Чтение 26–й страницы книги ~Зуб мудрости~

магазин и ничего не можешь купить? Такого не бывает. А что в
магазине - пустые полки, это у них в голове не укладывается.

Будь здесь, в Нью-Йорке, дедушка Сема, он бы обязательно
сказал, что их еще жареный петух в зад не клевал и они не
знают, почем фунт лиха. Но допрыгаются. И к ним прилетит
"Синяя птица". С очередями у магазинов и с пустыми прилавками
внутри. И будут они просыпаться в холодном поту, когда к ним
ночью позвонят и кто-то с сильным русским акцентом прикажет
отворить двери.

Это уже не дедушки Семы слова. А нашего Б.С. Он почти
уверен, что коммунисты придут и сюда. Потому что американцы
наивны, как барышни. То простительно барышням, но не великому
народу. А спохватятся, будет поздно.

Я себе не хочу этим голову забивать. Не мое дело. Как
постелятся, так и выспятся. Как говорила бабушка Соня. Поживем
- увидим. Как говорил дедушка Сема.

Я знала в Москве еще один дом, кроме дома дедушки Семы,
где были продукты, какие душе угодно. Хозяин этого дома не
торговал пивом и не воровал. Наоборот. Он был очень важным
человеком. Занимал высокий пост. Большое начальство. Его дочь
Нина Сазонова училась со мной в одном классе, и жили они
близко от школы. Иногда после школы я к ним заходила домой.

Нам обеим Нинина мама делала бутерброды с икрой и строго
приказывала не выходить с едой во двор, а все съедать за
столом.

В этой семье тоже не хотели, чтоб посторонние видели, что
они едят.

- Твой папа тоже ворует? - тайком спросила я Нину.

Нина даже обиделась.

- А что? - старалась я оправдать свой бестактный вопрос,
- в магазинах же нет таких продуктов.

- Мы в магазинах не покупаем, - с гордостью сказала Нина.
- У нас есть закрытый распределитель.

И тогда я, дура, узнала нечто совершенно новенькое для
себя. Десять лет прожила на свете, а представления о таких
вещах не имела. Век живи, век учись. Дураком помрешь.

Оказывается, большое начальство, вроде Нининого папы,
вообще в магазинах ничего не покупает. Магазины с пустыми
полками - для народа, для простых людей, для трудящихся. А для
коммунистов, которые занимают высокое положение и руководят
этим самым народом, имеются специальные магазины, куда
посторонним вход воспрещен. Там у дверей стоит милиционер и
проверяет документы. Кто со свиным рылом, того не пускают в
калашный ряд. А гонят в три шеи.

Это и есть закрытый распределитель. Распределяют. Народу
- шиш, начальству - пожалуйста.

Там есть все, что душе угодно. Полный коммунизм. Почти
бесплатно. Бери - не хочу. Нинины мама с папой берут.

А мои родители даже не знают, где такой распределитель
находится. Их туда на пушечный выстрел не подпустят. А
воровать, как дедушка Сема, они не умеют и не хотят. Поэтому
для них радость, когда перепадет что-нибудь в длиннющей
очереди. Как та самая "Синяя птица".

Когда Нина провожала меня до метро, мы прошли мимо
большого недостроенного дома, огороженного забором. Над ним
кран таскал кирпичи.

- Как построят, - похвастала Нина, - мы сюда переедем.
Сейчас у нас три комнаты, а будет четыре. Отдельная - для
меня.

- Везет тебе, - сказала я.

- А еще знаешь что, - сообщила она мне по секрету. -
Здесь я смогу бегать с бутербродом во двор. И никто ни
капельки не позавидует.

- Почему?

- Не понимаешь, что ли? В этом доме у всех будет полно
икры и всего, чего хочешь.

- Послушай, а нельзя моему дедушке сюда переехать? У него
тоже икра есть... и апельсины... круглый год.

- Он кем работает?

- В пивном ларьке.

Нина рассмеялась.

- Не-ет, глупенькая. Сюда его не пустят. Здесь только
начальство будет жить. Только семьи, которые прикреплены к
закрытому распределителю.

Так и сказала "прикреплены", и мне захотелось нарисовать
прикрепленных человечков, приколотых кнопками к стене, на
которой написано "Закрытый распределитель". Каждый человечек
держит в руках пакеты с деликатесами. В пакетах прорвалась
бумага, и деликатесы сыплются на землю. А там стоит народ и
ловит их и тут же съедает.

Уже в метро меня осенило. Что же это получается? У
дедушки есть все, потому что он ворует. Достает из-под полы. А
Нинин папа ведь, не ворует. Он получает все в... как его...
закрытом распределителе... А почему закрытом? Значит, тайком?
Значит, тоже из-под полы? Но ведь Нинин папа - не вор, а
большое начальство? Почему же дедушка Сема - вор? А Нининого
папу вором назвать нельзя? Кто из них самый большой вор?

Как всегда, когда я запутываюсь, у меня начинает болеть
голова.

Никак не могу определить, как относится ко мне Б.С. Как к
ребенку? Или видит во мне созревающую женщину?

Однажды я подслушала его с мамой разговор. Я прошла через
гостиную, где они сидели у телевизора, и спиной почувствовала,
что Б.С. смотрит не на экран, а на меня. Заметила это, видно,
и мама, потому что она пошутила:

- Доктор, вы отвлекаетесь.

И тогда Б.С. сказал слова, от которых у меня порозовели
уши:

- Твоя дочь входит в пору цветения, и, если меня не
подводит мое мужское чутье, она очень скоро превратится в
прелестную женщину. Горе мальчишкам! Ох, уж и запрыгают они
вокруг нее.

Мама была польщена такой высокой оценкой моих женских до-
стоинств, но не удержалась от шпильки:

- И вместе с ними такой старый козел, как ты.

Б.С. поспешил ее успокоить в свойственной ему манере:

- Мадам, это неинтеллигентно - ревновать к своей
дочери-подростку. Не опускайтесь до уровня буфетчицы в
Мурманском рыбном порту. Вы со мной не первый день живете и
пора запомнить хоть одно из правил, которых я придерживаюсь
неукоснительно. Не нужно гадить там, где ешь.

У меня захватило дух. Следовательно, сделала вывод я, он
испытывает ко мне влечение, но сдерживает себя, наступает на
горло своему чувству, как пишут в романах, потому что
неукоснительно придерживается своих строгих нравственных
правил.

Дважды я пыталась проверить свою догадку. Как-то пришла
из школы с головной болью. К вечеру поднялась температура. Я
почувствовала себя совсем худо. Мама, придя с работы, уложила
меня в постель и, встревоженная, стала дожидаться возвращения
Б.С., который в этот день, как назло, куда-то запропастился.

Б.С. - прекрасный врач. Его знает почти вся русская
эмиграция. Не сдав американских экзаменов и, следовательно, не
имея официального права лечить здесь в больницах, он тем не
менее не отказывает никому из эмигрантов, у которых нет денег,
чтоб обратиться к американскому врачу, и лечит бесплатно всех,
кто к нему обращается, а в особых случаях даже едет, черт
знает куда, к тяжелому больному. Бесплатно. А денег у него
самого в обрез. Еле хватает на питание и квартиру, пока он
сидит и зубрит толстые американские учебники, чтоб сдать
экзамен.

Помню, он как-то с горькой усмешкой протянул свою руку с
крепкими длинными пальцами:

- Хирург, как и пианист, погибает без практики. Эти
пальцы требуют постоянной работы. Иначе они теряют
чувствительность. А следовательно, как хирург, я
дисквалифицируюсь. Господи, когда же я дорвусь до
операционного стола и возьму в руки скальпель?

В тот раз, когда я заболела, Б.С. вернулся домой поздно и
вместе с мамой вошел в комнату, где я лежала в постели во
фланелевой ночной рубахе. Он бесцеремонно задрал на мне рубаху
до самой шеи, открыв мое голое тело, и приложил стетоскоп к
моей груди.

- Не раскрывай ее, - вмешалась мама, - она простудится. А
мне как раз нравилось, что я открыта и Б.С. видит меня всю го-
ленькую и трогает своими прохладными пальцами.

- Ты мне мешаешь, - строго сказал маме Б.С.

- Мама, выйди, - отважившись, сказала я.

Мама, как наседка, встревоженная моим здоровьем, даже не