколышат, то ли взятый с бою полон слаще, но неспешно окружили полукругом, со спины мешали огромные валуны, переглянулись, разом завизжали и пустили коней вперед.

Рагдай отступил на шару шагов, чтобы не попасть под палицу смерда, а Залешанин выругался, дабы разъяриться пуще, завертел над головой дубиной, взревел медведем, пугая коней.

Всадники двинулись разом с трех сторон. Залешанин, вращая палицей, сделал быстрый шажок вперед, палица в руке дрогнула, в плече отдалось, он так же спешно отступил, но палица выровнялась и продолжала рассекать воздух над головой. Всадники, визжа и улюлюкая, ринулись вперед. Конь с опустевшим седлом пробовал пятиться, его толкали, пихали, и Залешанин выбил из седел еще троих, да так выбил, что те отлетали на десяток шагов, уже сплющенные, как глиняные игрушки в могучем кулаке взрослого.

Когда они попятились, Залешанин сперва не поверил глазам. Быстро оглянулся на Рагдая. Тот, суровый и сосредоточенный, молниеносно полоснул кончиком лезвия по лицу крупного степняка в малахае, сделал выпад, и второй свесился с седла, а остальные торопливо подавали коней назад. На опустевшем месте корчилось не меньше десятка сраженных.

-- Здорово, -- выкрикнул Залешанин, -- я уж думал, я их навалил!

-- Оба вы с индюком думатели, -- буркнул Рагдай. Глаза витязя не отрывались от перестраивающихся степняков, -- для боя одной силы мало... хотя в тебе ее на трех медведей хватит.

-- На трех? -- оскорбился Залешанин. -- Я пятерых заламывал!

-- А шестерых?

-- Больше у князя Березовского не оказалось.

В трех десятках шагов степняки горячили коней, все становились по-другому, кричали друг на друга тонкими голосами. Каждый при сабле, как и говорил Рагдай, но у богатырей и сабли по весу не уступают тяжелым мечам, так что эти огромные силачи не такие уж и быстрые. А когда сила на силу, то его палица едва ли уступающая по длине оглобле, разбивает те сабли как мальчишка сосульки.

-- Перевел дух? -- быстро сказал Рагдай. -- Теперь дерись с умом...