Чтение 26–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

сказал: " Иосиф, если не сейчас, то когда же? В какой-то момент можно и
порадоваться жизни". Он пробормотал: "Ага, ага..." Когда мы вышли на улицу,
он по-русски крепко обнял меня и произнес замечательную фразу. Он сказал:
"Итак, начинается год трепотни"2. Это было великолепно. И потом он
отправился приниматься за свои дела. Конечно же, была у
___________
1 Обычная порция виски в баре -- это две жидкие унции, то есть около 60 г;
"большое" или "двойное" виски соответственно в два раза больше.
2 Английскую фразу прямо перевести на русский язык невозможно: "Now for a
year of being glib" -- буквально: "Итак, за год, когда надо быть
поверхностно-болтливым" (при этом используется готовая литературная формула
"a year of being...").

113

Иосифа и другая сторона -- он был выдающимся профессионалом. Умел оказывать
давление на кого надо и, я уверен, делал это.

-- А вы знаете, что его номинировали на Нобелевскую премию еще в 1980 году?

-- Нет.

-- Я как раз была в США, работала над своей первой книгой о поэзии Иосифа,
и однажды в июне он заметил, почти мимоходом: "В воздухе запахло
нобелевкой". Но, как вы знаете, в том году дали Чеславу Милошу, и Иосиф,
который, как вы говорите, был исключительно профессионален, очень радовался
за Милоша.

-- Так что, он на самом деле хотел?

-- О да, хотел.

-- Я спрашиваю, хотел ли, потому что выглядел он очень несчастным. Хотя,
конечно, есть такая еврейская молитва: "Да не сбудется то, о чем я молю".

-- Я полагаю, вы встретились с Бродским тогда не в первый раз. А где и
когда вы с ним познакомились?

-- Я познакомился с ним в доме Рене Брендель, но он у них тогда не
останавливался, а снимал что-то (или кто-то пустил его пожить) под горкой в
Саут Энд Грин, и после ужина у Рене (мы сильно выпили, но были в очень
хорошем настроении) мы дошли до его дома и пили там уже вдвоем. У него там
была впечатляющая коллекция виски. Это было еще до того, как я побывал в
России. После этого мы встречались еще пять-шесть раз. Ни о чем
существенном мы не говорили. Я чувствовал, что ему приятно со мной, а мне
было приятно с ним.

-- Не помните ли вы каких-то занятных разговоров С Иосифом?

-- Да, однажды я рассказал ему, как я не интервьюировал Светлану Сталину.
Дело в том, что, когда она попала к американцам и они прятали ее в Америке,
меня и Трумэна Капоте должны были на самолете доставить в ее тайное
убежище, где ?ЛЬ! могли задать ей каши вопросы. Все это дело строго
контролировались ЦРУ, для них это был большой пропагандистский козырь. До
того она жила в Индии, и никто не знал, что ее перевезли в Америку.
Интервью должно было прежде всего появиться здесь, в Англии, в "Обсервере",
затем в "Пари Матч", который тогда еще был наполовину приличным изданием, и
в "Шпигеле", то есть всемирный размах... Грандиозный заход с
пропагандистского козыря. Меня

114

попросили показать заранее, для примера, пару вопросов из тех, что я
собирался задать. Я понимал, что ничего не знаю о России, и никто из нас в
те времена ничего не знал о России, но я решил, что задам два вопроса,
которые бы задал любому беглецу (и я задал их на этот раз Иосифу): "Что
заставило вас бежать именно в ту страну, в которой вы теперь находитесь?" и
"Какие перемены в стране, которую вы покинули, заставили бы вас туда
вернуться?" Пришлось Иосифу попотеть.

-- На второй вопрос он ответил ?

-- На самом деле нет. Знаете, как косноязычен он иногда бывал.

-- Да, потому что, несмотря на репутацию холодного рационалиста, он был
человек весьма эмоциональный. Даже по-русски мог быть порой косноязычен,
поскольку старался любой ценой избегать клише, о чем бы ни шла речь. Было
видно, как он старается найти оригинальный способ для выражения своей
мысли. Читал ли он что-то из ваших романов?

-- Не имею ни малейшего понятия. Думаю, что нет.

-- Я думаю, что да, потому что в эссе "Коллекционный экземпляр" имеется
прямая аллюзия на одну из ваших вещей: "Что было намного холоднее -- это
точно. По крайней мере, для шпиона, который явился с жары". А вы до того,
как познакомились с ним, читали что-нибудь из его стихов или прозы?

-- Я читал большинство эссе, которые вошли в книгу "Меньше единицы". Мне
особенно понравились про Ахматову и про Ленинград.

-- Как вы думаете, какие-то из этил эссе могли быть написаны англичанином
или есть в них нечто, выдающее русскость автора?

-- Есть, и это напоминает английскую прозу Конрада. Мне никогда не
удавалось совместить Бродского, которого я знал, чей английский мне казался
косноязычным, и Бродского, который вот написал же по-английски то, что
напечатано на этой странице. Я всегда сильно подозревал, что имеет место
сложный процесс перевода. Он пишет с утонченностью и с иностранным
акцентом, что в грамматическом и синтаксическом отношении получается
прекрасно и может быть сравнимо только с Конрадом. Если, читая Конрада,
помнить о немецком языке, который, я полагаю, оказал на Конрада самое
большое влияние из всех языков, то начинаешь как бы слышать немецкий
акцент, и все равно это будет

115

прекрасно. И Конрад ближе, чем кто бы то ни было, к великим, развернутым,
многоэтажным абзацам Томаса Манна. То же самое чувствуешь, когда читаешь
английские эссе Иосифа. Я не могу судить о его стихах. Читал я их много. Но
стихи в переводе -- это совсем другая история.

-- Вы верите в то, что только второсортные поэты могут выглядеть в переводе
лучше, чем в оригинале?

-- Да, в хорошем переводе плохой поэт может выглядеть хорошо, и наоборот. Я
не слишком доверяю собственным впечатлениям от его стихов. Я отношусь к ним
с уважением, но, когда я это читаю, дух не захватывает. А вот проза
замечательная, и мне всегда хотелось у него спросить (только вот мы никогда
не говорили ни о чем серьезном), как это происходит. Мне кажется, что в
этом отношении он был скрытен. А что вы знаете о его творческом процессе?
Ведь он же не владел английским в такой степени.

-- Его письменный английский намного, намного превосходил разговорный. В
интервью, которое мне дал Дерек Уолкот, переводивший стихотворение Иосифа
"Письма династии Минь", сам Уолкот сказал: "Иосиф слишком щедро приписывает
мне этот перевод, это его собственный перевод, я языка не знаю. Мы просто
сели рядом, и Иосиф объяснял мне по-английски строчку за строчкой, делал
таким образом подстрочник, а потом я предлагал поэтический перевод, который
он всякий раз отвергал как неподходящий, порой Иосиф стонал от злости и
отчаяния и, в конце концов, сам создавал то, чего требовал от меня".

-- Как интересно!

-- Давайте поговорим конкретно о двух эссе -- "Кембриджское образование" и
"Коллекционный экземпляр".

-- Я читал оба, и мне кажется, что это единственная тема, которой Иосиф не
вполне овладел. У него вообще затруднения с Западом, а тут трудность
высшего порядка. Он не понял постколониальной анархии, которая царила в
этом поколении. Все дело с Блантом1 и его группой было в том, что их
выращивали для власти, и они были зачарованы властью как таковой,
возможностями применения власти. Настолько, что, если тебе самому власть
недоступна, начинаешь задумываться о занятных альтернативах.
___________
1 Речь идет об Энтони Бланте, крупнейшем английском искусствоведе, который
в конце жизни был разоблачен как многолетний советский шпион.

116

-- Похоже, что он винит кембриджскую систему образования в том, что оттуда