пожимал плечами. Еще несколько дней назад такой разговор надолго выбил бы
меня из душевной устойчивости. Не хочу лгать: было неприятно, что не могу
ответить на острые вопросы, было стыдно, что нужно что-то скрывать, но и
все! Гнев Адели, ее возмущение не трогали меня, бурный поток ее эмоций
мчался стороной - принимать это близко к сердцу не хотелось. Хотелось
одного: чтобы они поскорей ушли и можно было забыть об их приходе. Они
ушли, и я забыл, что они только что были.
экспериментах Кондрата, когда он остался вдвоем со мной. Она знала, что он
ставил эти новые эксперименты, знала, что в них что-то важное, может быть,
решающее. И она связала их с попыткой преодолеть неудачу определения Тэты.
Она уловила важность новых опытов, но не разобралась в них. Опыты не могли
исправить ошибку, ибо не было ошибки, они совершались для чего-то другого.
И еще не знала Адель: что и в моей программе расследования я уперся в эти
новые опыты и уже предвижу в них разгадку трагедии.
я медлил. Мне хотелось повторить этап за этапом, шаг за шагом пройденный
путь. Я включил запись мыслеграфа.
перекатывая в голове мысль за мыслью, и звучащая пленка доносила сейчас
моим голосом мои мысли. Два раза их прерывал голос Карла-Фридриха Сомова,
звучали голоса Кондрата, Адели и Эдуарда, но не реальные, а преображенные,
посторонние голоса, возобновленные мной по-своему. Раза два я смеялся:
слишком уж карикатурно искажались голоса друзей во время споров и стычек.
Пристрастен ты, дьявольски пристрастен, упрекнул я себя, не только
неприятные мысли не принимаешь, но и голоса, высказывающие эти мысли,
делаешь малоприятными. Упрек не превратился в огорчение, все люди
пристрастны. Как скверно прозвучал бы мой собственный голос, перейди он из
мозга Адели и Кондрата на пленку мыслеграфа.
высветляешься, друг мой Кондрат, по каким хмурым светом!
три книжечки, свободно умещающиеся в кармане. Кондрат настоящих дневников
не вел. Он не умел описывать событий, ему трудно было излагать даже
собственные идеи. Дневники, насколько я понимаю, пишутся для последующего
чтения, они вроде гладкого шоссе воспоминаний о том, что совершалось. Если
уж придерживаться сравнения с дорогой воспоминаний, то в дневниках
Кондрата самой дороги не было, одни дорожные знаки, да и не все, а самые
важные - там круто повернуть, впереди опасный уклон, а здесь, черт их
дери, ухабы. Свои мысли Кондрат не разъяснял, лишь ставил веху, что
возникла мысль, надо к ней вернуться и развить. А к чему вернуться и что
развивать, это он зачастую забывал сделать понятным даже для себя. И я с
улыбкой вспомнил, как однажды он вошел ко мне с раскрытой книжицей и, тыча
пальцем в страницу, сердито заговорил:
пойму. Не то очень важное, не то пустяк. Разберешь?
повторил я и взял дневник. На страничке значилось: "Семнадцатый. В лоб или
по лбу".
Адель нумеровала их, но для себя в журнале мы отмечали даты, а не номера.
И во время одного из опытов, кажется пятнадцатого по нумерации Адели, она
предложила круто поднять выдачу энергии, чтобы, мол, ударить Сомова в лоб
нашим успехом. Я поправил: не в лоб, а по лбу. Кондрат объявил, что ему
безразлично, в лоб или по лбу, лишь бы крепко. И внес в дневник программу
для семнадцатого опыта в такой сокращенной редакции. А назавтра забыл ее и
прочел, когда шел опыт двадцатый.
объяснил запись. - А без тебя бы мучился, что такое "по лбу". Мартын, ты
рожден быть ученым секретарем в большом научном учреждении. Вот ходил бы
за мной или Эдуардом и переводил наши путанные проекты на точный язык. У
тебя бы получилось.
монтировал ротоновый генератор, а Кондрат строил энергетическую установку.
Сплошь сумбурные записи. Одна, правда, меня развеселила - вполне в духе
Кондрата напоминание о том, что он в запарке мог позабыть. "Пообедать" -
так он предписал себе на одной странице. Предписание относилось и к
следующему дню - как видно, в следующие дни предвиделось много дел. В
полной записи значилась немалая программа: "Мартын - нажать, лестница, два
кабеля, пообедать, Адель отослать домой". Уж не знаю, как он собирался на
меня "нажать", когда собирался отослать Адель домой и какая история
случилась с лестницей, но что события предстояли чрезвычайные - в их числе
и обед, - явствовало уже из того, что понадобилось их заранее расписывать.
Что-либо важного для себя в тех первых двух книжицах я не нашел.
Эдуарда. И первые страницы были об Эдуарде. Записей было мало: слова, не
выстроенные в предложения, восклицания, предписания себе, что-то начатое и
неоконченное - воистину вехи на пути мыслей и поступков, когда самой
дороги нет, но указатели подготовлены. Мне все было понятно, все с щемящей
сердце отчетливостью ясно, я ведь сам в эти дни раздумий повторил почти
весь проделанный Кондратом путь - в конце завершающей точкой значилась его
гибель.
издевка. Скорее, удивление, Кондрат не был способен на сарказм, а
удивление знал, это чувство творческое, типичное у настоящего ученого,
прикасающегося к загадке.
следующая запись.
установил. Плохой экспериментатор лезет в воины. Напрасно летал на
Гарпию".
организмом гарпов. Это была самая пространная запись.
Человек на сто порядков интеллектуальней быка или птицы. Ни бык, ни орел
не создадут, убей их, интегрального исчисления, не нарисуют Мадонны
Рафаэля. Гарп на столько же порядков выше всех животных мощью полей. Чудо.
Иная ветвь мировой эволюции. Прыжок на другую дорогу. Эдуард дурак. Не
разобрался".
поворот эволюции. А если поворот уникален? Один во всей Вселенной? Ферми и
Жолио - с кем мне? Какова мера жертвы?"
приобретает векторную направленность.
чтоб. А Эдуарда - коленкой. Как?"
запретил лезть наверх. Впредь - никому, даже Мартыну! А что толку?"
генераторы энергии! Черт бы его побрал, вдруг сделает? Еще наболтает
Эдуарду".
Рубикон!"
один - побольше бактерий, насекомых, споры. Список и срочно затребовать.
Может, ошибаюсь?"
совершалось, дорогой мой Кондрат! Сперва удивился природе гарпов, и на
какое-то время это было главным - непостижимая физика генерирования в
организме мощных силовых полей. Пытливость ученого - исследователя
физических процессов. А потом - наряду с пытливостью - возмущение и страх,
чувства совсем иного порядка, чем научная любознательность. Эдуард требует
помощи для войны на Гарпии, ты возмущаешься и страшишься, что он наши
находки использует как новое оружие, запрета на которое еще нет, ибо эти
находки еще не оружие, а только могут им стать. Ты вспоминаешь о мерах
безопасности в наших экспериментах. Было, было такое опасение, что
разнообразные излучения, порожденные вторжением ротонов в атомные ядра,
могут стать гибельными для организма. На установке надежная защита от
попутных вредных излучений, и сама установка нетранспортабельна, это не