соображения. Извозчичьи кареты - плоть от плоти и кость от кости нашего
правопорядка; закон их утвердил и парламентская мудрость снабдила номерными
знаками.
людям ездить быстро, платя всего восемь пенсов за милю, раз парламент
торжественно постановил, чтобы они платили шиллинг за милю и ездили
медленно? Мы ждем ответа; но зная, что нам его не дождаться, начинаем новый
абзац.
для того, чтобы при всех возможных спорах не сомневаться в своей правоте, мы
давно уже сделались чем-то вроде ходячего справочника проездных цен. Мы
знаем в лицо всех конюхов на стоянках вокруг Ковент-Гардена и считали бы,
что нас знают в лицо все извозчичьи лошади на три мили кругом, не будь
половина из них слепыми. Наемные кареты издавна милы нашему сердцу, но ездим
мы в них редко: почему-то всякий раз, когда нам случалось отправиться
куда-либо в такой карете, она по дороге непременно опрокидывалась. Мы очень
любим лошадей, извозчичьих и всяких других не меньше, нежели известный всем
уличным торговцам мистер Мартин*, - однако мы никогда не ездим верхом. Из
всех видов седел мы признаем лишь седло молодого барашка в жареном виде;
тесней всего соприкасаемся с лошадью, когда сидим на диване, набитом конским
волосом, и хоть нам и случалось охотиться за развлечениями, но ни разу в
жизни мы для развлечения не охотились. А потому пусть ездят верхом любители
носиться по земле (или лежать на ней врастяжку); мы же, предпочитая на ней
стоять, будем держаться ближе к стоянкам.
эти строки; сейчас там стоит всего лишь одна карета, но она - типичнейший
образец той породы экипажей, о которых мы говорили выше: громоздкое
угловатое сооружение, грязно-желтое, как лицо заболевшей желтухой брюнетки,
с узенькими стеклами в широченных рамах; на дверцах еще можно разглядеть
очертания герба, напоминающие анатомический препарат летучей мыши, оси
выкрашены в красный цвет, а три из четырех колес - в зеленый. Козлы прикрыты
остатками старой шинели и еще каких-то непонятных одеяний; из сиденья,
прорвав холщовую обивку, торчит там и сям солома, словно бы не желая отстать
от сена, что выглядывает из щелей багажного ящика. Лошади понуро стоят на
мокрой соломенной подстилке, всем своим видом выражая кротость и терпение;
облезлые гривы и хвосты придают им сходство с парой изрядно потрепанных
деревянных коней-качалок; время от времени то одна, то другая вздрогнет,
забренчав сбруей, или вдруг поднимет морду к самому уху соседки, словно
признается ей шепотом, что с удовольствием убила бы кучера. Самого кучера на
месте нет - он пошел в распивочную пропустить стаканчик; а конюх, засунув
руки в карманы на всю глубину, отплясывает перед колодцем джигу, чтобы
согреть озябшие ноги.
за извозчичьей каретой, с нескрываемым наслаждением разваливается на
подушках; если же с таким поручением является мальчик, то для него верх
блаженства - взгромоздиться на козлы. Но самое забавное зрелище в этом роде
нам пришлось однажды увидеть на Тоттенхем-Корт-роуд. Из узенькой улочки близ
Фицрой-сквера появились четверо: невеста в длинном белом платье и с круглыми
красными щеками, подружка невесты - добродушная маленькая толстушка,
разумеется тоже должным образом принаряженная, жених в шафер, оба в синих
фраках, желтых жилетах, белых панталонах и нитяных перчатках. Вся эта
компания остановилась на углу, и жених величественным жестом подозвал
извозчичью карету. Как только они уселись, подружка невесты небрежным
движением прикрыла номер на дверце большой красной шалью, которую она, без
сомнения, нарочно захватила с собой - расчет был, как видно, на то, что
доверчивые прохожие примут наемную карету за собственный выезд. Так они и
покатили, нимало не сомневаясь в успехе своей затеи и не подозревая, что
сзади на кузове красуется открытый всем взорам номерной знак величиною с
грифельную доску школьника. Шиллинг за милю! Да удовольствие, которое они
получали от этой поездки, стоило по меньшей мере пяти!
карета, если бы обладала даром слова и не в пример иным ее седокам не
тратила бы слова даром. Мы уверены, что история старой наемной кареты ничуть
не менее занимательна, чем история старого наемного писаки. Как много могла
бы она порассказать о тех, кому случалось ехать в ней по деловым надобностям
или по житейским - навстречу радости или горю! И как печальна порой
оказывалась бы повесть одной жизни, прослеженная на протяжении лет. Молодая
девушка только что из деревни - женщина в крикливом, безвкусном наряде -
спившаяся проститутка! Новичок-подмастерье распутный кутила - вор!
сломя голову, чтобы не сломать себе шею, когда не поспеть вовремя на этом
свете - значит прежде времени угодить на тот. Но ведь мало того, что кэб не
обладает и тенью того своеобразного величавого достоинства, которое присуще
карете; не следует забывать, что кэб - детище вчерашнего лишь дня и никогда
ничем иным не был. Кэб - он так и явился на свет наемным экипажем, тогда как
извозчичья карета - это обломок былого величия, жертва житейской суеты,
домочадец старинного английского семейства; украшенная фамильным гербом, она
когда-то не выезжала иначе как под эскортом ливрейных слуг; но прошли года,
и вот с нее сняли пышный наряд и выгнали ее на все четыре стороны, как
состарившегося лакея, который уже недостаточно молодцеват для своей
должности, и пошла она мыкаться по свету, спускаясь все ниже и ниже по
ступеням экипажной иерархии, пока не докатилась до последней до извозчичьей
стоянки.
свернули в переулок, дошли по нему до, конца и очутились, как и следовало
ожидать, перед Докторс-Коммонс*. Название "Докторс-Коммонс" известно всем и
каждому, ибо здесь, в этих стенах, влюбленным парам дают брачные
свидетельства, а неполадившим развод; здесь регистрируют завещания тех, кому
есть что завещать, и наказуют вспыльчивых джентльменов, неуважительно
отзывающихся о дамах в их присутствии. Название это было известно и нам, и
вот, не успели мы понять, где находимся, как у нас возникло похвальное
желание познакомиться с Докторс-Коммонс поближе, а поскольку любопытнее
всего нам казалось то судилище, вердикты которого могут расторгнуть даже
брачные узы, мы справились, где оно находится, и без всяких отлагательств
направили туда свои стопы.
сторон хмуро взирающими на него кирпичными домами, на дверях которых были
выведены краской имена ученых законников, мы остановились перед низкой
дверью, усаженной по зеленому сукну медными шляпками гвоздей, и, осторожно
толкнув ее, очутились в помещении, сразу поразившем нас своими крохотными
оконцами, темной резной панелью стен и полукруглым помостом в дальнем его
конце, где сидели несколько важных джентльменов в париках и ярко-красных
мантиях.
толстый, краснолицый джентльмен в очках с черепаховой оправой, чей
внушительный вид подсказал нам, что это судья, а под кафедрой, у длинного,
крытого зеленым сукном стола, похожего на бильярдный, только без бортов и
луз, помещались несколько напыщенных особ в тугих галстуках и черных мантиях
с меховой оторочкой у воротника, в которых мы сразу узнали прокторов*.
Кресло во главе бильярдного стола занимал некто в парике, - как потом
выяснилось, секретарь суда, а за небольшим столиком ближе к двери сидели еще
двое: почтенного вида толстяк фунтов эдак на полтораста, весь в черном, и
господин с мясистой самодовольной физиономией, в черной мантии с брыжами, в
черных лайковых перчатках, штанах до колен, черных шелковых чулках, с
серебряным жезлом в руке, но без парика. В нем не трудно было узнать
судейского, и подтверждение нашей догадки мы получили от него самого, ибо,
подойдя к нам, он первый завел с нами беседу и за какие-нибудь пять минут
успел рассказать, что сам он судебный пристав, а то должностное лицо,
которое помещается с ним за одним столом, - смотритель судебного здания.
Среди прочих интересных сведений мы услышали, что находимся в Суде
Архиепископа*, потому и адвокаты здесь в красных мантиях, а у прокторов
меховая оторочка на воротнике, и что членам других судебных коллегий,
заседающих здесь, не полагается ни париков, ни красных мантий. Кроме
смотрителя здания и чиновника, в дальнем конце залы виднелось еще одно
должностное лицо - щуплый сгорбленный старичок с длинными седыми волосами,
которому вменялось в обязанность, как поведал нам наш словоохотливый
собеседник, звонить в колокольчик весьма солидных размеров при открытии
судебных заседаний, чем он занимался, вероятно, по меньшей мере двести лет -
такой у него был замшелый вид.
- ораторствовал блистательно, только, пожалуй, слишком быстро, чему виной
привычка, и слишком хрипло, чему виной неумеренность в потреблении съестного
и напитков. Пока он держал речь, у нас было время осмотреться по сторонам.
Любопытство наше привлек к себе один из джентльменов в парике и красной
мантий. Широко расставив ноги, он стоял перед камином в позе этакого
меднолобого Колосса Родосского и загораживал доступ к огню всем остальным.
Чтобы сильнее припекало, мантия у него была подобрана сзади, как это делают
со своими юбками неряшливые женщины в слякоть; парик сидел набекрень,
косичка болталась где-то сбоку, обуженные серые штаны и едва доходящие до
колен черные гетры - все самого дурного покроя, только подчеркивали его
неопрятный вид, а плохо накрахмаленный стоячий воротничок лез ему в глаза.
Отныне нам придется распроститься с репутацией физиогномиста, ибо,
внимательно присмотревшись к этому джентльмену, мы не вычитали на его
физиономии ничего, кроме самомнения и тупости, а наш новый знакомец с
Мережковский Дмитрий
Лукин Евгений
Корнев Павел
Доставалов Александр
Орлов Алекс
Афанасьев Роман