Чтение 26–й страницы книги ~Князь Рус~

-- Да приболел старик, -- прогудел Бугай с неудовольствием. Сейчас ему явно самому все казалось нелепым. -- Дохловатый народ! И за жизнь цепляются, как будто жизнь -- самое дорогое, что у человека есть. Хева попросила, я и отвез. Там его Соломон взялся лечить. Ну, а я перекусил там малость, вернулся.

Ис посмотрела с еще большим удивлением:

-- Перекусил?

Бугай разочарованно отмахнулся:

-- Да так, на один зуб. Они ж там едят что воробьи клюют. Потому такие и мелкие.

Ис смолчала, перевела взгляд на спящую девушку:

-- А эта... Хева? Почему она здесь?

Бугай удивился:

-- Так она ж моя рабыня! Она дала слово, что пойдет со мной, если отвезу ее отца!

Ис отвела взор, показалось неловко смотреть в честное лицо бесхитростного богатыря. Один воин, посмеиваясь, предложил продать ему пленницу за ломоть жареной телятины.

Бугай похлопал себя по животу:

-- Я ел такое, что вам и не снилось. И пил вина, о которых вы не слыхали... Хоть и мало, правда. Так что втяните языки туда, где им должно быть. Не будите девчонку, пусть отоспится.

Ис отступила на шаг.

-- Когда проснется, позови меня, ладно?

Бугай спросил подозрительно:

-- Зачем?

-- Тебе это не повредит, -- ответила она с теплотой. -- Скорее наоборот.

Сова сообщил, что захвачены и разграблены все веси. Уцелевшие иудеи оставались только за стенами града. Но сколько бы туда не успели натащить мяса и зерна, все равно скоро все кончится.

Отдельные стрелки выходили к стене града и на спор стреляли в защитников. Выигрывал тот, кому удавалось сбить больше иудеев меньшим количеством стрел. Иудеи умело хоронились за деревянными щитами, но стрелы русов все же находили щели. Не всегда, много тратилось зря, но некоторые достигали цели. Иной раз даже мощно пущенная стрела пробивала тонкую доску, со стены слышался долгий предсмертный крик. Скифы спорили, доходило до драк, засчитывать ли, если иудей падал по ту сторону. Наконец решили за упавшего вовнутрь града считать полуубитым, а двух упавших -- за мертвого.

Рус вернулся как обычно -- к полуночи. Буська принял коня, ворчал укоризненно, бедный Ракшан падает с ног, Рус огрызнулся, что и князь тоже падает, но его никто не жалеет, Буська дерзко возразил, что за князем молодая ведьма ходит, а этот конь -- тварь беззащитная, безропотная, добрая, жалобная...

Он отмахнулся, жадно хватал обеими руками из медной миски горсти еще теплого мяса. Ис всегда готовила со жгучими травами, что разжигают кровь и очищают мозг. Женщины племени, что сперва ненавидели ее и боялись, тоже начали по ее примеру выискивать подобные травы.

Он слышал, как сзади прошелестели неслышные шаги. Но еще до того, как откинулся полог шатра, он уже знал, что это Ис, что спешит к нему. Он не сказал бы, почему почуял так, почуял, и все, -- так собаки за версту чуют приближение любимого хозяина, так звери чуют приход рассвета и наступление теплого дня.

Ее ласковая рука коснулась его затылка. Он закрыл глаза, сразу погружаясь в сладостное оцепенение, когда его гладят и чешут, а усталость и тревоги улетучиваются, как гнилой туман под лучами летнего солнца.

-- Ис...

Она отстранила его ищущие руки:

-- Нет, нет! Погоди.

Он потянул носом, насторожился:

-- Ты была у них?

-- Да. Но недолго.

Голос его дрогнул:

-- Ты все чаще уходишь к этим людям. Но это ведь не твой народ? Не совсем твой, как ты говорила?

Не оставляя перебирать волосы на его затылке, она обошла и села напротив. Они почти касались друг друга носами. Глаза ее были полны печали.

-- Они плачут и молятся, Рус. Мне их очень жаль. Но не тревожься, я -- твоя жена.

Он потерся носом о ее нос, тонкий и вылепленный изящно, вздохнул:

-- А я твой муж. Но что мы можем сделать? Боги решают за нас. Мы возьмем эти земли.

-- Рус, -- сказала она нерешительно, -- я говорила с ними... Есть примеры в нашей истории, когда судьба земель решалась в поединке.

Он покачал головой:

-- В нашей тоже есть. Судьба земель, царств, первородства... А что толку? Бугай им уже такое предложил. А я поддержал. Правда, в насмешку. Иудеи не пойдут на поединок.

-- А ты пробовал?

Он фыркнул пренебрежительно:

-- Я ж говорил! Стоит только посмотреть на воина-руса и на иудея, кем бы он ни был!

-- Это верно, -- сказала она медленно, -- но можно предложить поединок отряд на отряд. К примеру, сто на сто или двести на двести.

Снова он отмахнулся с растущим раздражением:

-- Какая разница? Что один на один, что тысяча на тысячу. Биться же будут топорами, а не умением понимать хитрые знаки на бересте!

-- Тут ты не прав.

-- Что?

-- Я говорю, ты не прав. Они склоняются к поединку. Еще спорят, но половина из старейшин уже согласна.

Ему показалось, что небо обрушилось ему на голову. Тряхнул головой, воззрился на жену с великим изумлением:

-- Что ты говоришь, Ис?

-- Рус, милый... У них все время борются две партии.

-- Что такое партии?

-- Это когда половина племени придерживается одного мнения, как поступать с нами, а другая считает, что они придумали лучше. Сейчас начинает побеждать партия войны. Это те, которые считают, что могут побить нас в бою.

Рус вскочил, будто его подбросил взбесившийся конь. Глаза от гнева налились кровью.

-- Нас... побить?

-- Рус, успокойся.

Он попытался взять себя в руки:

-- А нельзя так, чтобы эти половины перебили друг друга? А та, что останется, чтобы удавилась от злости?

-- Рус... -- сказала она с укором. -- Иудеи не скифы. Они даже оружия при себе не носят. Это у вас любая перебранка всегда переходит в драку. Потому у вас слово "брань" означает и ругань, и кровавую битву!

-- А как еще? У мужчин слово с делом не расходится!

-- Рус, успокойся. Это тебе на руку, не видишь? Ты тоже уверен, что сумеешь победить, если сшибутся в поединке два отряда, равные по числу?

Он оскорбленно раздвинул плечи:

-- Уверен ли? Да мы можем выставить втрое меньше! И все равно победим.

Она ласково обняла его за шею. Их глаза встретились. И прежде, чем он опустил ее на ложе, она успела горячо шепнуть ему в ухо:

-- Я уверена, что Соломон сумеет убедить на поединок. Он самый старый в Новом Иерусалиме, и самый мудрый! Глава 36

Соломон выглянул в окно, вздрогнул. Вдоль улицы шли по направлению к городским воротам, загораживая ее во всю ширь, три сына Аарона -- Иисус, Иосиф и Илия. Доспехи блестели на их телах, головы были укрыты железными шапками. Народ приветствовал их радостными криками:

-- Отобьем скифов!

-- Смерть гоям!

-- Вспомним славу Давида!

-- Да вернет Яхве силу и мощь своему народу!

Братья улыбались, вскидывали мускулистые руки. Шаг их был уверен, сапоги били по мостовой мощно, и вскоре ритм слился, они шагали в ногу, гордые и уверенные в своей непобедимости, как римские легионеры.

Соломон проводил пугливым взглядом их широкие, крепкие тела, поджарые, без единой капли жира. Как быстро человек дичает, мелькнула пугливая мысль. Эти трое живут за городом, они скачут по лесам, голыми руками хватают диких оленей, с ножом выходят против чудовищных кабанов, один на один бьются с медведями.

Все трое братьев -- сухие, опаленные ветрами и зноем сильные звери. А дети двух старших братьев, как Соломон помнил, тоже впитали в пот и кровь дикие привычки отцов. У старшего, Иосифа, семеро сыновей и одна дочь -- Генда, у Иисуса трое хмурых звероватых сыновей, только младший, Вениамин, еще не женат, все выбирает, выбирает...

Они чем-то похожи на скифов, подумал Соломон невольно. Только они и могут на равных тягаться с этим народом зверей. Но что за странное чувство тревоги, когда он смотрит на этих сильных людей, единственных, что может дать скифам отпор? Почему страх заползает в душу как раз в тот момент, когда разум говорит, что это те, кто сейчас необходим израильскому народу?

Не в силах совладать с беспокойством, он вышел из дому. Слуги пытались сопровождать, его сверстники в старческой немощи уже не покидают постелей, но Соломон чувствовал, когда стоит влезть под ворох одеял, а когда можно рискнуть на прогулку даже в скифский стан.

-- Я вернусь к обеду, -- предупредил он. -- Мне только овощи, а кашу приготовить без масла и соли. Все!

Стены Нового Иерусалима были по его настоянию поставлены из толстых бревен, вбитых в землю в два ряда. Сверху тоже были бревна, тоньше. Он помнил, как трижды возникал горячий спор, когда приходило время подновить стену, поправить врата. И каждый раз ему приходилось все труднее убеждать в необходимости заменить гнилые бревна, выделить деньги на расчистку рва, послать людей на вырубку кустов вдоль стены. Он чувствовал, что в следующий раз ему сказали бы прямо: никаких народов Гога и Магога нет, мы -- единственные люди на свете, глупо тратить силы на эту проклятую крепостную стену, к которой вот уже лет триста никто не подходил с оружием...

Сейчас, как он видел, наверху крепостной стены на широких камнях были разложены костры. В огромные котлы таскали воду, в другие -- смолу. Снизу подавали в корзинах тяжелые камни, их надлежит швырять на головы осаждающим. Дважды веревки рвались, корзины падали со страшным грохотом, взметая пыль и оставляя глубокие вмятины в твердой земле.

Страшно ревели быки, горестно мычали коровы, блеяли овцы и козы, испуганно ржали кони. Град загромоздили тяжело груженные телеги, измученные люди не знали, куда загнать свои стада скота.

В переполненном городе воды уже не хватало. В летнюю жару источники пересохли, уровень воды в колодцах понизился, а сейчас стоял на прежнем уровне. Жителям Нового Иерусалима хватало бы с избытком, но с беглецами из окрестных весей у колодцев пришлось поставить стражу. Дров не хватало. Даже зажиточные уже питались растертым зерном и сырым мясом, мучной болтушкой. Хлеб стал дороже вчетверо, а дрова вдвое дороже хлеба. Лишь мясо было дешевым, как никогда: скот издыхал от тесноты и голода.

Навоз и нечистоты вывозить было некуда, воздух гудел от несметных роев огромных зеленых и синих мух. Дворы смердели, люди задыхались, Соломон страшился чумы, что возникает от скопления таких нечистот и тесноты немытых людей.

С ним почтительно здоровались, кланялись чуть ли не до земли, называли спасителем. Он горько усмехался: град вот-вот падет в жадные руки скифов. Правда, если бы не подновляли стену, то скифы уже вырезали бы здесь всех, а город сравняли с землей.

Среди рабочих, что таскали камни, Соломон заметил высокого худого парня, нахмурился, крикнул:

-- Ламех!.. Эй, Ламех!

Парень суетливо уложил камни, так же суетливо подбежал, часто кланяясь, руки прижимал к груди. Соломон чувствовал боль в сердце. Ламех, усерднейший ученик и знаток Завета, сейчас таскает камни вместе с простыми рабочими, а его тонкие пальцы, приспособленные для вырисовывания букв, сейчас обтесывают колья.

Да, он смиренно переносил все тяготы, не роптал, но Соломон с великим сочувствием смотрел в бледное, но исполненное веры решительное лицо молодого толкователя Учения.

-- А вижу, ты из немногих, кто не пал духом.

-- Мой бог дает силы, -- ответил Ламех с поклоном. -- Мой народ уже воевал с силами тьмы. И -- выжил.

-- Да, Ламех... Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие идет битва... настоящая битва! Я не говорю об этих крохотных битвах за царства, земли, скот и женщин!.. Идет битва между силой и умом.

Ламех поклонился, но взгляд был внимательным:

-- Я весь внимание, учитель.

-- Да, эта битва настолько долго тянется, что о ней уже пошли сказки, песни...

Ламех вскинул брови:

-- Даже песни?

-- А о богатырях, которые побивают злых колдунов?

Ламех качнул головой:

-- А, вот какая битва... Ну, в сказках иногда мелькают и добрые волшебники. Хотя, верно, народ не понимает, а раз не понимает, то боится всех, кто умнее. Даже работа простого кузнеца для них настолько удивительна, что их причисляют к колдунам. А что говорить про лекарей, мастеров, умельцев? Ты прав, учитель. Но сейчас нам от этого не легче. Эти дикие люди помешаны на силе. Они постоянно бахвалятся мощью рук, гордятся шириной плеч, ростом...

Он говорил с таким сарказмом и неприязнью, что Соломон удивленно всмотрелся в молодое бледное лицо:

-- Уж не завидуешь ли ты?

Ламех оскорбленно отшатнулся:

-- Ребе, как ты можешь?

-- Ну-ну, -- сказал Соломон успокаивающе, -- не надо так горячо... Ничего нет зазорного в том, что ты позавидовал...

-- Ребе! -- вскричал Ламех.

-- Всем нам время от времени хочется быть огромными и сильными, -- сказал Соломон понимающе. Ламех поперхнулся и умолк. -- А что? Просто так уж Яхве распорядился, что нельзя идти по двум дорогам сразу. Мы выбрали одну, скифы -- другую. Дорог много, но только одна ведет к истине... Ламех, я договорился с князем гоев, что нашим лекарям дозволено посещать больных и сирых в захваченных весях.

Ламех спросил недоверчиво:

-- А за этим ничего не кроется?

-- Нет, я пока ничего особенного не задумал.

-- Нет, со стороны скифов!

-- Ну, Ламех, разве эти дети степей способны хитрить? У них все как на ладони. Они вообще не знают слова "обман". Разве что у нас научатся. Так что я решил послать тебя...

Ламех пошатнулся:

-- Ребе, я не смогу!

-- Надо, -- сказал Соломон устало. -- В весях еще много людей. Скифы нарочито пропускают в град, дабы мы задохнулись в нечистотах. Значит, скорее выйдем из града, а в открытом поле нас побьют с легкостью.

-- Но меня сразу убьют!

-- На то воля Яхве, -- ответил Соломон хладнокровно. -- Но я не думаю, что так вот и убьют. Они соблюдают какие-то законы. Свои, варварские, но все же законы. Убивают только в бою...

Ламех возразил:

-- Да? А когда ворвались в веси, нам рассказывали, то убивали всех! Даже женщин и детей!

Соломон в раздумчивости развел руками:

-- Да, так было... Значит, убивают в пылу боя, в неистовстве, которое у них считается священным. Ярость к ним нисходит, как они полагают, от богов. А раз так, то боги и в ответе. Но зато потом безоружных не убивают. В весях немало людей, которые просто не могут добраться к нам. Старые, немощные, а то и молодые, которые не оставят больных или престарелых родителей. Они все нуждаются в ребе!

Когда Ламех подошел к воротам, земля колыхалась под ногами, и он страшился, что не попадет в раскрытые створки, даже если бы рядом с воротами снесли и часть стены.

-- О, Яхве, -- бормотал он, -- ну зачем я, по какой дури, выучил язык древних скифов? Лучше бы остался погонщиком скота, как мой отец, как мои братья! Верно говорит ребе: во многих знаниях -- много печали. А я, видать, переполнен знаниями и мудростью, ибо что печаль -- меня разопнут, сожгут, потом отрубят руки и ноги, повесят, с живого сдерут кожу, а в довершение еще и выколют глаза...

Ворота за спиной захлопнулись. Ламех постоял, его трясло с такой силой, что зубы едва не отхватили язык. Ощутил вкус соленого во рту, охнул, заставил себя потащиться обреченно навстречу смерти. Старому Ездре просто повезло, что его не тронули, кому нужна его седая борода, а его, молодого и умного, тут же предадут лютой казни, ибо известно, как дикие и злые ненавидят умных и одаренных богом!

Утреннее солнце светило прямо в глаза. Полуослепленный, он брел от стен града, которые теперь казались надежными и крепкими. А впереди был далекий топот, дикие крики, нечеловеческий хохот.

Бормоча молитву, он сделал еще несколько шагов, ноги тряслись и подгибались, как вдруг впереди прогремел перестук копыт. Из облака пыли выметнулся огромный конь, пасть была как у дракона, глаза словно пламя, а копыта, что нависли над головой, были размером с тарелку.

Страшный голос обрушился сверху как удар молота:

-- Кто ты есть?

Дрожа, он вскинул голову. Вот как приходит смерть, подумал смятенно, вот как приходит она, да еще в каком страшном облике...

-- Я... я... -- пролепетал он. Горло, перехваченное страхом, отказывалось проталкивать слова. -- Я...

-- Что? Говори, а то сорву голову и скажу, что так и было!

Всадник объехал его сбоку, и у Ламеха вовсе отнялся язык. На огромном боевом коне гордо восседала могучая женщина -- высокая, мускулистая, широкая в плечах, настоящая великанша. Она была в кожаной безрукавке, голые плечи блестели, как отполированные ветром валуны. Полы безрукавки небрежно соединял кожаный шнур в два ряда. За ее плечами торчала рукоять гигантской секиры, на крюке седла висела боевая палица -- Ламех не поднял бы ее и двумя руками, гигантский лук, а сзади из короба торчали стрелы немыслимой величины.

-- Бог мой, -- вырвалось у Ламеха, -- так вот каков народ Гога!

Ее голос стал еще суровее:

-- Какого Гога, дурень? Обалдел вовсе? Это народ Руса!

-- Обалдел, -- торопливо согласился он. -- Как есть обалдел!.. Увидеть такую прекрасную женщину в седле... это ж все одно что царицу Савскую воочию!.. Да я просто счастлив, ибо у нас нет таких воительниц, только в старых легендах...

Ее могучая рука с плетью, что уже зависла для удара, в нерешительности застыла. Ламех сгорбился, как старая черепашка, но великанша опустила руку.

-- Что еще за царица Савская?

-- Самая красивая в мире женщина, -- торопливо сказал Ламех. -- Но она жила давно, очень давно! Тысячу лет назад. И с тех пор не было на свете ничего подобного, но мне теперь и умереть не страшно, ибо я зрел, мне повезло...

Ее свирепое лицо выразило сильнейшее недоверие, что медленно перешло в растерянность.

-- Ты о чем? -- потребовала она грозно.

-- О тебе, несравненная!

Все еще глядя на него с безмерным удивлением, она велела:

-- Иди вперед. Не вздумай бежать! Я бью без промаха.

Ламех взмолился:

-- Я иду, иду! И хотел бы, не смог бы убежать.

-- Почему?

-- Ты настолько удивительна, -- выпалил он, ужасаясь своей дерзости, -- что я не могу отойти от тебя! Да лучше я упаду от твоей руки... Ты настолько похожа на царицу Савскую... особенно ноги. Да будь здесь наши мудрецы, они бы ахнули от удивительнейшего сходства! Как будто она сама появилась воочию.

Он шел, постоянно оглядываясь, потом она пустила коня рядом. Ламех со страхом косился на ее огромный сапог, что колыхался на уровне его лица. Одним пинком переломает ему все кости!

А великанша сказала медленно:

-- Меня зовут Моряна. Я самая сильная из всех женщин. А из мужчин только трое сильнее меня! Еще четверо... на равных.

-- Моряна, -- повторил Ламех, -- какое прекрасное имя! Наверное, от слова "мор"?

-- От моря, -- сказала она с неудовольствием. -- Никогда моря не видела! А кто ты и зачем идешь?

-- Меня зовут Ламех, -- сказал он, счастливый до свинячьего визга, что грозная женщина вдруг даже разговаривает с ним. -- Я иду помогать читать молитвы нашему... -- волхву. И мне просто повезло, что ваши боги послали мне навстречу такую красивую женщину!