еле успел увернуться от наконечника Хан-Сегри, пронесшегося у самого
Чэнова носа.
огромный, могучий, величественный и страшный шаман гоняет целые сонмы злых
духов, крича на них, угрожая им, избивая их посохом - и Чыде остается лишь
следить, чтоб забывшийся Куш-тэнгри случайно не полоснул себя по ноге
отточенным лезвием наконечника.
прочно приземляться после очередного прыжка, некоторые его движения не
вполне подходили для Хан-Сегри, о Мастерстве Контроля и вовсе говорить не
приходилось - чего не было, того не было - но все равно передо мной была
богатая руда, из которой не так уж сложно будет выплавить клинок умения
для Неправильного Шамана.
обратиться - посохи по его части. Интересно, шулмусские шаманы и вправду
не представляли посох пусть не Блистающим, но хотя бы оружием - или
Куш-тэнгри чего-то не договаривает?
Обряд окончен.
Придаток сырой, его учить надо... А этого Придатка не учить - его
переучивать надо!
лучше, чем в воде гнить.
ни за день, ни за неделю, ни даже за год сделать из шамана Придатка,
способного на равных Беседовать с любым из кабирцев - это было невозможно,
и мы на такое даже и не замахивались. А вот своим братьям-шулмусам
Куш-тэнгри не уступит уже через месяц... если не раньше.
Обломком, и мы оставили двужильного шамана и истосковавшуюся по вольной
жизни Чыду на попечение вовремя подвернувшихся Чань-бо и Матушки Ци. А
сами подумали-подумали - и ушли за пределы лагеря.
теперь меня можно называть Детским Учителем - если только шамана можно
назвать ребенком (впрочем, в науке общения с Блистающими Куш-тэнгри -
действительно ребенок, разве что на редкость умный и трудолюбивый); о
несчастной Чыде Хан-Сегри, которую надо будет попозже расспросить о ее
житье-бытье в негостеприимной Шулме и новой для нас дороге из Кабира сюда
- с юго-запада, через горы Сафед-Кух; о том, что я представляю себе
яростный огонь Масуда в виде всепожирающего пламени, а шулмусы, небось,
представляют себе спокойную воду Мунира в виде священного водоема -
затхлой гробницы для неудавшегося оружия...
шапками вечнозеленой листвы, и я перестал думать о разном, потому что
услыхал веселый звон Волчьей Метлы.
у раскрасневшейся Чин, а чуть поодаль стоял светловолосый юноша-батинит
(Чэн так и не удосужился узнать, как того зовут) - Придаток короткого
меча, который звал себя Такшакой. Сам Такшака, род которого был мне
неизвестен, лихо чертил в воздухе кресты и дуги, находясь у...
дальше, чем ей хотелось бы, и самому приблизиться к Чин. - Звени веселей!
Стал Придаток понемногу припадать на третью ногу, а остался лишь с двумя -
мчится голову сломя!..
радовался.
Обломок. - Эй, Однорог, тебе что, эти недотепы нравятся? Я не о Метле с
Чин...
деликатная Волчья Метла чуть придерживает себя при боковых режущих
бросках, и то же самое делает Чин - но чуть-чуть, самую малость, потому
что Такшака с Хамиджой держатся молодцом, и никогда не скажешь, что
Хамиджа - давини, а прямой Такшака - из Тусклых - до того он точен и
аккуратен, и Хамиджа движется просто прекрасно, но к Чин она не прорвется,
нет, не успеет, потому что взмахивает руками при повороте с шагом, а там
не надо взмахивать, там наоборот - сжиматься надо и прыгать, уж я-то
повадки Метлы знаю, и вообще Такшака для Хамиджи тяжеловат, не привыкла
она к такому, ее-то Блистающий явно полегче был, хоть и тоже обоюдоострый
да короткий, вот только почему он ее не выучил при выпаде вперед не
заваливаться?..
вплотную, остановившись у крайнего дерева и прислонясь к его стволу
спиной. Светловолосый батинит увидел нас и хотел было поприветствовать, но
Чэн упреждающе махнул ему рукой - молчи, мол, не мешай!
острием в небо, растопырив все свои боковые лезвия - и Беседа
непроизвольно прервалась.
давини, чье лицо уже опять ничего не выражало, и лишь маленькая девичья
грудь вздымалась чаще обычного. - Смотри, как надо...
покинул ножны, еле коснувшись древка Метлы между зазубренными веточками, а
Чэн мгновенно прыгнул вперед, вертясь волчком - и спустя ничтожно малый
промежуток времени Чэн уже стоял рядом с не успевшей отклониться Чин,
ласково обнимая ее за шею правой железной рукой, а я лежал на плече Чин,
лезвием щекоча ей мочку уха.
пытаясь сдержать слезы, затем девушка-давини метнулась к удивленному
батиниту, чуть ли не насильно сунула ему в руки изумленного Такшаку - и
побежала прочь.
оживать стала, а ты... Асмохат-та! Великий и могучий!
что она обидится!
которому я перевел слова Чин. - К Чэну своему! Он вас обеих успокоит...
потому как же-ре-бец! Куда там Демону У! А я под доху спрячусь, до утра...
рядом.
Чин ночевали сегодня отдельно, и мы внутренне винили в этом глупую Хамиджу
- неслышно вскочил, поднял меня с кошмы, и мы выглянули наружу.
слишком ли мы беспечны, что позволяем себе подобное недовольство?
малейшего внимания. Не до того было. Неправильный Шаман поглаживал Чыду
Хан-Сегри вдоль древка и что-то взахлеб рассказывал ей - слишком быстро,
чтобы Я-Чэн успевал понимать. Так, с пятого на десятое... Но это было
неважно, тем более что Чыда тоже не могла понимать шамана, она даже
слышала его не так, как Придатки слышат друг друга, а так, как слышит
Блистающий - Придатка, и это невозможно объяснить, да и не нужно это
объяснять... Они не слышали друг друга, не понимали друг друга, а
Куш-тэнгри, седой мудрый ребенок, все говорил в ночи, и Чыда отвечала ему
- невпопад, перебивая, одновременно говоря о совершенно разных вещах, о
Шулме, о Кабире, о невзгодах и радостях, об открытии новых миров внутри
себя и о палящем Масудовом огне...
ни слова.