видная в скудном вечернем сумраке, затмила свет из крохотного оконца,
надвинулась и склонилась над ним. Он пил, пил, пил, захлебываясь, икая и
всхлипывая, и с влагою в тело нисходил опустошающий легкий покой.
товарища.
опустошенную корчагу.
жару людям подавали воду и квас!
монастыря, что подавали питье, исповедовали и причащали, болящие
встречали, как ангелов. Напоить - главное, напоить! - и приготовить к
переходу в иной, лучший мир - иного спасения от <черной> не было. Монахи
умирали в свой черед. Тверской епископ Василий, как мог, укреплял паству
свою, сам многажды подавал примеры бесстрашия.
подымаются, бредут, позванивая в колоколец, к следующему дому. Улицы
пустынны. Пути перекрыты рогатками. Чадный дым ползет по дворам: сожигают
на кострах платье мертвецов. Домы умерших окуривают смолою и серой, кропят
святою водой. В церквах, открытых день и ночь, под равномерный колокольный
звон идет непрерывная служба. И ничего, ничего не помогает! Вымирает
Тверь.
урожай живые русичи молятся, зная уже по прежнему разу, что умрут многие
еще, и не один просит отай у Господа: <Да минет меня чаша сия!>
миновении возраста мужества, смерть не в трудах, не в бою, не среди
множества соплеменных, ибо от погибающего черною гибелью разбегаются даже
родные, зная уже прилипчивость этой беды.
те смущались порою прелестью бытия, музыкою, сопелями, домрами, гудками,
плясаньем и пением, скоморошьими играми...
надобно показать, что и ты работник, и не хуже, а то и лучше других, там
уж задор берет - кто кого!
ратный! Тут уж, воин, чистую рубаху надень да помолись. Но мужественный
пойдет, не робея, мужествуя со всеми, и не побежит с полчища, опозорив род
отца своего. <На миру и смерть красна!> - сказано о том складным словом.
вот смерть! Где не вздынуть меча, не поднять копья, где ни мужество, ни
честь, ни удаль, ни слава, ни доблесть, ни заслуги, ни жаркое серебро -
ничто уже не помога. Где только и остает верить в молитву да в чудо, ибо
ни травы, ни зелья, ни волхвование не в силах помочь.
платью, ни к рухляди, как окуривать дымом, как воду брать чистую,
колодезную... Да ведь иной и в чистоте, и в опрятности, а - вот поди! В
смерти и в животе - един Господь!
колокола звучат над его головою. Хоронят и хоронят! Чей-то завтра черед?
Он растирает усталые глазницы, наклоняется над книгою. Грядущим
поколениям, для тех, кто останется жить, выводит строгим, красивым
полууставом строгие, горькие слова: <Немочь то етая такова: преже яко
рогатиною ударит за лопатку или под груди, или меж крил, и тако
разболевся, человек начнет кровью харкати, и огнь зажжет внутри, и потом
пот, та же дрожь, и полежав един день, или два, а редко того, кои три дни,
и тако умираху... А иные железою умираху! Железа же не у всякого бываше в
едином месте, но овому на шее, а иному под скулою, а иному под пазухою,
другому за лопаткою, прочим же на стегнех... И то же, много трои д°н
полежат!>
прикрывает вежды, - опустелые городские улицы и трупы, трупы, трупы... В
ушах - непрерывный колокольный звон.
собирать трупы, следила за заставами - не пропускали б болящих.
Мужествовала, стойно владыке Василию. Себя не щадила, думая об одном -
дети бы живы остались!
уехать вон из города.
отскобленных до предельной чистоты. Епископ вздрагивал от холода, на улице
была мерзкая осенняя сырь, слякоть, снег вперемешку с дождем. Ему
казалось, что и в хоромах холодно (мысли о болезни своей отгонял усилием
воли). У Настасьи тоже лицо осунулось, тени легли около глаз, запал рот.
Оба почти не спали. У того и другого на глазах гибли и гибли люди, чужие и
свои, ближние, с кем делил хлеб и соль, кого знал с юных лет, без кого,
почитай, не мыслил и жизни самой...
девочку с началом мора назад в Литву?! Предлагала, да та заупрямилась,
ожидаючи брачных утех, и Настасья уступила, грешным делом сама пожалев
отпускать от себя полюбившуюся внучку. И вот теперь...
Предостерегающе поднял ладонь:
подымать умирающих, ободряя растерянную и оробелую дружину. Глянул тяжело,
как никогда не глядел. Вопросил:
давясь рыданьями. Оба, сын и епископ, немо смотрели на горе, коему были не
в силах помочь.
его, отчаянном и светлом, просквозило безумие надежды.
головой. Дернулся встать, подойти к матери, огладить ее, утешить,
вспомнил, что трогал больных, растерянно глянул на ладони свои (хоть и
омытые уксусом, а, - не тронешь материных плеч!), поник, исказясь лицом от
бессилия. Сказал надорванно:
Али в монастырь какой потаенный...
головою: не еду, мол! Не впервой уже дети уговаривают ее уехать, а сами?
Встала.
добавила тихо, с горькою нежностью: - Любимый ты у меня! На тебя ныне и
вся надея!
ровна. Микулинский князь залился жарким румянцем.
обернула лица.
и матерью, мало посидев, преодолел слабость телесную, встал и, благословив
князя, вышел из хоромины. А Михаил, оставшись один, тронул было завесу,
византийским обычаем отделявшую внутренние двери горниц от самой палаты, и
вдруг, скомкав в руке тяжелую бархатную ткань, вжался в нее лицом и
заплакал немо, по-мужски, сцепив зубы, ибо тихое прощание, прозвучавшее в
материных словах, неслышным крылом своим коснулось его лица.
утишения мора. Настасья так и не дождалась холодов. Проводивши в
потусторонний мир внучку (девочка умерла беззащитно и кротко, как часто
умирают дети, угасла, - и с ее смертью у Настасьи словно что-то оборвалось
внутри), она ходила еще, что-то делала, еще верила, что ее не зацепило и
на этот раз, но вот начались жар и озноб, а там и кровавый кашель...
видели дурно пахнущую мокроту и кровь. А они, все четверо - Всеволод,
Михаил, Андрей и Владимир, пренебрегая заразою, сидели у ее ложа,
подносили питье, помогали прислуге. Четыре рослых мужа, четыре воина,
четверка князей, наследники великого тверского дома, и мать уже не
отгоняла, силы уходили с каждым мгновением, а лишь смотрела жалко: жаль
было себя, жизни, жалко было оставлять сыновей. Мыслила в старости уйти в
обитель и оттоле наблюдать, не мешая, за их княжою жизнью, и вот - первая
уходит ко Господу.
слушалось ее. Холопки со строгими лицами выгоняли князей из покоя,
переворачивали госпожу. Им придет вскоре, почти всем, умереть, и старые
слуги Настасьины знают это и, знаючи, не бегут, не бросают свою госпожу на
последнем пути.
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Сертаков Виталий
Доценко Виктор
Шилова Юлия