посетитель, любезный Биэль (тот самый, который ликвидировал мою
жену). Солидный и серьезный, похожий както на помощника палача,
своими бульдожьими брылами, черными глазками, очками в тяжелой
оправе и вывернутыми ноздрями. Его впустил Джон, который затем
оставил нас, прикрыв дверь с величайшим тактом. Гладко начав с
того, что у него двойня в одном классе с моей падчерицей, мой
карикатурный гость развернул, как свиток, большую диаграмму, на
которой им были нанесены все подробности катастрофы. Это был
"восторг", как выразилась бы моя падчерица, со множеством
внушительных стрелок и пунктирных линий, проведенных разного
цвета чернилами. Траекторию г-жи Г. Г. он иллюстрировал серией
маленьких силуэтов, вроде символических фигурок, кадровых
участниц женского военно-подсобного корпуса, которыми пользуются
для наглщности в статистике. Очень ясно и убедительно этот путь
приходил в соприкосновение со смело начертанной извилиной,
изображавшей два следующих друг за другом поворота, из которых
один был совершен биэлевской машиной, чтобы избежать
старьевщикова сеттера (не показанного на диаграмме), а второй, в
преувеличенном виде повторяющий первый, имел целью предотвратить
несчастие. Внушительный черный крестик отмечал место, где
аккуратный маленький силуэт наконец лег на панель. Я поискал,
нет ли соответствующего значка на скате, где отлеживался
огромный восковой отец моего посетителя, но значка не оказалось.
Старец, впрочем, расписался на документе, в качестве свидетеля,
под подписями Лесли Томсона, мисс Визави и некоторых других.
перелетал с одного пункта в другой, по мере того как он
демонстрировал свою совершенную неповинность и безрассудную
неосторожность моей жены: в ту секунду, когда он объехал собаку,
Шарлотта поскользнулась на свежеполитом асфальте и упала вперед,
меж тем как ей следовало бы отпрянуть назад (Фред показал, как
именно, сильно дернув своим подбитым ватой плечом). Я сказал,
что он, конечно, не виноват, и следствие подкрепило мое мнение.
потряс головой, одновременно тряся мою руку; затем, выказывая
изысканную светскость и джентльменскую широту, предложил
оплатить расходы похоронного бюро. Он ожидал, что я откажусь. С
пьяным благодарственным всхлипом я принял его предложение. Не
веря своим ушам, он раздельно повторил им сказанное, и я снова
его поблагодарил, еще горячее, чем прежде.
онемение нашло на минуту некоторое разрешение. И немудрено! Я
воочию увидел маклера судьбы. Я ощупал самую плоть судьбы - и ее
бутафорское плечо. Произошла блистательная и чудовищная мутация,
и вот что было ее орудием. Среди сложных подробностей узора
(спешащая домохозяйка, скользкая мостовая, вздорный пес, крутой
спуск, большая машина, болван за рулем) я смутно различал
собственный гнусный вклад. Кабы не глупость (или интуитивная
гениальность!), по которой я сберег свой дневник, глазная влага,
выделенная вследствие мстительного гнева и воспаленного
самолюбия, не ослепила бы Шарлотту, когда она бросилась к
почтовому ящику. Но даже и так ничего бы, может быть, не
случилось, если бы безошибочный рок, синхронизатор-призрак, не
смешал бы в своей реторте автомобиль, собаку, солнце, тень,
влажность, слабость, силу, камень. Прощай, Марлена! Рукопожатие
судьбы (увесисто воспроизведенное Биэлем при прощании) вывело
меня из оцепенения. И тут я зарыдал. Господа и госпожи
присяжные, я зарыдал!
зыблющимися спинами и грозовая туча чернела над белой башней
рамздэльской церкви, когда я осмотрелся в последний раз перед
отъездом. Для неведомых приключений я покидал мертвенно-бледный
дом, где нанял комнату всего десять недель тому назад. Уже
спущены были жалюзи - недорогие, практичные жалюзи из бамбука.
"Верандам и внутренней отделке дома их роскошный материал
придает модерный драматический характер", говорил прейскурант.
После этого небесная обитель должна показаться довольно-таки
голой. Капля дождя упала мне на костяшки руки. Я вернулся в дом
за чем-то, пока Джон укладывал мои чемоданы в автомобиль, и
тогда случилась курьезная вещь. Не знаю, достаточно ли я
подчеркнул в этих невеселых заметках особое, прямо-таки
одурманивающее действие, которое интересная внешность автора -
псевдокельтическая, привлекательно обезьянья, мужественная, с
примесью чего-то мальчишеского - производила на женщин любого
возраста и сословия. Разумеется, такие заявления от первого лица
могут показаться смешными; но время от времени я вынужден
напомнить о моей наружности читателю, как иной профессиональный
романист, давший персонажу какую-нибудь ужимку или собаку, видит
себя вынужденным предъявить эту собаку или эту ужимку всякий
раз, что данный персонаж появляется. В отношении меня этот прием
наделен, пожалуй, глубоким смыслом. Сумрачное обаяние моих черт
должно оставаться в поле зрения читателя, желающего
по-настоящему понять мою повесть. Малолетняя Ло млела от шарма
Гумберта, как млела от судорожной музыки; взрослая Лотта любила
меня с властной зрелой страстью, которую ныне жалею и уважаю в
большей степени, чем дозволено мне сказать. Тридцатиоднолетняя
Джоана Фарло, будучи совершенной неврастеничкой, здорово,
по-видимому, влюбилась в меня.
терракотовый. Ее губы были как большие пунцовые слизни, и когда
она разражалась своим характерным лающим смехом, то показывала
крупные, тусклые зубы и бескровные десны. Она была очень
высокого роста, носила либо сандалии и узкие штаны, либо широкие
юбки и балетные туфли; пила скотч в любом количестве; дважды
выкинула; сочиняла рассказы о животных для юношества; писала,
как известно моему читателю, озерные виды; уже носила в себе
зачаток рака, от которого должна была умереть два года спустя.
Она казалась мне безнадежно непривлекательной. Судите же о моем
испуге, когда за несколько секунд до моего отъезда (мы с ней
стояли в прихожей) Джоана взяла меня за виски своими всегда
дрожавшими пальцами и со слезами в ярко-синих глазах попыталась,
без большого успеха, присосаться к моим губам.
обстоятельствах мы еще увидимся". (Джоана! Чем :бы ты ни была,
где бы ты ни была, в минус-пространстве или в плюс-времени,
прости мне все это - включая и эти 'скобки.)
прощальными рукопожатиями, на улице, на крутой улице, и все
вертелось, летело перед приближавшимся белым ливнем, и фургон с
матрацем из Филадельфии самоуверенно катился вниз к опустевшему
дому, и пыль бежала и вилась по той самой тротуарной плите, где
Шарлотта, когда для меня приподняли плед, оказалась лежащей
комочком, с совершенно нетронутыми глазами, с еще мокрыми
черными ресницами, слипшимися, как твои, Лолита!
передо мной открылась перспектива беспредельного блаженства, я
мог мысленно откинуться назад со вздохом сладкого облегчения. Eh
bien, pas du tout. Вместо того чтобы нежиться в лучах
улыбавшейся судьбы, я был одержим чисто этическими сомнениями и
страхами. Например: не найдут ли люди странным, что Лолиту так
упорно не допускали к участию ни в радостных, ни в печальных
семейных торжествах? Как вы помните, она не присутствовала на
нашей свадьбе. Или еще вот что: если принять, что ни в чем
неповинную женщину устранила протянувшаяся откуда-то длинная
косматая рука совпадения, не могло ли оно в нехристианскую
минутку забыть дело своей десницы и шуйцей передать Лолите
чью-то несвоевременную записку соболезнования? Правда, отчет о
происшествии появился только в рамздэльской газетке; его не было
ни в "Паркингтонских Ведомостях", ни в "Клаймаксовом Вестнике":
местные смерти лишены федерального интереса, а лагерь "Ку"
находился не в нашем штате; но я не мог перестать воображать,
что каким-то образом Долли Гейз уже извещена и что в то самое
время, когда я за ней еду, неизвестные мне друзья мчат ее в
Рамздэль. Еще тревожнее всех этих домыслов и забот было то, что
Гумберт Гумберт, новоиспеченный американский гражданин довольно
темного европейского происхождения, не предпринял никаких шагов
к тому, чтобы стать законным опекуном девочки (двенадцати лет и
семи месяцев от роду), оставшейся после его покойной жены.
Посмею ли предпринять эти шаги? Я не мог совладать с дрожью,
когда случалось мне представить себе наготу свою, теснимую
таинственными статутами в беспощадно резком свете свода
гражданских законов.
Свержин Владимир
Круз Андрей
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Корнев Павел