исчезло, оно было шаткое.
"Осада Трои,- подумал поэт.- Осадные башни".
И сравнение подкрепилось появлением музыкантов. Прикрываясь
трубами, они поползли в деревянную какую-то траншею, к подножию
постройки.
Был черен вечер, белы и шаровидны фонари, необычайно алели
полотнища, провалы под деревянными сходнями были смертельно
черны. Раскачивались, звеня проволоками, фонари. Тень как бы
взмахивала бровями. Вокруг фонарей летала и гибла мошкара.
Издалека, заставляя мигать попутные окна, неслись сорванные
фонарями контуры окрестных домов и кидались на постройку,-
и.тогда (до тех пор пока не успокаивался раскаченный ветром
фонарь) бурно оживали леса, все приходило в движение - и, как
многоярусный парусник, плыла на толпу постройка.
К подножию постройки прошел по дереву и на дерево Андрей
Бабичев. Сама собой строилась там трибуна. Оратор получал и
лестницу, и помост, и поручень, и ослепительный черный фон
позади себя, и примо на себя - свет. Так много было дано
света, что и далекие наблюдатели видели уровень воды в графине
на столе президиума.
Бабичев двигался над толпой, очень цветной и блестящей, вроде
как жестяной, похожий на электрическую фигурку. Он должен был
произнести речь. Внизу, в естественно образовавшемся
прикрытии, готовились к представлению актеры. Сладко,
невидимый и непонятный толпе, завывал гобой. И непонятен был
ставший серебряным от резкости освещения диск барабана,
повернутого на толпу лицом. В деревянном ущелье украшались
актеры. Каждый шаг проходящего наверху двигал над ними доски и
сеял туманом опилки.
Появление на трибуне Бабичева развеселило публику. Его
приняли за конферансье. Он был слишком свеж, умышлен,
театрален по внешности.
- Толстый! Вот так толстый1 - восхитился в толпе один.
- Браво! - заорали в разных местах.
Но - "Слово предоставляется товарищу Бабичеву",- сказали из
президиума; и от смешливости не осталось следа. Многие
поднялись на носки. Внимание напрягалось. И каждому стало
приятно, Было очень приятно видеть Бабичева по двум причинам:
первая - он был известный человек, и вторая - он был толст.
Толщина делала знаменитого человека своим. Бабичеву устроили
овацию. Половина аплодисментов приветствовала его толщину. Он
сказал речь.
Он говорил о том, какова будет деятельность "Четвертака":
столько-то и столько-то обедов, такая-то пропускная
способность, такой-то процент питательности и - какие выгоды от
коммунального питания.
Он говорил о питании детей что, мол, в "Четвертаке" будет
детское отделение, о научном приготовлении молочной каши, о
росте детей, позвоночнике, малокровии. Он, как всякий оратор,
смотрел вдаль, поверх передней массы зрителей, и потому до
самого конца своей речи оставался безучастным к тому, что
происходило внизу, под трибуной. А между тем некий человек в
котелке уже давно расстроил внимание передних зрителей,- те уже
не слушали оратора, всецело занятые поведением человека,
которое, впрочем, было совершенно мирным. Он, правда, рискнул,
отъединившись от толпы, перебраться за веревку, ограждающую
подступы к трибуне; он, правда, стоял обособленно, что явно
показывало какие-то его права, либо действительно ему
принадлежавшие, либо просто захваченные им... Он - спиной к
публике - стоял, опершись на веревку, вернее, полусидел на
веревке, свесив через нее зад; и, не заботясь о том, что полный
произойдет беспорядок, если веревка оборвется, преспокойно и,
видимо, получая удовольствие, раскачивался себе на веревке.
Он, быть может, слушал оратора или, возможно, наблюдал за
актерами. Вспыхивало за перекладинами платье балерины,
выглядывали в деревянное окошечко разные смешные рожи.
И... Да! Ведь главное-то было что? Ведь он, чудаковатый
этот человек, пришел с подушкой; Он нес большую, в желтом
напернике, старую, выспанную многими головами подушку и,
устроившись на веревке, опустил подушку на землю,- и села
подушка рядом, как свинья.
И когда оратор окончил речь и, вытирая платком губы, другой
рукой наливал из графина воду, пока затихали аплодисменты и
публика переключала внимание, готовая слушать и смотреть
актеров,- человек с подушкой, поднявши с веревки зад, встал во
весь свой маленький рост, вытянул руку с подушкой и громко
закричал:
- Товарищи! Я прошу слова!
Тогда оратор увидел брата своего Ивана. Кулаки у него
сжались. Брат Иван стал подниматься по лестнице на трибуну.
Он всходил медленно. Человек из президиума подбежал к барьеру.
Он должен был жестами и голосом остановить незнакомца, но рука
его повисла в воздухе, и, точно отсчитывая шаги незнакомца по
ступенькам, рука эта опускалась толчками.
- Раз... два... пять... эть...
- Это гипноз! - взвизгнули в толпе.
А неизвестный шел, неся за шиворот подушку. И вот он на
трибуне. Замечательная электрическая фигурка появилась на
черном фоне. Аспидной доской чернел фон. Так был черен фон,
что даже меловые линии чудились на нем, мерцало в глазах.
Фигурка остановилась.
- Подушка! - шепотом прошло в толпе,
И незнакомец заговорил:
- Товарищи! От вас хотят отнять главное ваше до стояние: ваш
домашний очаг. Кони революции, гремя по черным лестницам, давя
детей наших и кошек, ломая облюбованные нами плитки и кирпичи,
ворвутся в ваши кухни. Женщины, под угрозой гордость ваша и
слава - очаг! Слонами революции хотят раздавить кухню вашу,
матери и жены!
...Что говорил он? Он издевался над кастрюлями вашими, над
горшками, над тишиной вашей, над правом вашим всовывать соску в
губы детей ваших... Он учит вас забывать что? Что хочет
вытолкнуть он из сердца вашего? Родной дом - дом, милый дом!
Бродягами по диким полям истории он хочет вас сделать. Жены,
он плюет в суп ваш. Матери, он мечтает с личек младенцев ваших
стереть сходство с вами - священное, прекрасное семейное
сходство. Он врывается в закоулки ваши, шмыгает, как крыса, но
полкам, залазит под кровати, под сорочки, в волосы подмышек
ваших. Гоните его к черту!.. Вот подушка. Я король подушек.
Скажите ему: мы хотим спать каждый на своей подушке. Не
трогай подушек наших! Наши еще не оперившиеся, куриным пухом
рыжеющие головы лежали на этих подушках, наши поцелуи попадали
на них в ночи любви, на них мы умирали,- и те, кого мы убивали,
умирали на них. Не трогай наших подушек! Не зови насl Не мани
нас, не соблазняй нас. Что можешь ты предложить нам взамен
нашего умения любить, ненавидеть, надеяться, плакать, жалеть и
прощать?.. Вот подушка. Герб наш. Знамя наше. Вот подушка.
Пули застревают в подушке. Подушкой задушим мы тебя...
Его речь оборвалась. И то он сказал слишком много. Его как
будто схватили за последнюю фразу, как можно схватить за руку,-
фразу его загнули ему за спину, Он осекся, внезапно
испугавшись, и повод для испуга был именно в том, что тот, кого
громил он, стоял молча, слушал. Сцена вся и впрямь могла сойти
за представление. Так многие и поняли. Часто ведь актеры
появляются из публики. И тем болев высыпали из деревянного
сарайчика настоящие актеры. Да, бабочкой, не чем иным,
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Лондон Джек
Орлов Алекс
Сертаков Виталий
Шилова Юлия