о том, что они снова вместе, остальное было все равно.
может быть, он совсем скоро умрет. Его зароют в землю, а Они вырвутся на
волю и начнут между собой войну. Ты знаешь, чем Они станут воевать? Всем,
что существует на свете. Листиками и мошками, ласточками и камушками. Все
изменится, станет ядовитым и страшным, и нигде нельзя станет жить. Все
станет как трупная рвота. И еще Они приведут безлицего, и он начнет
пожирать людей, он будет есть их, как траву.
послал мертвую монашку на Ленина.
названия, да и самого его нет. Его Бог не делал.
говорить дальше, она говорила, будто совсем не дыша.
тьмы должны были быть открыты. Ленин - это страж у врат тьмы. Ленин умрет -
свет погаснет. Свет погаснет навсегда.
темноте.
солнечная тень легла на обнявшихся в траве девочек, медленно согревая их
своим непрерывно текущим теплом. Клава подумала о том, что солнце -
хорошее, но оно еще глупее коровы, которой Клава, когда была с Таней в
деревне, дала кусочек шоколада, а та пришла потом, и стала лизать девочке
голое плечо. В лизании коровы была ведь ответная ласка, а солнце согревало
все подряд, оно стало бы греть даже злое и никого не любящее существо,
такое, как Савелий Баранов или товарищ Свердлов.
Клавы.
уже торопиться надо.
зрачки Варвары казались Клаве бездонными, как чистое небо. - Ты пойми: это
очень важно. Я тебя тоже очень люблю, очень-очень! Больше всего на свете.
Но ты что же, хочешь, чтобы кругом была трупная рвота?
нашла, и что же теперь опять, теперь опять?
назвать. Ну это как если вот все вывернуть, порвать и перемешать, ну как
тебе еще это объяснить?
Только я без тебя не могу! Ну не могу я без тебя!
лететь же быстрее, как ты не поймешь? Что ж ты такая у меня бестолковая,
прямо беда мне с тобой!
от слез пальцами в любимых волосах Варвары. - Но я же умру без тебя, просто
возьму и умру.
разговаривать, и ты меня целовать будешь, если захочешь. Ну что же
поделать, так надо. А я не вру, я тебе правда сниться буду, я это умею.
изменишь. Раз Варвара решила, значит, так и будет. Она же откуда-то все
знает, и что было, и чего еще не было. Сядет вот так, посмотрит непонятно
куда, и все увидит, и Ленина, и сына его проклятого, и даже того, который
без лица. Только все это несправедливо, думала Клава, и поэтому плакала.
ощипывать пальцами лепестки с полевых ромашек.
всего построена.
Клава, вспомнив страшный, всевидящий взгляд Ленина на дождливых похоронах.
вот он: со всеми - строгий, а детей любит. Сама увидишь. А про меня никому
не говори. Я незаметно приду, чтобы Ленина спасать.
живым огнем Ленина, но тут она вспомнила, как поворотилось под Варвариными
руками солнце, и подсолнухи опустили головки, думая, что снова наступает
ночь.
если еще хоть раз посмотрит на нее, то уже не сможет уйти. Клаве так
страшно было за свою маленькую любовь, которая теперь одна будет идти
безбрежными полями, и спать ночами в открытых ложбинках, но Клава внушала
себе: Варвара сильная, очень сильная, может быть, она даже сильнее самого
Ленина, стража у врат вечной тьмы.
когда уже очень скоро никакой веры в Варварину силу не осталось, Клава
обернулась, готовая побежать обратно к Варваре, однако той больше не было,
она совсем пропала. Слезы снова завернули лицо Клавы своей мучительной
тканью, и она пошла дальше, оставшись на свете совершенно одна.
небольшую высоту, то она непременно увидела бы: никуда Варвара не пропала,
а просто спряталась, свернулась в высокой траве, и плакала, зажмурившись и
закрыв рукой рот. Потому что они расставались навсегда.
страна Советов лежала еще в беспамятстве, часовой Иван Мясоруков стоял на
страже у ворот Кремля, сапоги его давно прохудились, портянки промокли, но
Иван стоял прямо в луже, кишащей тонкими следами, бритвенными разрезами
капель по поверхности воды. Красноармеец не чувствовал холода, потому что
был наполовину мертв.
узнать по серому, железистому оттенку кожи, и по вони, сырой, страшной вони
преющих под одеждой дыр. Впрочем, бывали среди них такие, которые гнили
ужасающе медленно, порой лишь странное, нечеловеческое выражение
железистых, словно плохо выбритых, одутловатых лиц выдавало их сущность,
чего в сумерках, тем более в темноте, нельзя было даже заметить. Из
полумертвых состояли целые дивизии Красной Армии, также и внешняя охрана
Кремля. Белые называли их багровыми, бронзовыми, то есть мертвыми красными,
не отличая от настоящих мертвецов, таких, которые форсировали, к примеру,
Сиваш, а в Москве их называли проще: черти, или еще "люди Троцкого". Чертей
должно было быть очень много в годы Гражданской войны, говорят,
впоследствии, по приказу Сталина, они были тайно, безжалостно уничтожены, и
все равно я слышал об их существовании вплоть до Великой Отечественной и
даже после. Массовые захоронения багровых, уничтоженных по приказу Сталина,
расположены, по всей видимости, в Сибири, одна моя знакомая девушка из
Якутии видела одну такую могилу, вскрытую оползнем на берегу реки, в ней
лежали твердые, обугленные останки сотен взрослых мужчин, но ни огонь, ни
тление не смогли стереть жуткой печати той неизвестной, самой первой смерти
с их суровых, ненавидящих лиц.
насквозь промокшем черном платье, обнаженные до локтей руки ее были бледны
и тонки. Никаких рисунков или шерсти на руках девочки заметно не было. Она
шла к Мясорукову, всплескивая босыми ногами тонкие невидимые лужи, через
пустынную Красную площадь, словно это был плоский пляж Балтийского моря. На
ходу Клава, а это была, конечно, она, убрала мокрые волосы, упавшие на
глаз, и отерла оттопыренной ладонью дождевую воду с лица. Лицо у нее было
бескровное и немного насупленное.
Мясорукова, в котором давно уже не было ничего человеческого. Глаза Ивана
едва двинулись, скосившись на торчащий рядом с лицом, покрытый серебристым
песком капель штык. Этим штыком Мясоруков думал поначалу ударить Клаву в
живот, поддеть и встряхнуть, чтобы штык вошел поглубже, и девочка успела
помучиться и повизжать от боли, прежде чем наступит хрипящий бессловесный
шок. Мясоруков больше всего любил визг, и чем испуганнее бывал этот визг,
чем свинячей, тем покойнее делалось Ивану, хорошо было загнать какую-нибудь
здоровую, полнотелую девку в угол и бить штыком, в живот, в грудь, в руки,
а она будет визжать, ползать и ворочаться на земле, вся уже изгаженная
кровью. Но Клава, хоть по возрасту уже и годилась для штыка, все же не
понравилась Ивану своей малокровностью, если ей дать в живот железом, она,
пожалуй, быстро упадет в обморок от боли и не станет визжать. Клаву
придется бить ногами, решил Мясоруков, так он обращался обычно с маленькими
детьми, он ломал ребенка ударами ног, как дощатый ящик, ломал кости, пока
жертва еще плакала, а потом начинал бить ее лицом в подручное дерево,
например, в угол стола, даст раз и смотрит, что вышло, сперва рот разобьет,
потом нос, а потом положит на лавку и сапогом голову раздавит, как дыню.
смысл останется в мертвой плоти, уйдет вместе с глазами куда-то под лобовую
Володихин Дмитрий
Флинт Эрик
Никитин Юрий
Емилина Ника
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс