глядит на него прямо и просто. Она хороша собой. А человек он свободный.
Убедила. Поехали!
хочется даже напомнить Сашке: "А как же Надя?" хотя никакой Нади нет.
Смирнова-то ведь и мне нравится. Современная женщина, которая сама выбирает,
куда там. А я тут третий лишний.
Они торопливо кивают мне, поворачиваются к двери, чтобы выйти.
взрывоопасен при соединении с водой и так далее...
направлении? Говорят, помогает.
Предславинской вовсе не туда, куда ей домой... Что ж, шансы, что он
погибнет, а она рехнется от чувства вины, я уменьшил. Любовь вам да совет!
индивидуальность.
людей, как сегодня. Перейду в Нуль а из него куда-то потом занесет?
меня и держала здесь. Подсознательно, по тому же тезису "Ты не искал бы
меня, если бы не нашел". Чуяла душа, что могу это сделать. И смог. Сейчас
если оглянуться, то неловко даже за беспомощные слепые тыканья со сварочным
станком, метания, колебания.
получается, не записываешь, потому что нечего, а когда получится, интересней
делать, чем писать.
этой "лунки", меньше основания задерживаться. И пусть, меня она все равно из
лаборатории не утянула бы. Но жаль, конечно, что и не пыталась.
гальванометра на полке, рядом со столом. В полосе стекла я отражаюсь по
частям: сначала серо-ржавые вихры, затем покатый лоб с основательными
надбровными дугами и "жидкими бровями, глаза в набрякших (от постоянного
рассматривания мелких предметов) веках, просторные щеки, толстая нижняя
губа, челюсть... бог мой, что за челюсть! Не утянет тебя Алла из
лаборатории, Кузичка, не тревожься.
оказывается, здесь мне вовсе не жена; Алка увлеклась Стрижевичем, а Люся,
хоть и брошенная Сашкой... э, о ней вообще лучше не вспоминать с такой
будкой. Изобретениями себя не украсишь.
мной и я завлаб в этом институте, даже исследую вещество с Меркурия, там у
меня лицо привлекательней. Подробности те же, от лба до челюсти, тем не
менее все как-то более гармонично подогнано, черты изящней, одухотворенней
смотрюсь.
лоснятся и в рыжей щетине, заплывшие бесстыжие глазки, начинающий багроветь
нос седлом потрясная лучезарная ряшка, просящая кирпича. И хриплый голос со
жлобскими интонациями я на подпитии читаю продавщицам Есенина.
оптимум Ник-Ника академик Толстобров, выдающийся экспериментатор... а свой?
В тех красивых вариантах. Почему же каждый сон вышвыривает меня из них?
нарастает отрешенность, ясность. Неторопливо и спокойно рисую в журнале
схему, записываю режимы, при которых получились диодовые "уголки" на экране.
Потом собираю нехитрую схему измерения параметров, измеряю их в нескольких
перекрестиях матрицы. Вполне приличные параметры. "Недурственно", как сказал
бы Уралов. (А ведь завтра он, чего доброго, начнет делать круги вокруг
Алеши-здешнего на предмет соавторства по этому способу: научный, мол,
руководитель и все такое. Совести хватит... Стоп, не нужно об этом, я
освобождаюсь!)
хочется. Наработался, надумался, наобщался, начувствовался... сдох.
хороший день: несколько минут я шел впереди человечества. Шевелил материю а
не она меня. Если бросить камень в воду, то круги от него постепенно сойдут
на нет; а круги от брошенной в океан ноосферы новой мысли могут усиливаться,
нарастать. (Могут и на нет сойти, впрочем, примеров немало.)
слов, чувств и вечерний отлив, который вот уже унес отсюда всех. Солнце
уходит вспять, солнце уходит спать. Это вне вариантов, как природа. Ноосфера
тоже природа.
печально-ликующим, как вечерний сигнал трубы, голосом пропела за окном
девочка.
был. Галдит детвора, судачат женщины, мужчины со смаком забивают козла на
столике под акацией. Полусумасшедшая старуха на четвертом этаже толкает из
окна ежевечернюю речь о злых соседях, маленькой пенсии и мальчишках, которых
надо судить военно-полевым судом.
осуществлению. Какие-то мощные глубинные процессы в природе-ноосфере кроются
за этим процессом, которые рыхлят и разворачивают косные, слежавшиеся за
миллиарды лет высвобождают.
конструкцию даже осознанную возможность. Считалось, что так делать нельзя, а
он доказал: можно. Небывалое перешло в бытие по мостику из замысла,
решимости, проб, усилий. По жердочке, собственно. Это и есть обычный
переброс по Пятому а не наша эмоциотронная техника.
не использовать. В Этом самый интерес жизни человека: искать и создавать.
Иначе чем бы мы отличались от скотов?
длиннющей ПСВ, которая привела меня в пещеру к обезьянам. Значит, возможно и
такое, существование где-то на окраине Пятого измерения, вариант, в котором
здесь и сейчас нет ни зданий, ни улиц, ни электричества... да что
электричество! ни счета, ни каменного топора, ни членораздельной речи
ничего? Только пещеры, вымытые подпочвенными водами в холме, на месте нашего
института.
прямохождение все это было когда-то новым. реализовалось и применялось
впервой. А такие дела уж это-то я знаю! с первого раза не получаются, не
обходятся без колебаний, срывов, преодоления косности мира, инерции потока
времени. Попытаться или нет? Выделиться поступком, новым действием или быть
как все? У колыбели всех создавших цивилизацию изобретений, сотен миллионов
усовершенствований, проектов и иных новшеств, стояли эти вопросы, сомнения,
колебания, размывающие мир по Пятому.
были решиться на самое первое новшество: перейти с четверенек на
прямохождение.
пор у всех столов и стульев по четыре ножки в память о той "утрате", хватило
бы и трех.
подняться ему с четверенек, пройтись на двух или нет? С одной стороны,
дальше видеть и вообще интересно, а с другой трудно, споткнуться можно...
засмеют, затюкают, забросают грязью. Обезьяны это умеют. Что мне больше
других надо! И не решился.
индикаторной лампочки осциллографа освещает часть изуродованного схемой
стола, пинцет с изогнутыми лапками, штурвальчик манипулятора, матрицу под
контактными иглами. Металлическая решетка ее кажется раскаленной, столбик
германия в перекрестиях, как розовые искорки.
Трубников Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Буркатовский Сергей
Белогорский Евгений