ходить почти на цыпочках), а платье из пурпурного шелка, перехваченное
желтым шелковым кушаком, ниспадало красивыми складками. Она прыгала и
скакала, смеялась, пела песню, читала стихотворение, а когда сошла с
эстрады, Айдабела в таком волнении, в каком Джоул ее еще не видел, бросилась
к ней и сказала: не откажитесь, выпейте с нами газированной воды.
С наслаждением.
сесть, и держала Генри на расстоянии, поскольку мисс Глициния призналась,
что опасается животных.
сотворить.
алел помадой; руки у нее порхали так, будто жили отдельной жизнью, и время
от времени она поглядывала на них с большим недоумением; они были меньше
детских, эти ручки, но худые, взрослые и с крашеными ногтями.
обыкновенных притворщиков, а я притворства не признаю, я хочу нести мое
искусство людям... многие просто не понимают, как это я подвизаюсь в такой
труппе... Слушай, мне говорят, ты же была в Голливуде, получала тысячу
долларов в неделю как дублерша Шерли Темпл... а я им говорю: дорога к
счастью не всегда асфальтовая.
странная вещь: Айдабела попросила у нее помаду и нарисовала нечто клоунское
на губах, а мисс Глициния захлопала в ладоши и завизжала от радости.
Айдабела отозвалась на это веселье глупой, полной обожания улыбкой. Джоул не
понимал, что на нее нашло. Околдовала ее лилипутка? Айдабела продолжала
пресмыкаться перед златовласой Глицинией, и ему пришло в голову, что она
влюблена. Нет, торопиться ей некуда - времени полно, сказала Айдабела и
предложила покататься на чертовом колесе.
мисс Глицинии, и стеклянные алмазы продолжали мерцать под розовыми лампами
чертова колеса. Джоул увидел снизу, как ее руки-крылышки слетели на волосы
Айдабелы, вспорхнули снова, стиснули мрак, словно поедая его черное
содержимое. Люлька пошла вниз, и смех их плескался, как длинный кушак
Глицинии; потом они взмыли к новой вспышке молнии и в ней растворились; но
все равно он слышал игрушечный флейтовый голос лилипутки, звеневший
по-комариному над праздничным гомоном площади: Айдабела, вернись, подумал
он, испугавшись, что больше никогда не увидит ее, что она отправится в небо
с мисс Глицинией; Айдабела, вернись, я люблю тебя. И она уже стояла рядом и
говорила: "Там далеко видать, там прямо небо достаешь", - и уже он сидел в
колесе наедине с Глицинией и вместе с ней смотрел, как уменьшается Айдабела
под шаткой расхлябанной люлькой.
трепещут вымпелы над шатрами, как скачут зверьками по земле скомканные
бумажки, а дальше, на стене старого дома, где бандит-северянин убил трех
женщин, драные афиши танцуют танец скелетов. В люльке перед ними сидела мать
в чепце, и ее маленькая дочка баюкала куклу из кукурузной кочерыжки; они
махали фермеру, ждавшему внизу. "Слазьте оттуда, - кричал он, - дождь
собирается". А их кружило, и ветер шуршал пурпурным шелком Глицинии.
сказала и тебе скажу: мир - пугающее место. - Она широко развела руки и в
этот миг показалась ему Вселенной, то есть географией, сушей и морем и всеми
городами из Рандольфова альманаха: забавные ручки, порхавшие в пустоте,
охватили земной шар. - И какое же пустынное. Я убежала. У меня было четверо
сестер (Моди ездила на конкурс красоты в Атлантик-сити как Мисс Мэриленд -
такая красавица), высокие интересные девушки, а мама. Царствие ей небесное,
была без туфель под метр восемьдесят. Мы жили в Балтиморе, в большом доме,
самом видном на нашей улице, и в школу я никогда не ходила; я была такая
маленькая, что могла сидеть в маминой корзинке для шитья, а она шутила, что
я в игольное ушко пролезу; у Моди был поклонник, который мог поставить меня
на ладонь, и в семнадцать лет я сидела за ужином на высоком детском
стульчике. Мне говорили: не играй одна, еще есть маленькие люди, пойди найди
их, говорили, - они живут в цветах. Сколько я оборвала лепестков, но сирень
она и есть сирень, и в розе ни в одной я не нашла людей; кофейной гущей сыта
не будешь, и в рождественском чулке - ничего, кроме конфет. Потом мне
исполнилось двадцать, и мама сказала, что так не годится, что у меня должен
быть жених, и написала письмо в "Любимые" - брачное агентство в Ньюарке. И,
представляешь, приехал свататься - но чересчур большой и очень некрасивый, и
было ему семьдесят семь лет; ну, все равно, я, может, и пошла бы за него, да
он, как увидел, какая я маленькая, сразу же: "Пока" - и обратно на поезд,
восвояси. Так и не нашла я себе хорошего маленького человека. Есть дети, но
как представлю, что мальчики все вырастут, бывает, даже заплачу иной раз.
улеглись на коленях. Айдабела махала им, кричала, но ветер относил ее слова,
и мисс Глициния грустно заметила:
подчиняясь ей, пробрались к нему между ног; она смотрела на руку с
напряженным изумлением, но как будто не в силах была убрать ее; а Джоулу,
смущенному, но осознавшему вдруг, что он никого на свете больше не обидит -
ни мисс Глицинию, ни Айдабелу, ни маленькую девочку с кукурузной куклой, -
так хотелось сказать ей: ничего страшного, я люблю тебя, люблю твою руку.
Мир - пугающее место - да, он знал это, - ненадежное: что в нем вечно? или
хоть кажется таким? скала выветривается, реки замерзают, яблоко гниет; от
ножа кровь одинаково течет у черного и у белого; ученый попугай скажет
больше правды, чем многие люди; и кто более одинок - ястреб или червь?
цветок расцветет и ссохнется, пожухнет, как зелень, над которой он поднялся,
и старик становится похож на старую деву, а у жены его отрастают усы; миг за
мигом, за переменой перемена, как люльки в чертовом колесе. Трава и любовь
всего зеленее; а помнишь Маленькую Трехглазку? ты к ней с любовью, и яблоки
спеют золотом; любовь побеждает Снежную королеву, с нею имя узнают - будь то
Румпельштильцхен или просто Джоул Нокс: вот что постоянно.
словно стая саранчи гудела. Механик чертова колеса стал выпускать
пассажиров. "Ой, мы будем последние", - запищала мисс Глициния, потому что
они зависли сейчас на самом верху. Стена дождя заваливалась на них, и
лилипутка вскинула руки, точно хотела ее оттолкнуть. Дождь обрушился, как
приливная волна; Айдабела и все люди бросились бежать.
лихорадочно ища взглядом Айдабелу, сперва и не заметил его. Внезапно с
голубым треском замкнулась электрическая линия, и в этот миг человек без
шляпы будто осветился изнутри; казалось, до него рукой подать. "Рандольф", -
прошептал Джоул, и от этого имени у него перехватило горло. Видение было
мимолетным, ибо лампочки тут же потухли, и, когда колесо сделало последнюю
остановку, Рандольф уже исчез.
подожди меня.
было в десятицентовом шатре: там никого не было, кроме Утиного Мальчика,
раскладывавшего при свече пасьянс. Не было ее и среди людей, которые
сгрудились под тентом карусели. Он пошел в платную конюшню. Он пошел в
баптистскую церковь. И наконец, исчерпав, кажется, все возможности, очутился
на веранде старого дома. По пустынному ее простору, взвившись спиралью, с
шорохом носились листья; пустые качалки легонько покачивались, старинный
плакат птицей пронесся по воздуху и облепил ему лицо; он попробовал
освободиться, но плакат льнул к нему, как живой, и Джоул вдруг испугался еще
больше, чем при виде Рандольфа: ему не избавиться ни от того, ни от другого.
Хотя, чем же так страшен Рандольф? Если он нашел его, то это значит, что он
всего-навсего посланец пары телескопических глаз. Ничего плохого Рандольф
ему не сделал (еще, до сих пор, пока). Он опустил руки, и - чудо: стоило их
опустить, как плакат сам отлетел, подвывая под секущим ливнем. С такою же ли
легкостью утишит он другой гнев, безымянный, чей вестник явился в образе
Рандольфа? Вьюны из Лендинга протянулись сюда через мили, обвили его
запястья, и планы его, его и Айдабелы, лопнули, как расколотое громом небо,
- но нет, не совсем еще, надо только ее найти, - и он вбежал в дом:
"Айдабела, ты здесь, ты здесь?"
словно шорох крыльев, мышиная пробежка по битому стеклу, девичья поступь
той, что вечно бродит по ступенькам, и ветер - отворяет двери, притворяет,
ветер шепчет печально под потолком, дышит кислой сыростью ему в лицо, долгим
выдохом продувает комнаты; Джоул позволил подхватить себя ветру: голова у
него была легкой, как воздушный шарик, и полой; лед вместо глаз, вместо
зубов шипы, язык из фланели; в это утро он видел рассвет, но с каждым шагом,
приближавшим его (неведомо по чьей указке, такое было чувство) к пропасти,
все меньше надежды оставалось увидеть новый: сон был как дым, Джоул вдыхал
его всей грудью, но он обратно уходил в воздух - цветными кольцами, мошками,
искрами, чьи вспышки только и удерживали от того, чтобы свалиться на пол
кучей тряпья: предупреждениями были эти огненные мухи: не засни, Джоул, в
Эскимосии сон - погибель, сон - конец; помнишь? Она мерзла, мать, она
уснула, и волосы пахли снежной росой; если бы он только мог оттаять ей
глаза, она бы обняла его здесь и сказала, как он сказал Рандольфу: "Все
будет хорошо", - нет, она раскололась, как замороженный хрусталь, и Эллен
собрала осколки в ящик, обложенный гладиолусами по пятьдесят центов дюжина.
перед ним точно в знойном мареве. Айдабела, почему ты поступила так ужасно!
фонарика просунулся в окно гостиной и на секунду уперся в больное, крапчатое
зеркало над камином; зеркало осветилось, как пласт студня, и фигура за окном
Афанасьев Роман
Лондон Джек
Максимов Альберт
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр