шись. Он думал, что, может быть, и в самом деле, расшалившись, как-ни-
будь незаметно опрокинул чернильницу на книжку, и отнекивался только для
виду, потому что так было принято не отступать от своих слов из принци-
па.
сом, в воздухе стояло сонное жужжание зубрежки. Скоро мистер Доббинс по-
тянулся, зевнул, отпер стол и протянул руку за книгой, но нерешительно,
как будто не зная, брать ее или не брать. Ученики лениво глядели на не-
го, и только двое из них зорко следили за каждым его движением. Мистер
Доббинс некоторое время рассеянно вертел книгу, потом взял ее в руки,
уселся в кресле поудобнее, собираясь приняться за чтение. Том оглянулся
на Бекки. Ему случалось видеть такое загнанное и беспомощное выражение у
кроликов, когда в них целятся из ружья. Он мигом забыл про свою ссору с
ней. Что-то надо сделать! Сию же минуту! Но как раз эта необходимость
спешить мешала ему что-нибудь придумать. И вдруг его осенило вдохнове-
ние. Он подбежит к учителю, выхватит у него книгу, выскочит в дверь - и
был таков. Но на одну коротенькую секунду он замялся, и случай был упу-
щен - учитель раскрыл толстый том. Если бы можно было вернуть потерянное
время! Слишком поздно. Теперь Бекки уже ничем не поможешь. В следующую
минуту учитель повернулся лицом к классу. Все опустили глаза. В его
взгляде было что-то такое, от чего даже невиноватые затряслись от стра-
ха. Наступило молчание, оно длилось так долго, что можно было сосчитать
до десяти; учитель все больше и больше распалялся гневом. Наконец он за-
говорил:
продолжалось; учитель вглядывался в одно лицо за Другим, ища виновного.
эта медленная пытка.
время, потом обратился к девочкам:
ха), это вы разорвали, - нет, глядите мне в глава (она умоляюще сложила
руки), - вы разорвали эту книгу?
постоял минутку, собираясь с духом, а когда выступил вперед, чтобы при-
нять наказание, то восхищение и благодарность, светившиеся в глазах Бек-
ки, вознаградили его сторицей. Воодушевленный своим великодушием, он без
единого звука выдержал жесточайшую порку, какой еще никогда не закатывал
никому мистер Доббинс, и равнодушно выслушал дополнительный строгий при-
каз остаться на два часа после уроков, - он знал, кто будет ждать за во-
ротами, пока его не выпустят из плена, и не считал потерянными эти скуч-
ные часы.
Темплу. Бекки, плача от раскаяния и стыда, рассказала ему все, не скры-
вая и собственной измены. Однако жажда мщения скоро уступила место более
приятным мыслям, и Том наконец уснул, но даже и во сне последние слова
Бекки все еще звучали в его ушах:
и требовательнее: ему хотелось, чтобы его школа отличилась на экзаменах.
Розга и линейка никогда не лежали без дела, по крайней мере, в младших
классах. Только самые старшие из учеников да взрослые барышни лет восем-
надцати без двадцати были избавлены от порки. А порол мистер Доббинс
очень больно, потому что лет ему было не так уж много, и, хотя под пари-
ком у него скрывалась совершенно лысая и блестящая, как шар, голова, его
мускулы нисколько не ослабели. С приближением великого дня обнаружилось
все его тиранство: ему как будто доставляло злорадное удовольствие нака-
зывать за малейший проступок. Из-за этого самые маленькие мальчики про-
водили целые дни в страхе и трепете, а по ночам не спали и думали, как
бы ему отомстить. Они не упускали ни одного случая насолить учителю. Но
и он тоже не отставал. Воздаяние, которое следовало за каждой удачной
местью, бывало настолько потрясающе и грозно, что мальчики всегда отсту-
пали с поля битвы с большим уроном.
сулила блестящий успех. Был принят в компанию, ученик местного живописца
вывесок: они рассказали ему свей план и просили помочь им. Мальчишка
пришел в восторг, потому что учитель столовался у них в доме и успел на-
доесть ему хуже горькой редьки. Жена учителя уезжала на несколько дней
погостить к знакомым, так что некому было расстроить их планы; учитель
всегда изрядно выпивал перед такими торжественными днями, и мальчишка
обещал "устроить ему сюрприз" перед самым экзаменом, когда старик
напьется и задремлет в кресле, а потом разбудить его и спровадить в шко-
лу,
ра школа была ярко освещена и украшена гирляндами и венками из зелени и
цветов. Учитель восседал, как на троне, в своем большом кресле, постав-
ленном на возвышении, а позади него стояла черная доска. Видно было, что
он успел порядком нагрузиться. Три ряда скамеек по сторонам возвышения и
шесть рядов перед ним были заняты городскими сановниками и родителями
учеников. Слева от учительского места, позади зрителей, возвышалась
просторная эстрада, на которой сидели школьники, участвующие в програм-
ме: маленькие мальчики, умытые, причесанные и такие нарядные, что сидели
как на иголках и маялись невыносимо; неуклюжие верзилы; белоснежные ряды
девочек и разряженные в батист и кисею взрослые барышни, которые стесня-
лись своих голых рук в старинных бабушкиных браслетах, розовых и голубых
бантов и цветов в волосах. Все остальные места были заполнены учениками,
не участвовавшими в выступлениях.
пуганно: "Никто из вас, друзья, не ждал, чтобы малыш стихи читал", соп-
ровождая декламацию вымученными, судорожными движениями, какие могла бы
делать машина, если бы была в неисправности. Однако он благополучно доб-
рался до конца, еле живой от страха, и, поклонившись, как автомат, уда-
лился под гром рукоплесканий.
достойный жалости реверанс, получила свою долю аплодисментов и уселась
на место, вся красная и счастливая.
лением, бешено размахивая руками, начал декламировать бессмертную и не-
истребимую тираду: "О, дайте мне свободу! ", но, дойдя до середины, зап-
нулся. На него напал страх перед публикой, ноги под ним затряслись, и в
горле перехватило дыхание. Слушатели явно жалели его, но молчали, а мол-
чание было еще хуже жалости. Учитель нахмурился, так что провал был пол-
ный. Том попробовал было читать дальше, но ничего не вышло, и он с позо-
ром удалился. Раздались жидкие хлопки, но сейчас же и смолкли. За сим
последовало "На пылающей палубе мальчик стоял", а также "Ассирияне шли"
и другие перлы, излюбленные декламаторами. Потом состязались в правопи-
сании и чтении. Теперь на очереди был гвоздь вечера - оригинальные про-
изведения молодых девиц. Одна за другой они подходили к краю эстрады,
откашливались, развертывали рукопись, перевязанную хорошенькой ленточ-
кой, и начинали читать, особенно напирая на выразительность и знаки пре-
пинания. Темы были все те же, над какими в свое время трудились их ма-
тушки, бабушки и, без сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи кресто-
вых походов. Тут были: "Дружба", "Воспоминания о былом), "Роль религии в
истории", "Царство мечты", "Что нам дает просвещение", "Сравнительный
очерк политического устройства различных государств", "Задумчивость",
"Дочерняя любовь", "Задушевные мечты" и т.д.
ченная и выпестованная, кроме того - сущее наводнение всяких красивых
слов и к тому же - манера носиться с каким-нибудь любимым выражением до
тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а осо-
бенно заметна и неприятна была надоедливая мораль, которая помахивала
куцым хвостом в конце каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из
кожи лез, чтобы впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное и поу-
чительное для добродетельного и возвышенного ума. И хотя фальшь этой мо-
рали бьет в глаза, ее ничем не искоренишь; она до сих пор остается в си-
ле и не выведется в наших школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во
всей нашей стране, где ученицы не чувствовали бы себя обязанными закан-
чивать сочинение моралью; и чем легкомысленней и маловерней ученица, тем
длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом. Горькая истина ни-
кому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам. Первое из прочитанных
сочинений было озаглавлено: "Так это и есть жизнь?" Быть может, читатель
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Курылев Олег
Березин Федор
Андреев Николай