органы, ты бы уж давно истлел на Колыме.
въезжает в Москву на черном "мерседесе", пересаживается на Красной площади
на белого ворошиловского жеребчика, вскакивает на Мавзолей и говорит: "Я вам
покажу, сволочи, как лазить по карманам вождей!" - Что, - говорю, - тогда?
Я-то дождусь, а ты где будешь? В Швейцарии? Или в Аргентине? Победа-то, -
говорю, - еще в черепашьем яйце, а яйцо в черепахе, а черепаха в Московском
зоопарке была, да из нее суп сварили Кагановичу. Как быть, если ваш вонючий
Каганович суп черепаховый любит? А?
отвечает: - Наше дело правое. Дождешься не фюрера, а своего часа.
Большом Георгиевском сабантуй шарахнет и Джамбул ему лично будет бацать на
арфе, а Ойстрах на гармонике?
спрашивает у военкома приказа шмальнуть меня на месте. Военком как шикнет на
него, а Кидалла говорит:
победе над фашизмом. Иди запасай бациллу. Скоро жрать будет нечего.
ждать не заставлю. Сразу из жопы ноги выдерну и палочки Коха вставлю. Сачок!
Тыловая крыса с синим кантом!. Чтоб тебя охерачило чем-нибудь
сердечно-сосудистым! Чтоб бомба попала в твою Лубянку трехтонная!
офицерье: "Сми-р-р-р-р-на-а!" - Так они все руки по швам и - мертвая тишина
в кабинете.
команду:
Повернулась очередь бестолково. - По домам, до повестки с вещами,
шаго-о-м... марш! И я, Коля, правильно тогда поступил. Солдат на фронте
хватало, их даже армиями целыми в плен брали, а добровольцев этих: работяг,
профессоров, царских вояк, полуслепых, склеротиков, подагриков, палец не
гнется курок нажать, и девочек бедных кидали в атаки, как мясо волкам, чтоб
только самим отбиться от наседавшей стаи. Спас я несколько жизней от
напрасной смертяги и - Слава Богу.
целую кучу: паспорта, командировочные, аттестаты, справки о ранении,
генеральские всякие дела, и езжу я по всей нашей, действительно. необьятной
родине из конца в конец. Наблюдаю, как одни страдают от похоронок и пухнут с
голоду, да к тому же ишачат и в поле, и в цехах, и в лагерях по двадцать
часов в сутки, а другие хапают, хавают, где только можно отдельную
колбасочку, купюры, валюту, рыжье и бриллианты. Монолитное единство
советского народа наблюдаю. Беда, Коля, с этим делом, беда. Завал, болве
того, с этим делом. Отвлекаясь от военного времени, скажу тебе так: никакого
советского народа нету в природе. Как есть отдельная колбаса, так есть
отдельные люди. Кстати, колбасы отдельной тоже теперь днем с огнем в
провинции не сыщешь, если и выкинут ее в Тамбове, Торжке и Туле, то очередь
за ней с утреннего гимна, и все стоят, книги читают про процветание
советского общества... Прости, отвлекся. Сердце же как чайник старый и
любимый, накипает в нем все и накипает... Наконец сорок пятый год. Победа,
можно сказать, у Сталина на ладошке, и гуляет он по буфету, как знает, а
фюрер, соответственно, не знает и не гуляет. В Москве - тоска. Водяру по
карточкам выдают. На Тищинском и Дубининском рыночках в веревочку режутся и
в три листика. В обществе страх пропал, азарт появился. Тяжелей всего на
почте моей соседке Зойке работать: из Германии пошли посылки. Большую,
конечно, часть Зойка солдаткам и младшим офицерам выдавала, а кое-что хапала
себе. Ебарь ее, Минай Игоревич, закройщик, изобретатель новой военной
шинели, бывало, штук по десять в день таранил этих посылок. От фарфора и
фаянса в Зойкиной комнате места свободного не было. Гобеленами она,
сукоедина, полы мыла и сортир ими обвесила. Германским несчастьем вся
квартира пропахла, хорошие, Коля, вещи попали в плен к говенным людям.
Тоска. Делаю еще один заход к Кидалле. Звоню и говорю, что могу в любой миг
стать первоклассным разведчиком, добраться до самого фюрера, ибо лично с ним
знаком, и потрекать насчет стратегических планов. Мы же говорю сотню тыщ
солдатиков спасем. Посылочки-то они с тряпками шлют, а их в атаках шмаляют и
шмаляют. Не жалко? А вслед за посылкой похоронка кандехает! - Что, вражья
харя, поверил, наконец, в нашу победу? А ведь ты, мразь, хотел, чтобы твой
знакомый проходимеи, сокрушил нашего Иосифа Виссарионовича. Хотел, чтобы он
в мавзолей на белой кобыле въехал? - Я бы хотел, - отвечаю искренне, - обоих
фюреров видеть в одном хрустальном гробу, а тот гроб чтоб бросили в
зловонную речку Яузу и пущай он качается на волнах дерьма, нечистот и мочи.
И тогда все флаги будут в гости к нам.
позвонишь, я тебе очко аджигой намажу. Наглец! Поверь, Коля, я бы и сам,
конечно, мог спокойно перейти линию фронта, сблочить с какого-нибудь
крокодина шкуру с аксельбантами, позвонить в ставку фюрера, напомнить о себе
и заебать, пардон, всему вермахту мозги такой чернотой с темнотой, что им и
не снилось. Мог. Однако, почему-то не перешел фронт, а поехал в Крым. Еду в
штатском, но в моем элегантном угле лежит инженер-генерал-лейтенант войск
МГБ от фуражки до шевровых штиблет. Ксива моя была в большом порядке.
Представитель ставки. Уполномочен осуществлять наблюдение за установлением
новых границ в освобожденной Европе с полномочиями выше крыши. Коменданты
вокзалов и шмонщики из ЧЕКА потели, Коля, читая мою ксиву.
четырнадцать лет... искупался, простыл... чай с малиной... тетя... ей
тридцать два... в ночной рубашке... натирает мне грудь гусиным хвором, сидит
рядышком и ребрышки мои и кожу греет бедро, и вся простуда, тая, из груди
отлетает, но... Боже мой, Боже мой, уже ничего не вернешь, ничего!... Помню,
как сейчас, страх, звон в позвоночнике, сладость поллюции, я, идиотина,
смутился, и ты, веришь, Коля, с тех пор я буквально ни разу в жизни не
простывал. Ни разу! Загадка медицины, не правда ли? А усадьба тетеньки, сам
знаешь, чем накрылась. Нету ее.
намалевано: "Весь урожай - фронту!" Канаю в деревеньку. Ужас. Бабы и ребятня
синие, чуть ли не черные, опухли от полного подсоса. Голодуха. Избенки
косые, в окнах выбитых бельма тряпья На ветках - слезы. Мужика ни одного,
стариков даже нету, но перед каждой избенкой, Коля, всего их было штук
девять, стоят на свеженьких постаментах бронзовые бюсты дважды героев
Советского Союза. Бронза на солнце весеннем горит. Зайчики сигают от бюстов
летчиков. Кто погиб, кто еще летал. Как шуганули немцев, так прибыла в
деревеньку спецкоманда по приказу Калинина, наставила бронзовых Иванов,
Федей, Сереж и Николаев работы наших вонючих Фидиев и Микельанджелов. Взяли
с родных баб расписочки, что в случае порчи бюстов попадут бабы под суд на
родине награжденных, и слиняла команда в Столицу, переебав кого можно было.
Ужас, Коля, ужас. Черные избенки, бронза на солнце горит, на одном бюсте
бабенка повисла и воет, воет, а ребятишки оттаскивают ее за юбчонку,
оттащить не могут и тоже голосят. Как тебе картиночка? Роздал бабам триста
тысяч рублей. Самую бойкую повез в Брянск, и там в обкоме клизму второму
секретарю воткнул, сытому и с похмелья мурлу и придурку. Ору:
послевоенного ренессанса! Почему вы не кормите крестьян? Доложите намедленно
Микояну о начинающемся, вернее продолжающемся голоде. Четвертую главу,
сволочи, позабыли? Позабыли закон отрицания отрицания? Забыли, что если
зерно не упадет в землю и не умрет, то вообще ни хера не вырастет?
Смир-рна-а! Вместо того, чтобы устанавливать новые границы, я волындаюсь
здесь не по своему делу! Завезги семена в колхоз! Обеспечить белками
население! На обратном пути отдам под трибунал весь обком. Дыхни на меня!
Пьянь! Всех схаваю, а кости выложу в политбюро. Народ должен быть сыт. Вам
это теперь ясно?
на обед. Перед дорогой. Не стал я у него хавать. Поканал дальше. В Крым
поканал. В Крыму, конечно, солнце. Тишина. Кипарисы, как стояли, так и
стоят. Море еще холодное. Куриных богов на пляжах до хера и больше. Это
теперь их нету, разобрали их, а ведь море не успевает долбить дырочки в
камешках. Не успевает, Коля. По всей Ялте татары хипежат, уводят и мужиков и
баб и ребятишек. Уводят под конвоем. А сам понимаешь, уходить неизвестно
куда и насколько не только татарину, но и папуасу какому-нибудь не очень-то
охота. Я уж не говорю об остальных советских людях разных народов и наций.
Российской империи нации, представители которой не волокли бы срок по
пятьдесят восьмой со всеми ее замечательными пунктами. Нема. Но и тут,
сказала дама, у советской власти вышла осечка, Эскимоса ни одного не
посадили по пятьдесят восьмой. За кражу тюленьего жира, утайку оленьих шкур,
приписку моржей, за недовыполнение плана убийства песцов и опоздание в
тундру - зто всегда пожалуйста, а вот за пропаганду и агитацию, саботаж,
диверсии, за террор и покушение на вождей, а также за сотрудничество с
Гренландской разведкой не горели эскимосы, и - все. За измену родине не
горели они тоже, ибо родина ихняя - Северный полюс, а как можно изменить
Северному полюсу с Южным, например, по-моему, не под силу сообразить самому
Вышинскому Андрею Януарьевичу, чтоб ему до конца света, в пекле ада,
переписывать своей кровью уголовный и процессуальный кодексы РСФСР.
Сукоедина. А, может, эскимосы органически, так сказать, не секли, что такое
советская власть? Или считали ее чем-то вроде шторма на суше, ложного
северного сияния, бесконечной пурги или многолетнего солнечного затмения, то
есть тем, с чем воевать и на что бухтеть бесполезно? Не знаю, Коля. Итак.
Тепло. Весна. Набухли соски бутонов на миндале, и на иудиных корявых корягах
появились лиловые пупырышки. Кипарисы подогреваются на солнце, развезет их,
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Маккэфри Энн