Чтение 26–й страницы книги ~Военный летчик~

не за камни. Умирают за народ - не за толпу. Умирают из любви к Человеку,
если он краеугольный камень Общности. Умирают только за то, ради чего стоит
жить.

Наш лексикон, казалось, почти не изменился, но слова, когда мы пытались
ими пользоваться, потеряв свой реальный смысл, вели нас к неразрешимым
противоречиям. И мы были вынуждены закрывать глаза на эти помехи. Не умея
строить, мы были вынуждены оставить груду камней на поле и говорить о
Коллективе с опаской, не решаясь уточнять, о чем же мы говорим, потому что в
действительности мы говорили о чем-то несуществующем. Слово "коллектив"
лишено смысла до тех пор, пока Коллектив не связывается чем-то. Сумма не
есть Сущность.

Если наше Общество еще имело право на существование, если в нем еще
сохранялось какое-то уважение к Человеку, то лишь потому, что подлинная
духовная культура, которую мы предавали собственным невежеством, все еще
излучала свой меркнущий свет и спасала нас помимо нашей воли.

Как могли наши противники понять то, чего уже не понимали мы сами? Они
видели в нас только груду камней. Они пытались вернуть смысл Коллективу,
смысл, который мы сами уже не умели объяснить, потому что забыли о Человеке.

Одни из них сразу же, недолго думая, пришли к крайним логическим
заключениям. Груде камней они придали самодовлеющее значение. Камни должны
быть тождественны камням. И каждый камень подчиняется самому себе. Анархия
еще не забыла о культе Человека, но целиком переносит его на отдельную
личность. И это ведет к противоречиям еще более непримиримым, чем наши.

Другие собрали камни, беспорядочно разбросанные в поле. Они
проповедовали права Массы. Но их формула непригодна. Потому что если нельзя
допустить, чтобы один человек тиранил Массу, - нельзя, разумеется, допустить
также и то, чтобы Масса подавляла одного человека.

Третьи завладели этими бессильными камнями и из суммы их создали
Государство. Такое Государство тоже не возвышает людей. Оно тоже лишь
выражение суммы. Оно есть власть коллектива, переданная в руки личности. Оно
есть господство камня, который по видимости отождествляет себя с другими
камнями, над совокупностью камней. Это государство откровенно проповедует
мораль Коллектива, которую мы пока отрицаем, но к которой сами же постепенно
идем, потому что мы забыли о Человеке - а ведь только он может оправдать наш
отказ.

Приверженцы этой новой религии не допустят, чтобы несколько шахтеров
рисковали жизнью ради спасения одного засыпанного в шахте товарища. Потому
что это нанесло бы ущерб груде камней. Они прикончат раненого, если он
задерживает продвижение армии. О благе Общности они станут судить с помощью
арифметики, и арифметика будет руководить ими. Им невыгодно возвыситься до
более великого, чем они сами. Следовательно, они возненавидят все то, что
отличается от них, потому что над собой они не найдут ничего, с чем они
могли бы слиться. Всякий чужой обычай, иная раса, иная мысль неизбежно
станут для них оскорблением. Они не будут обладать способностью приобщать к
себе, ибо, чтобы обратить Человека в свою веру, нужно не отсечь его, а
объяснить ему его роль, указать цель для его устремлений и предоставить ему
сферу приложения сил. Обратить в свою веру всегда значит освободить. Собор
может приобщать к себе камни, и они обретают в нем смысл. Но груда камней
ничего к себе не приобщает, и, не обладая такой способностью, она давит. Да,
это так, - но чья в том вина?

Я больше не удивляюсь тому, что груда камней, которая давит своей
тяжестью, одержала победу над камнями, в беспорядке разбросанными по полю.

И все-таки я сильнее ее.

Я сильнее ее, если я вновь обрету себя. Если наш Гуманизм восстановит
Человека. Если мы сумеем основать нашу Общность и если применим для этой
цели единственно действенное средство: жертву. Общность, построенная нашей
духовной культурой, тоже не была суммой выгод - она была суммой даров.

Я сильнее ее, потому что дерево сильнее веществ, составляющих почву.
Оно впитывает их в себя. Оно превращает их в дерево. Собор сияет ярче, чем
груда камней. Я сильнее ее, потому что только моя духовная культура способна
связать в одно целое, никого не отсекая, все разнообразие человеческих
индивидуальностей. Утоляя жажду из источника своей силы, она в то же время
вливает в него новую жизнь.

В час вылета я хотел что-то получить прежде, чем отдал сам. Мое желание
не имело смысла. Здесь было что-то сходное с тем скучным уроком грамматики.
Прежде чем получить, надо отдать, и прежде чем поселиться в доме, надо его
построить.

Моя любовь к своим основана на том, что я готов отдать за них свою
кровь, подобно тому как любовь матери основана на том, что она отдает свое
молоко. В этом и заключается тайна. Чтобы положить основание любви, надо
начать с жертвы. Потом любовь может вдохновить на новые жертвы, и они
приведут к новым победам. Человек всегда должен сделать первый шаг. Прежде
чем существовать, он должен родиться.

Когда я вернулся с задания, я уже ощущал свое родство с племянницей
фермера. Ее улыбка показалась мне прозрачной, и сквозь эту улыбку я увидел
мою деревню. А сквозь мою деревню - мою страну. А сквозь мою страну - другие
страны. Потому что я неотделим от духовной культуры, избравшей своим
краеугольным камнем Человека. Я неотделим от группы 2/33, выразившей
готовность сражаться за Норвегию.

Может случиться, что завтра Алиас пошлет меня на другое задание.
Сегодня я облачился, чтобы служить богу, которого не видел, потому что был
слеп. Огонь над Аррасом снял пелену с моих глаз - и я прозрел. Те, от кого я
неотделим, тоже прозрели. И если на заре я вновь отправлюсь в полет, я буду
знать, за что я сражаюсь.

Но я хочу запомнить то, что увидел. А для этого мне нужен простой
Символ Веры.

Я буду сражаться за приоритет Человека над отдельной личностью, как
общего над частным.

Я верую, что культ Общего возвышает и связывает воедино духовные
богатства отдельных личностей и основывает единственно подлинную гармонию,
которая есть гармония жизни. Дерево исполнено гармонии, хотя его корни
отличаются от ветвей.

Я верую, что культ отдельных личностей влечет за собой только смерть,
потому что он хочет основать гармонию на сходстве. Он подменяет единство
Сущности тождеством ее частей. И он разрушает собор, чтобы выложить в ряд
составляющие его камни. Поэтому я буду сражаться со всяким, кто станет
провозглашать превосходство какого-то одного обычая над другими обычаями,
какого-то одного народа над другими народами, одной расы над другими расами,
какой-то одной мысли над другими мыслями.

Я верую, что приоритет Человека кладет основание единственному имеющему
смысл Равенству и единственной имеющей смысл Свободе. Я верую в равенство
прав Человека в каждой личности. И я верую, что Свобода - это Свобода
восхождения Человека. Равенство не есть тождество. Свобода не есть
возвеличивание личности в ущерб Человеку. Я буду сражаться со всяким, кто
захочет подчинить свободу Человека одной личности или массе личностей.

Я верую, что моя духовная культура именует Любовью к ближнему
добровольную жертву, приносимую Человеку, чтобы утвердить его царство.
Любовь к ближнему есть дар Человеку, приносимый через посредственность
личности. Она основывает Человека. Я буду сражаться со всяким, кто,
утверждая, что моя любовь к ближнему воздает честь посредственности, станет
отрицать Человека и тем самым заключит личность в тюрьму безысходной
посредственности.

Я буду сражаться за Человека. Против его врагов. Но также и против
самого себя.

XVIII

Я присоединился к товарищам. Мы все должны были собраться около
полуночи, чтобы получить приказания. Группу 2/33 клонит ко сну. Пламя
большого костра превратилось в тлеющие угли. С виду группа еще держится, но
это только иллюзия. Ошедэ грустно вопрошает свой знаменитый хронометр.
Пенико, прислонясь головой к стене, дремлет в углу. Гавуаль, свесив ноги,
сидит на столе и, подавляя зевоту, морщится, как готовый заплакать ребенок.
Азамбр клюет носом над книгой. Один лишь майор еще бодрится;
мертвенно-бледный, склонившись над бумагами под лампой, он вполголоса
обсуждает что-то с Желе. Впрочем, "обсуждает" - всего лишь образное
выражение. Говорит один майор. Желе кивает головой и отвечает: "Да,
конечно". Желе прицепился к этому "да, конечно". Он все поспешнее
соглашается с высказываниями майора, боясь оторваться от них, как утопающий
- от шеи пловца. На месте Алиаса я, не меняя тона, сказал бы: "Капитан
Желе... на рассвете вас расстреляют..." И подождал бы, что он ответит.
Группа не спала уже трое суток и еле держится на ногах.

Майор встает, подходит к Лакордэру и прерывает его сон, в котором
Лакордэр, быть может, обыгрывал меня в шахматы.

- Лакордэр... с рассветом вы вылетаете. Разведка на бреющем полете.

- Слушаюсь, господин майор.

- Вам надо бы поспать...

- Так точно, господин майор.

Лакордэр снова садится. Майор выходит из комнаты, увлекая за собой
Желе, словно мертвую рыбу на конце удочки. Вот уже не трое суток, а целая
неделя, как Желе не спал. Так же, как Алиас, он не только вылетал в
разведку, но и нес на своих плечах ответственность за всю группу.
Человеческая выносливость имеет пределы. Желе уже перешел пределы