касающимися всего этого соображениями прошел жаркий день, уступив душному
вечеру. Но не было ничего забыто из происшествий памятного лисского дня;
напротив, чем далее, чем упорнее и тяжелее катились мысли, тем непроницаемее
становились события; была в них недоступная и непонятная связь. Как ни
мучительно стягивала Тави узел из Крукса, знавшего, что Торп умер; из
Крукса, сразившего толпу действиями, покрывшими оскорбительный гвалт воплем
немедленного признания; из Крукса, сказавшего, что они скоро увидятся и что
ей не надо будет больше служить, - вся сложная плетенка узла оставалась все
же ничем иным, как неразделимым шнуром, стягивая который, лишь каменила она
его, бессильная ни развязать, ни порвать. Смерть Торпа была, казалось,
выбита двойным рельефом медали из одного с ней и Круксом куска. Размышляя о
Круксе, не могла она отказать ему в силе и спокойной уверенности,
наполняющих ожиданием, но, представляя себя с затерянной жизнью своей, она
смущалась, недоумевая, что может быть общего у него с ней, - у человека,
который, не сегодня так завтра, затмит, может быть, Эдисона.
открывать дверь, услышав сиротливо-приличный стук, с каким входит человек,
оглядывающийся на свои следы.
надо быть, похудевший Бутс!
порог, оглядываясь на шествующего сзади поклонника.
казалось, положенное набок, могло бы вращаться оно в таком положении,
подобно волчку, без опасения задеть ложе какой-либо второй точкой фигуры.
тебя. Бутс, поздравляйте. Это тебе торт, Тави.
ответила порывистым чмоком в ухо, другой рукой Тави уцепилась за Бутса,
притянув его вплотную к себе. Бутс был человек двадцати двух лет, во всем
цвете пышной полноты десятилетних великанчиков, при каждом повороте которых
вспоминается младенец Гаргантюа.
вздрогнувший локоть, - жаль, а тогда вы мне стали бы больше нравиться! Как
вы вспотели! Это вам воротничок жмет. Рита, ты не следишь, чтобы он всходил
по лестнице тихо, - как у него сердце бьется, как дышит - бедный, бедный!
Вам надо попудриться. Хотите, я вас попудрю?
этим движением с самым жалким видом; искренний испуг и смятение выразились в
побагровевшем его лице, а глаза стали влажны, но, поддавшись чему-то
смешному, он неожиданно фыркнул, хихикнул и залился тихим смехом.
лицо платочком, - нет, нет, я никогда, никогда, никогда... не ... не
пудрюсь! Благодарю вас. Будьте здоровы!
заставили хозяйку шлепнуться на табурет, удерживая обессиливающий хохот
руками, прижатыми к лицу; даже Рита рассмеялась с благодушным спокойствием.
тревожно. А? Что с тобой? Новый стук в дверь перебил это замечание.
у меня нервы.
смуглым лицом маленькой обезьянки, в огромной шляпе, Целестину Дюфор,
некогда служившую вместе с ней в книжной торговле.
негодная, с кем ты пришла? Ах, это твой брат!
была изысканно и хлестко поздравлена Флаком, братом девушки; его манеры,
насмешливое, самоуверенное лицо, особый лоск заученных и вертлявых жестов,
популярных на публичных балах, делали этого юношу с пожившим лицом опытным
кавалером, сметливым в любую минуту.
и ярче! - так кончил он поздравление.
торжественно подала ему вытянутую палкой руку и, неистово тряся руку
любезного поздравителя, со вздохом произнесла: - Ах! Вы пронзили мое сердце!
Пронзил он мне сердце или нет? - Тут же обратилась она серьезной
скороговоркой по очереди ко всем: - Пронзил или нет? Пронзил или нет?
Пронзил или нет? - наткнувшись на учтиво посторонившегося Бутса. Умильно
склонив голову, толстяк с азартом проклокотал: - Нет, нет, нет! - и боязливо
покосился на Риту, но его выходка была встречена милостивой гримасой.
комнату, но сквозь полуприкрытую дверь донеслась снизу металлическая трель
мандолин, на что Флак, поведя бровью, заметил: - О, вот идут Ральф и Муррей!
крупную, мужественного вида девушку с некрасивым, но приятным лицом, стали
против двери, выставив одну ногу и, тронув рукой бархатные береты, вырвали
из струн "безумно-увлекательный" вальс. Так они и вошли с вальсом, так и
раскланялись, не переставая играть. Тут самый очаровательный черт, который
сидел когда-либо под юбкой, взвизгнув, дернул девушек за икры, со стоном
кинулись они к кавалерам, приладились к их обнявшей руке и завертелись на
одном месте, так как вертеться по кругу было бы немыслимо в такой тесноте
даже цыплятам. Хотя Бутс более поворачивался, чем танцевал, Тави, казалось,
была довольна.
время высокая девушка, которую звали Алиса, прехладнокровно мяла и вертела в
руках жеманно сияющую Риту; наконец, Целестина стукнулась спиной об одного
музыканта и бал кончился.
одинаковый костюм состоял из голубых блуз с красными атласными воротниками,
- то мы устроим пестринку. Что, если посажу я вас одного рядом с собой, -
именно вас, Муррей, ибо вы приятно мне улыбаетесь, к тому же белое мое
платье и черный пояс - одно к другому подходит?! Ральф, деточка, идите сюда!
Алиса, дай, дружок, я к тебе немножко прижмусь.
все, все, все! Этот стул хромой; этот, хотя и не хромой, но хрупок для вас,
Бутс; ну, все сели? Уф!
Тави поместила всех за круглым столом, сама усевшись меж Алисой и Мурреем.
Не без гордости смотрела она на стол. Алиса принесла сладкий пирог, Рита
торт, Ральф вытащил колбасу, а Муррей коробку цукат; кроме того,
перемигнувшись, басом пообещали они друг другу "выпить как следует", отчего
дамы, хмыкнув, пожали плечами, спрашивая друг друга: - Ты понимаешь
что-нибудь? Нет. А ты? Еще меньше тебя!
на стуле, и помахивающей перед собой указательным пальцем, держа остальной
кулачок сжатым, словно в нем был орех; вставшей, чтобы, топнув, усилить тем
значение каких-либо ее стремительных слов, и парящей в полусогнутом виде над
заставленным посудой столом. Смеялась и говорила она без умолку, но как
камень лежало что-то под сердцем, мешая вольно вздохнуть. Так ноет иногда
зуб, - ноет, когда вспомнишь о нем. Как едят и пьют - нам известно, разве
лишь если звякнет оброненная ложка, или поперхнется, брызнув изо рта кофеем,
смешливый сосед, вызвав визг и отодвигание стульев, - стоит упомянуть об
этом.
словцо Риту.
хоть кому впору!
подбрасывать, говоря: - С этим делом прозевала, прозевала! Опоздала. Там
нанялась другая.
почувствовала, что не может. Есть минуты, которых нельзя коснуться без
удивления, а может быть, и усмешки со стороны слушателя, во всяком случае,
рассказывают их с глазу на глаз, а не в трепете веселого вечерка.
она порозовела и толкнула Муррея, написав ему пальцем на щеке: - "Фью".
говорить о моей неудаче.
существенным. Неси бутылки, Муррей, а штопор у меня есть.
вернулся с бутылками, висящими у него горлышками меж пальцев, как гроздья.
никому гибели, я оставил их в галерее.
пальцами буквы, прочла: "Ром".
гадость, Алиса? А ты, Рита? Я - нет, ни за что!
канареек, позор пьющих и нищета философии!