батраков.
Он и двор-то когда имел, так ночей не спал -- все следил, как
бы что не погибло, как бы лошадь не опилась, не объелась да
корова чтоб настроение имела, а теперь, когда весь колхоз, весь
здешний мир отдан его заботе, потому что на других надеяться он
опасался, теперь у него уже загодя болел живот от страха такого
имущества.
середняк.-- Раньше за свое семейство боялся, а теперь каждого
береги -- это нас вовсе замучает за такое иждивение.
смысл жизни вблизи, а он стоит на покое и не пробивается в
дверь будущего: может быть, там действительно что-нибудь есть.
Чиклин к этому времени уже кончил дуть воздух и занялся с
медведем готовить бороньи зубья. Не сознавая ни наблюдающего
народа, ни всего кругозора, двое мастеровых неустанно работали
по чувству совести, как и быть должно. Молотобоец ковал зубья,
а Чиклин их закаливал, но в точности не знал времени, сколько
нужно держать в воде зубья без перекалки.
Елисей.-- Если он на твердь какую-либо заедет -- ведь пополам
зубок будет!
колхоз.-- Не мучай матерьял!
уже вошел в кузню, отобрал у Чиклина клещи и начал закаливать
зубья своими обеими руками. Другие организованные мужики также
бросились внутрь предприятия и с облегченной душой стали
трудиться над железными предметами с тою тщательной жадностью,
когда прок более необходим, чем ущерб. "Эту кузню надо
запомнить побелить,-- спокойно думал Елисей за трудом.-- А то
стоит вся черная -- разве это хозяйское заведение?"
Вощев у Елисея.-- У вас воздух в горно тихо идет.
веревка теперь дорога, а к новым мехам тоже с колхозной сумкой
не подойдешь!
отпускать веревку, забываясь в терпенье труда.
распространялся по всему району. Лампа же все еще горела в
Оргдворе, пока Елисей не заметил этого лишнего огня. Заметив
же, он сходил туда и потушил лампу, чтоб керосин был цел.
они, в общем, равнодушно относились к тревоге отцов, им было
неинтересно их мученье, и они жили как чужие в деревне, словно
томились любовью к чему-то дальнему. И домашнюю нужду они
переносили без внимания, живя за счет своего чувства еще
безответного счастья, но которое все равно должно случиться.
Почти все девушки и все растущее поколение с утра уходили в
избу-читальню и там оставались не евши весь день, учась письму
и чтению, счету чисел, привыкая к дружбе и что-то воображая в
ожидании. Прушевский один остался в стороне, когда колхоз
ухватился за кузню, и все время неподвижно был у плетня. Он не
знал, зачем его прислали в эту деревню, как ему жить забытым
среди массы, и решил точно назначить день окончания своего
пребывания на земле; вынув книжку, он записал в нее поздний
вечерний час глухого зимнего дня: пусть все улягутся спать,
окоченелая земля смолкнет от шума всякого строительства, и он,
где бы ни находился, ляжет вверх лицом и перестанет дышать.
Ведь никакое сооружение, никакое довольство, ни милый друг, ни
завоевание звезд не превозмогут его душевного оскудения, он все
равно будет сознавать тщетность дружбы, основанной не на
превосходстве и не на телесной любви, и скуку самых далеких
звезд, где в недрах те же медные руды и нужен будет тот же
ВСНХ. Прушевскому казалось, что все чувства его, все влечения и
давняя тоска встретились в рассудке и сознали самих себя до
самого источника происхождения, до смертельного уничтожения
наивности всякой надежды. Но происхождение чувств оставалось
волнующим местом жизни, умерев, можно навсегда утратить этот
единственно счастливый, истинный район существования, не войдя
в него. Что же делать, боже мой, если нет тех самозабвенных
впечатлений, откуда волнуется жизнь и, вставая, протягивает
руки вперед к своей надежде?
чувств, где смиряются и утихают все потоки тревожных движений,
но откуда тревога и движенье? Он этого не знал, он только знал,
что старость рассудка есть влечение к смерти, это единственное
его чувство; и тогда он, может быть, замкнет кольцо -- он
возвратится к происхождению чувств, к вечернему летнему дню
своего неповторившегося свидания.
юношество в избу-читальню. Одна девушка стояла перед ним -- в
валенках и в бедном платке на доверчивой голове; глаза ее
смотрели на инженера с удивленной любовью, потому что ей была
непонятна сила знания, скрытая в этом человеке; она бы
согласилась преданно и вечно любить его, седого и незнакомого,
согласилась бы рожать от него, ежедневно мучить свое тело, лишь
бы он научил ее знать весь мир и участвовать в нем. Ничто ей
была молодость, ничто свое счастье -- она чувствовала вблизи
несущееся, горячее движение, у нее поднималось сердце от вида
всеобщей стремящейся жизни, но она не могла выговорить слов
своей радости и теперь стояла и просила научить ее этим словам,
этому уменью чувствовать в голове весь свет, чтобы помогать ему
светиться. Девушка еще не знала, пойдет ли с нею ученый
человек, и неопределенно смотрела, готовая опять учиться с
активистом.
чтобы Прушевский не обиделся.
заблудиться было невозможно; однако она желала быть
благодарной, но не имела ничего для подарка следующему за ней
человеку.
наличное железо на полезные изделия, починили всякий мертвый
инвентарь и с тоскою, что кончился труд и как бы теперь колхоз
не пошел в убыток, оставили заведение. Молотобоец утомился еще
раньше -- он вылез недавно поесть снегу от жажды, И, пока снег
таял у него во рту, медведь задремал и свалился всем туловищем
вниз, на покой.
всю деревню, снег же таял под неподвижными мужиками. Прекратив
трудиться, Вощев опять вдруг задумался на одном месте.
забудься.
молотобойцу.
не можешь! Пролетариат терпит, а ты боишься! Ишь ты, сволочь
какая!
скорости.
сворачивай ни направо, ни налево!
сумка с директивами билась на его бедре.
обратно, размахивая в воздухе сдаточной книгой, чтоб ветер
сушил чернила активистской расписки. Сытая лошадь, разметав
снег и вырвав почву на ходу, срочно скрылась вдалеке.
скучно глядеть.
виде игрушки. Он любил ей молча приносить разные предметы,
чтобы девочка безмолвно понимала его радость к ней.
рот, невольно и грустно продолжала спать.
он в чем со вчерашнего дня, цело ли полностью его тело; но
ребенок был весь исправен, только лицо его горело от внутренних
Адамов Григорий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс