перемена как-то особенно трогала; я думаю, что она ощущала ее втайне как
упрек; и я не раз видел, как первое время она ускользала из комнаты,
чтобы выплакаться вволю. Но мне эта перемена не представлялась естест-
венной, и, сопоставляя ее со всем прочим, я только покачивал головой и
начинал уже подумывать, не поколебался ли его рассудок.
хозяина, и омрачали наши отношения, я считаю себя вправе остановиться на
этом вопросе подробнее. Когда он, окрепнув, вернулся до известной степе-
ни к своим хозяйственным делам, я имел много случаев испытать его. Я не
замечал в нем ослабления остроты мысли или воли, но былая сосредоточен-
ность и упорство совершенно исчезли, он скоро уставал и принимался зе-
вать, и теперь вносил в денежные дела ту легкость, которая граничила с
легкомыслием и была совершенно неуместна. Правда, что с тех пор, как от-
пала необходимость удовлетворять домогательства Баллантрэ, у нас было
меньше оснований возводить в принцип строжайшую точность и бороться за
каждый фартинг. Правда и то, что во всех этих послаблениях не было ниче-
го чрезмерного, иначе я никогда не принял бы в них участия. Однако все
это означало перемену, небольшую, но заметную; и хотя никто не сказал
бы, что хозяин мой сошел с ума, однако никто не мог бы отрицать, что ха-
рактер у него изменился. Такая же перемена сохранилась до конца в его
наружности и манерах. Казалось, что в жилах его все еще оставались следы
горячки, движения стали порывистей, речь заметно более многословной,
хоть и не бессвязной. Его разум теперь охотнее принимал светлые впечат-
ления, он радостно отзывался на них и очень ими дорожил, но при малейшем
намеке на заботу или осложнение выказывал явную раздражительность и с
облегчением отстранял их от себя. Именно этому он и обязан был безмятеж-
ностью своих последних лет, но в этом-то и таилась его ненормальность.
Значительная часть нашей жизни проходит в созерцании неизбежного и не-
поправимого, но мистер Генри в тех случаях, когда не мог усилием мысли
отогнать заботу, стремился сейчас же и любой ценой устранить ее причину,
разыгрывая попеременно то страуса, то быка. Этому неотвязному страху пе-
ред болью я приписываю все необдуманные и злополучные поступки следующих
лет. Именно этим и объясняется то, что он избил конюха Макмануса - пос-
тупок, столь не вязавшийся с прежним поведением мистера Генри и вызвав-
ший так много толков. Именно этому обязаны были мы потерей свыше двухсот
фунтов: половину этих денег я мог бы спасти, если бы он в своем нетерпе-
нии не помешал мне. Но он предпочитал потерю или какую-нибудь крайнюю
меру всякому длительному напряжению мысли.
вопроса - помнит он, что сделал, или забыл, и если помнит, как к этому
относится. Обнаружилось это внезапно, и так, что я был поражен до глуби-
ны души. Он уже несколько раз выходил на воздух и прогуливался по терра-
се, опираясь на мою руку. И вот однажды он обернулся ко мне и, словно
провинившийся школьник, со странной, беглой улыбкой спросил меня та-
инственным шепотом и без всякого предупреждения:
вас порадуют. Судя по всему, руки ваши не обагрены его кровью. Я сужу по
ряду указаний, и все они говорят о том, что брат ваш не умер, но был пе-
ренесен в обмороке на борт люггера. И теперь он, должно быть, вполне
здоров.
нованной надежды, но я считаю весьма вероятным, что он жив.
для меня порывистостью, приложил палец к моей груди и прокричал мне ка-
ким-то визгливым шепотом: - Маккеллар, - вот его собственные слова, -
Маккеллар, ничто не может убить этого человека. Он не подвержен смерти.
Он прикован ко мне навеки, до скончания веков! - И, опустившись в крес-
ло, мистер Генри погрузился в угрюмое молчание.
озираясь по сторонам, чтобы увериться, что мы одни:
Не надо упускать его из виду, а не то он застигнет нас врасплох.
оглянулся.
по крайней мере до новых вестей. Да мы и не знаем, - добавил он, -
все-таки, быть может, он умер.
до сих пор едва отваживался. Он не только не терзался содеянным, но со-
жалел о неудаче. Это открытие я держал про себя, боясь, что оно восста-
новит против него жену. Но я мог бы не беспокоиться: она и сама догада-
лась о том же и сочла это чувство вполне естественным. И я могу смело
утверждать, что теперь мы трое были одного мнения, и не было бы в Дэр-
рисдире вести желаннее, чем весть о смерти Баллантрэ.
хозяина начала ослабевать, как я заметил перемены в старом лорде - его
отце, перемены, которые грозили смертельным исходом. Лицо у него было
бледное и оплывшее; сидя у камина со своей латинской книгой, он, случа-
лось, засыпал и ронял книгу в золу; бывали дни, когда он волочил ногу, в
другие - запинался в разговоре. Мягкость его обхождения дошла до край-
ности; он беспрестанно извинялся по всякому поводу, все время заботился,
как бы кого не потревожить, даже со мной обращался с вкрадчивой учти-
востью. Однажды, после того как он вызвал к себе своего поверенного и
долго просидел с ним наедине, он повстречал меня в зале, которую пересе-
кал неуверенным, заплетающимся шагом, и ласково взял за руку.
нить ваши заслуги; а сегодня, переделывая свое завещание, я взял на себя
смелость назначить вас одним из своих душеприказчиков. Я надеюсь, что из
любви к нашему дому вы не откажетесь оказать мне и эту услугу.
подчас было трудно вывести. Он, казалось, потерял всякий счет годам и
несколько раз (особенно при пробуждении) принимался звать жену и старого
слугу, самый памятник которого давно уже порос мхом. Под присягой я по-
казал бы тогда, что он невменяем; и тем не менее я еще не видывал заве-
щания, настолько продуманного во всех мелочах и обнаруживающего такое
превосходное знание людей и дел.
почти неуловимо. Все его способности как бы отмирали; он уже почти не
владел конечностями и был почти совершенно глух, речь его перешла в бор-
мотание, и, однако, до самого конца он проявлял крайнюю учтивость и мяг-
кость, пожимал руку каждого, кто помогал ему, подарил мне одну из своих
латинских книг, на которой с трудом нацарапал мое имя, - словом, тысячью
способов напоминал нам об огромности потери, которую мы, собственно го-
воря, уже понесли. В самом конце к нему временами возвращался дар речи,
- казалось, что он просто забыл все слова, как ребенок забывает свой
урок и время от времени частями вспоминает его. В последний вечер он
вдруг прервал молчание цитатой из Вергилия: "Gnatique patrisque, alma,
precor miserere" [33], - произнесенной ясно и с выражением. При неожи-
данном звуке его голоса мы бросили свои занятия, но напрасно собрались
мы вокруг него: он сидел молча и, судя по всему, уже ничего не сознавал.
Вскоре после этого его уложили в постель, хотя и с большим трудом, чем
обычно; и в ту же ночь он тихо скончался.
настолько известным, что я не решаюсь приводить его имя по такому мелко-
му поводу. Он считал, что и отец и сын оба были поражены одинаковым не-
дугом: отец под бременем неслыханных огорчений, сын, вероятно, после пе-
ренесенной горячки. У обоих произошел разрыв сосудов мозга, к чему (по
мнению доктора) у них, очевидно, было наследственное предрасположение.
Отец скончался, сын, судя по внешним признакам, выздоровел, но, по-види-
мому, произошло разрушение в тех тончайших тканях, в которых пребывает
душа, выполняя через них свое земное предназначение (а духовное ее су-
ществование, хочу надеяться, не зависит от столь материальных причин).
Но, по зрелому обсуждению, и это не было бы противоречиво, ибо тот, кто
рассудит нас на последнем суде, в то же время и создатель нашей бренной
плоти.
изумлению. Для всякого здравомыслящего человека было ясно: братоу-
бийственная распря насмерть поразила отца, и тот, кто поднял меч, можно
сказать, своей рукой убил его. Но, казалось, мысли этого рода не трево-
жили нового лорда. Он стал степенней, не скажу чтобы печальней, разве
что благодушной печалью. Он говорил о покойном с улыбкой сожаления,
вспоминая привычки отца и всякие случаи из его жизни. Все погребальные
церемонии он выполнял с требуемой торжественностью. Кроме того, я заме-
тил, что он весьма дорожил своим новым титулом и неукоснительно требовал
соответствующего обращения.
также предстояло сыграть свою роль в этой истории: я разумею нынешнего
лорда Александера, чье рождение (17 июля 1757 года) до краев наполнило
чашу благополучия бедного моего хозяина. Ему больше ничего не оставалось
желать, не оставалось даже времени для этого. В самом деле, не было на
свете более любящего и заботливого отца. В отсутствие сына он не находил
себе места. Когда он гулял, отец беспокоился, не собираются ли тучи.
Лукьяненко Сергей
Корнев Павел
Лукин Евгений
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур