- Вопрос в том, - утолив жажду, Дима многозначительно посмотрел на
Аркадия, - как непрерывный процесс организовать. Не ползать же сюда
каждый час, сам знаешь дорогу.
- Дима, вы что, ребенок, а фитиль? - Аркадий наклонился и,
преодолевая брезгливость, пощупал ткань - годится.
- Пробовали, Львович, потери, стенка впитывает.
Аркадий задумался, но ненадолго:
- Обработай снаружи парафином. Только сначала выстирай ткань, что
вы грязь сосете!
Дима с молчаливым изумлением смотрел на Аркадия. Конечно! Фитиль, но
непроницаемый, как трубопровод!
- А не растворится?
- В холодном спирте парафин не растворяется, надолго хватит.
И, не удержавшись, добавил:
- Вы бы завязали с этим делом, ведь погибель.
- Конечно, погибель, - согласился Софокл, - но, может, кончится?..
Они как рабы у своего горшка, подумал Аркадий, - добровольные рабы.
- Может выпьешь теперь? - Дима предлагал, но не настаивал. Аркадий,
преодолев тошноту, покачал головой.
- Спешу. Свечку расплавишь - и вот так... - он показал, - протянешь
жгут в горшок. Ну, все.
Он с трудом разогнулся, глянул на часы - всего-то десять минут
прошло, еще успею. Даже лучше опоздать: свет погасят, тогда и
проберусь на свободное местечко.
13
Ужасная беда, думал он, впервые преодолев отвращение. Он всегда
сторонился этих людей, называя тем страшным именем, которое придумал
англичанин, фантаст, предвосхитивший и подземные коридоры, и
странные сгорбленные фигуры... Морлоки - вот! он вспомнил - морлоки
и элои, две половинки теряющего разум человечества. "Все бесполезно,
все, все.." - он не замечал, что бормочет, его мучило отсутствие
воздуха и боль в груди, которую он стал замечать с весны. Ничего,
рассосется. Он панически боялся медиков, в особенности медицинских
дам - садистки, такое наговорят, что иди и вешайся. Больше всего он
боялся попасть им в лапы - бессильный, жалкий, смешной, грязный,
противный... Схватят, закрючат, подчинят себе, будешь заглядывать им
в глаза, искать спасения, радоваться обманам - "вы у нас еще
молодцом..." Нет, я сам, сам. Страшно потерять волю и разум, тогда
его снова схватят и будут держать вдали от дома, в чистенькой
тюрьме.
Он поднялся и стоит в темном душном шкафу, прислушивается к звукам.
Открывает - и в туалете, рядом с залом. Этот туалет был особенный -
теплый, с туманными окнами, полутемный, тихий... Иногда - один, он
долго стоял здесь, держа руки под сушилкой. Тихо посвистывал
моторчик, пальцы постепенно теплели, сначала становилась горячей
кожа, потом глубже... Он выгонял мороз, который годами въедался в
тело, он был счастлив от этой теплой тишины, сумрака, покоя... Никто
не может его испугать, выгнать, здесь все занимались одним и тем же,
и на миг становились равны.
Стукнула дверь, вошел некто, сделал свои дела и поспешил к выходу.
Аркадий подождал, пока затихли шаги, одернул пиджачок, пригладил
пятерней остатки волос, и вышел.
14
В зале и перед ним толпы не было - несколько случайных людей с
этажа, привлеченных объявлением, стайка аппетитных лаборанточек,
которым хотелось поглазеть на молодых людей, странных - не пристают,
только и знают, что о своих пробирках -"ты прилила или не прилила?"
"Ну, прилила, прилила!.." Но понемногу стали собираться
заинтересованные - болельщики той и другой идеи, молодые тщеславцы,
мечтающие о большой науке, средних лет неудачники, интересующиеся
больше расстановкой сил, карьеристы, старающиеся пробраться поближе
к авторитетам или начальству, азартные люди, для которых главное,
кто кого... многочисленные командировочные из глухих уголков,
полюбоваться на знаменитостей, которых обещали, и другие разные
люди.
Широко распахнулись двери - до этого все протискивались в узкую
щель, а тут даже несколько театрально, обеими створками сразу -
вбежали двое, покатили красную дорожку... Было или нет, не столь уж
важно, главное, что ощущение дорожки было, и если не бежали, а
забегали, заглядывали в глаза - тоже какая разница, важно, что шел
между ними высокий худощавый брюнет с лихими усами времен
кавалерийских атак, академик девяти академий и почетный член многих
международных обществ. Глеб оторвался от окружающих, взошел на
возвышение, тут же к нему подсела милая женщина, Оленька, вести
протокол.
15
Прокатилась волна оживления - в зал вошел Штейн, с ним пять или
шесть приближенных лиц. Тут не было бегущих с коврами, все
значительно пристойней, хотя заглядывание в глаза тоже было. Теперь
Марк увидел своего нового кумира со стороны. Худощавый, как Глеб, но
невысокий. Зато с могучей челюстью и выдающимся носом. По правую его
руку шел очень длинный юноша с маленькой головкой из которой торчал
большой грубо вытесанный нос, по бокам свисали мясистые багровые
уши, мутноватые глазки смотрели поверх всех в никуда. Это был первый
ученик Штейна Лева Иванов. Несмотря на непривлекательную внешность,
Лева был веселым и остроумным, юмор его носил отпечаток научного
творчества с легким туалетным душком. С другой стороны шел второй
гений, Максим Глебов, сын знаменитого физика, толстый парниша с
круглым веселым лицом и совершенно лысой головой. Максим восхищал
полной раскованностью. Обычно он садился в первый ряд и приводил в
ужас докладчиков громкими замечаниями: обладая феноменальной
памятью, он давал справки по ходу дела, просили его или нет, к тому
же моментально находил ошибки в расчетах и тут же объявлял о них
всему залу. Друзья считали его ребенком, остальные тихо ненавидели и
боялись. Максим уселся рядом со Штейном и принялся рассказывать
анекдоты, радостно хохоча, в то время как все остальные были
несколько напряжены, предчувствуя острую борьбу.
Тут же были две дамы - Фаина, черная лебедь, и вторая, Альбина,
белая лебедь, высокая худощавая женщина лет сорока, умна, зла и
"увы, славянофилка", со вздохом говорил о ней Штейн; не сочувствуя
взглядам Альбины, он все равно любил ее. Штейн всегда любил своих,
эта черта не раз выручала его, и подводила тоже... Альбина всю жизнь
имела дело с евреями - и дружила, и любила, и компании водила, но
стоило завести разговор о судьбах России, а это любят не только
русские, но и живущие здесь евреи - тоже почему-то болеют - как
только разговор заводил в эти дебри, Альбина преображалась: не то,
чтобы ругала других, но так старательно превозносила неистощимые
запасы генетического материала в сибирских просторах, что сам
напрашивался вывод о непоколебимости нации. Это было бы даже приятно
слышать, если б не подавалось так напористо, с горячечной гордостью,
что уязвляло тех, кто не имел столь мощных запасов, слаб телом и
невынослив к климату Севера. Она и в прорубь сигать была среди
первых, это называлось - моржеваться, а женщин, любящих ледяную воду
окрестили "моржихами". Приметы времени... Но что это я! Максим сучит
ногами и брызжет анекдотами, его не слушают, все ждут - где Шульц?
16
Как ни высматривали, он появился незаметно, легко скользнул по
проходу, и вот уже в высоком кресле. Они со Штейном ревниво следили,
кто ближе сел, кто дальше: Штейн на первом ряду - и Шульц впереди,
только в противоположном углу, и в зале возникает нечто вроде этого
пресловутого биополя, которого, конечно, и в помине нет. Они, как
полюса магнита, противоборствовали и дополняли друг друга.
Сторонники Шульца тут же начали перетекать в его сторону, но
приблизиться не смели - маэстро не любил толпу, заглядывания в
глаза, анекдоты, хохот и всю атмосферу, в которой возникает слово
"мы". Не такие уж плохие "мы", может, даже хорошие, но все-таки
сборище, а он был одинокий волк, сухой, жилистый, злой... Но было в
нем и что-то змеиное - как удивительно он возникал и исчезал,
выразительно безмолвствовал, поражал противников одним словом, как
мгновенным укусом...
Если же оставить в стороне романтические бредни, а также
предрассудки, суеверия, мистику и прочую чепуху, то был он - худ,
высок, с огромным носом, торчавшим как клюв у грача. Он верил, что
все в живом мире подчинено причудливым волнообразным движениям, и
что бы ни случилось, всегда подтверждало его точку зрения. Куда он
ни бросал свой острый взгляд, везде замечал колеблющиеся туда-сюда
тени - в мышцах и костях, в мутной воде и прозрачной, в крови и
моче... и даже на далеких звездах. А распространяет эти волны некая
сила, расположенная в глубоком космосе: она беспрекословно
дирижирует нашей жизнью.
Всю жизнь он терпел ругательства и насмешки, и даже угрозы сыпались
в его адрес со всех сторон - и со стороны тех, кто считал, что
земная природа не нуждается в посторонних силах и развивается сама
по себе, и со стороны тех, кто считал кощунством не упоминать на
каждой странице самые необходимые науке имена, и, наконец, от тех,
кто непоколебимо был уверен, что нос этого зазнайки слишком длинен,
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Суворов Виктор
Круз Андрей
Акунин Борис
Андреев Николай