тем не менее, не позволил мне покинуть Махачкалу, пока не покинул мир его
умиравший от рака троюродный брат, тоже Бобби Ашуров, и пока я не заснял на
плёнку "для Запада" ритуал омовения его останков.
из местного ансамбля. Присылал их мне в гостиницу каждый день по одной с
запиской, в которой просил "осчастливить девушку мастерским снимком с
ракурсом".
раскладывал на койке и не знал - с чего начинать. Наскучило это быстро - но
без танцорки не вышло и дня. Не вышло не столько из уважения к хахамову
гостеприимству, сколько из горького желания преодолеть сюрреальность
дагестанской скуки.
"мастерского снимка с ракурсом", ни даже умного слова. И мстили мне тем, что
в постели вели себя отсутствующе. Как если бы не соображали что же я с ними
проделывал.
преисподняя. Пришлось работать со вспышкой, заряжавшейся медленно и
доставлявшей хахаму беспокойство. С металлической кружкой в одной руке и с
флаконом американского шампуня против перхоти "Хэд Энд Шолдэрз" в другой,
Бобби Ашуров гордо стоял в профиль над костлявым трупом тёзки и при вспышках
морщил лицо в потешной гримасе, выражавшей одновременно скорбь по случаю
неожиданной утраты родственника и полное согласие с небесным судом.
иглистой мочалкой. В отличие от деда, тот не умел изображать на лице ничего
кроме замешательства. Между вспышками Бобби развлекал меня анекдотами из
дагестанского быта и, подавая пример, сам же над ними хохотал. Стоило мне,
однако, вскидывать к глазам аппарат, он осекался и принимался скорбеть.
смеялся. Во-первых, я не понимал дагестанского юмора, а во-вторых, испытывал
технические трудности - не успевал подловить в кадр струю зелёного шампуня,
который Бобби сливал на труп чересчур экономно.
мне удалось схватить вспышкой пунктирную струйку дефицитного мыла против
перхоти, - понравился и анекдот.
чему тебе огромные глазки?" Волк ответил как положено. "А огромные ушки?"
Волк отозвался опять же как в сказке. "Бабушка, а зачем тебе такой огромный
носик?" Тут уже Волк оскорбился: "Слушай, манда, прикуси язык и взгляни на
свой собственный рубильник!"
растерявшись, швырнул мочалку на труп с огромным носиком и убежал прочь.
отсутствия вещей...
48. Всё в мире уже было кроме того, что ещё будет!
дальше. Потом взглянул на часы и помрачнел: Семь!
Худшее, между тем, было впереди, у тоннеля: за пол мили до въезда в него
началась пробка, и пришлось резко сбить скорость.
сторону. Я подправил его к центру и поехал ещё медленней.
коренной американец, а на облучке за ним валялся белый пёс, которому было не
только тесно в импортном автомобиле, но и скучно, несмотря на то, что его
ублажал Лучиано Паваротти.
рыжим начёсом усов.
машину и не позволил ему пристроиться ко мне сзади.
подставился мне красным начищенным задом и, пялясь в зеркало над головой, не
сводил с меня взгляда. Настроение у меня было скверное, хотя время от
времени я, в свою очередь, посматривал на себя в зеркало и - к своему
полному непониманию - прихорашивался.
заморским мотором! Тогда как у меня - туберкулёзный "Додж"! В Америке нет
равенства! Свобода - да, а равенства ни хрена! Но без равенства не бывает и
подлинной свободы - только произвол, вседозволенность и
взаимонаплевательство!
"Бьюик". Тоже - неравенство, но не столь резкое. Полегчало, но не очень:
угнетала мысль, что петхаинцы переминаются с ноги на ногу в ожидании гроба
на кладбище "Маунт Хеброн", а я даже не въехал пока в тоннель!
кнопку. Паваротти. Иглесиас. Снова Паваротти. Мадонна. Чайковский. Негры.
Индийский тамбурин. Везде играли и пели, и это раздражало, ибо музыка
усугубляет насущное состояние: мысль перебивается только мыслью. Я набрёл,
наконец, на беседу между тенором и басом. Тенор сказал:
мистиком или идиотом, чтобы ещё во что-либо верить. Это ужасно! Москва убила
мечту о спасении!"
войне конец - и Запад победил, но не Пиррова ли это победа? Победитель так
же несчастен, как побеждённый. После победы наступает скука, а скука - это
поражение. Понимаете мою мысль?"
потом решил оспорить самого себя:
Восток. Япония, например. Я имею в виду, что с Японией стоит бороться. Даже
если в России победит либерализм, - чему я не верю, ибо не хочу скуки, - то
тихоокеанский бассейн последует за Японией, и в этом случае, надеюсь, будет
борьба. Кстати, - чуть не забыл - мусульманский фундаментализм! Вот ведь ещё
сила!"
Помните врача, который дал пациенту полгода жизни, а когда тот не успел
выплатить гонорар, продлил ему жизнь ещё на три месяца!"
рыскать в эфире. Искал мысль, которая внушила бы иллюзию, будто в мире
существует порядок, и этот порядок поддаётся пониманию. Готов был слушать
даже политиков. Готов был ко всякой лжи - лишь бы она показалась
вразумительной и тем самым избавила от отчаяния.
на женскую речь. Обнадёжился, ибо женщины - если не жалуются - способны
рассуждать. Эта, однако, и рассуждала, и жаловалась. Причём, на известное
лицо, на Фрейда:
Джефферсон писал Декларацию Независимости сейчас, ему пришлось бы открыть
перечень прав священным правом на оргазм и обязанностью общества
гарантировать каждому члену полное удовлетворение - я имею в виду члена
общества... Трагедия человека не в том, что он, как и прежде, умирает, но в
том, что разучился любить. Это Фрейд виноват, что мы считаем, будто человек
одинок, а любовь нуждается в объяснениях. На самом деле человек не способен
выжить в одиночестве. Дети, например, не могут существовать без заботливого
окружения. Если верить Фрейду, тяга к другому человеку обусловлена нашими
собственными проблемами, а любовь есть потребность быть любимыми. Ложь!
Природа устроила нас иначе. Высочайшее наслаждение не в том, чтобы нас
любили, но в той боли и агонии, в том самопожертвовании и чувстве вины,
стыда и так далее, с чем связана влюблённость в человека. Но любовь это не
романтизм. Романтизм - инструмент мужской власти над нами, с помощью
которого женщин держат в дураках. Я - не за вздохи, а за страстную любовь.
Что же это такое? Скажу сперва о том, что убивает страсть. Её убивает
понимание человека, уверенность в том, что он тебе предан, доверие к нему и
отсутствие ревности. Наконец - узаконение связи, ибо оно устраняет ощущение
греховности влечения. Любовная страсть есть мираж, без которого жить
невыносимо. Она привносит в жизнь таинственность, ощущение постоянной
ускользаемости грандиозной истины. Страстная любовь - это неутоляемая
страсть, опасная и запретная. Это то, к чему все мы стремимся, не отдавая
себе в том отчёта. И вот этого как раз Фрейд не понимал, ибо, подобно многим
мужчинам, был мужчиной. Он рассуждал о человеческой природе так, как это
Корнев Павел
Корнев Павел
Посняков Андрей
Белов Вольф
Пехов Алексей
Журавлев Владимир