чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец
он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской
опеки Половинкину.
нет! Точно вот в колбасной лавке!
Половинкин.
глаза лгать, что он не поросенок, а только поросячьими духами прыскает-
ся!
сячьих духах глубоко запала в душу предводителя. Впавши в гастрономичес-
кую тоску, он слонялся по городу, словно влюбленный, и, завидев где-ни-
будь Прыща, самым нелепым образом облизывался. Однажды, во время како-
го-то соединенного заседания, имевшего предметом устройство во время
масленицы усиленного гастрономического торжества, предводитель, доведен-
ный до исступления острым запахом, распространяемым градоначальником,
вне себя вскочил с своего места и крикнул: "Уксусу и горчицы!" И затем,
припав к градоначальнической голове, стал ее нюхать.
редельно. Странным показалось и то, что градоначальник, хотя и сквозь
зубы, но довольно неосторожно сказал:
прибавил:
рованную... ха, ха!
ничему не научился. Произошло несколько сцен, почти неприличных. Предво-
дитель юлил, кружился и наконец, очутившись однажды с Прыщом глаз на
глаз, решился.
нием глаз облюбованной им жертвы.
начальник дрогнул. Положение его сразу обрисовалось с той бесповоротной
ясностью, при которой всякие соглашения становятся бесполезными. Он роб-
ко взглянул на своего обидчика и, встретив его полный решимости взор,
вдруг впал в состояние беспредельной тоски.
борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его
сверкали, брюхо сладостно ныло. Он задыхался, стонал, называл градона-
чальника "душкой", "милкой" и другими несвойственными этому сану имена-
ми; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросил-
ся предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно
проглотил...
осталось ни крохи...
своего тела, которые предводитель полил уксусом. Потом он закружился на
одном месте и вдруг всем корпусом грохнулся на пол.
рованная голова...
город был доведен до такого благосостояния, которому подобного не предс-
тавляли летописи с самого его основания.
если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и история - тоже снови-
дение. Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы,
однако нельзя не сознаться, что в истории действительно встречаются по
местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается
не без недоумения. Поток жизни как бы прекращает свое естественное тече-
ние и образует водоворот, который кружится на одном месте, брызжет и
покрывается мутною накипью, сквозь которую невозможно различить ни ясных
типических черт, ни даже сколько-нибудь обособившихся явлений. Сбивчивые
и неосмысленные события бессвязно следуют одно за другим, и люди, по-ви-
димому, не преследуют никаких других целей, кроме защиты нынешнего дня.
Попеременно, они то трепещут, то торжествуют, и чем сильнее дает себя
чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество. Источник, из
которого вышла эта тревога, уже замутился; начала, во имя которых воз-
никла борьба, стушевались; остается борьба для борьбы, искусство для ис-
кусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.
ти; однако ж едва ли возможно утверждать, что и на дне в это время обс-
тоит благополучно. Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют
непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли
они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнару-
жившаяся в верхнем слое? - с полною достоверностью определить это невоз-
можно, так как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что
уходит далеко вглубь. Но едва ли мы ошибемся, сказавши, что давление
чувствуется и там. Отчасти оно выражается в форме материальных ущербов и
утрат, но преимущественно в форме более или менее продолжительной отс-
рочки общественного развития. И хотя результаты этих утрат с особенною
горечью сказываются лишь впоследствии, однако ж можно догадаться, что и
современники без особенного удовольствия относятся к тем давлениям, ко-
торые тяготеют над ними.
описываемое летописцем время. Собственная внутренняя жизнь города спря-
талась на дно, на поверхность же выступили какие-то злостные эманации,
которые и завладели всецело ареной истории. Искусственные примеси сверху
донизу опутали Глупов, и ежели можно сказать, что в общей экономии его
существования эта искусственность была небесполезна, то с не меньшею
правдой можно утверждать и то, что люди, живущие под гнетом ее, суть лю-
ди не весьма счастливые. Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать
пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева
для того, чтоб ознакомится с настоящею отвагою, - как хотите, а такой
удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным,
хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действи-
тельно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте,
тоже не вредит.
кие-нибудь подвиги по части благоустройства и благочиния или особенно
успели по части наук и искусств. Для них подобные исторические эпохи
суть годы учения, в течение которых они испытывают себя в одном: в какой
мере они могут претерпеть. Такими именно и представляет нам летописец
своих сограждан. Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно под-
чиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым
можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления;
что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана,
как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что эта
картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом
для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят го-
лову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме
ошеломления. Историю этих ошеломлений летописец раскрывает перед нами с
тою безыскусственностью и правдою, которыми всегда отличаются рассказы
бытописателей-архивариусов. По моему мнению, это все, чего мы имеем пра-
во требовать от него. Никакого преднамеренного глумления в рассказе его
не замечается: напротив того, во многих местах заметно даже сочувствие к
бедным ошеломляемым. Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой,
глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу
их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка.
черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С
одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся
издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой - рассыпавшиеся
по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли ка-
кое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть
из сопоставления стихий столь противоположных?
ся тем, что представление об ней даже положило основание целой истори-
ческой школе. Представители этой школы совершенно искренно проповедуют,
что чем больше уничтожать обывателей, тем благополучнее они будут и тем
блестящее будет сама история. Конечно, это мнение не весьма умное, но
как доказать это людям, которые настолько в себе уверены, что никаких
доказательств не слушают и не принимают? Прежде нежели начать доказы-
вать, надобно еще заставить себя выслушать, а как это сделать, когда жа-
лобщик самого себя не умеет достаточно убедить, что его не следует ист-
реблять?
знай по зубам щелкает: вот тебе резон! вот тебе резон!
подобных условиях. Нет резона драться, но нет резона и не драться; в ре-
зультате виднеется лишь печальная тавтология, в которой оплеуха объявля-
ется оплеухою. Конечно, тавтология эта держится на нитке, на одной
только нитке, но как оборвать эту нитку? - в этом-то весь и вопрос. И
вот само собою высказывается мнение: не лучше ли возложить упование на
будущее? Это мнение тоже не весьма умное, но что же делать, если никаких
Посняков Андрей
Николаев Андрей
Андреев Николай
Доценко Виктор
Пехов Алексей
Куликов Роман